Перевод Светланы Лихачевой
Нэнси Фармер
ЗЕМЛЯ СЕРЕБРЯНЫХ ЯБЛОК
Посвящается Рут Фармер:
Да удержит тебя жизненная сила в горсти своей
Благодарности:
Огромное-преогромное спасибо моему мужу Гарольду, за то, что разделил со мною приключения на Полой дороге.
Благодарю Ричарда Джексона за его помощь и поддержку, а также доктора Уильяма Ратклиффа за то, что открыл мне доступ к библиотеке Стэнфордского университета.
Хочу также поблагодарить участников нашей писательской группы Маргарет Канн, Антуанетту Мэй, Джеймса Спенсера и Роба Суигарта. Кому и вытаскивать тебя из логова накера, если вдруг провалишься, как не компании писателей-профессионалов!
СОДЕРЖАНИЕ
Действующие лица
1. Ожерелье
2. «Огонь бедствия»
3. Cвятки
4. Рабыня
5. Заклинание прозрения
6. Свет издалека
7. Тайна Джайлза
8. Потерянное дитя
9. Брат Айден
10. Паломничество
11. Владычица источника
12. Голова святого Освальда
13. Одержимость мелким бесом
14. Землетрясение
15. Дин-Гуарди
16. Король Иффи
17. Полупадшие ангелы
18. Полая дорога
19. Логово накера.
20. Зачарованный лес
21. Девочка во мху
22. Сага Торгиль
23. Бука
24. Брачное предложение
25. Омлет из лягушачьей икры
26. Мальстрем
27. Орешинка
28. Святой Колумба
29. Предательство
30. Эльфландия
31. Темная река
32. Люси
33. Узники
34. Дикая Охота
35. Послание Барда
36. Тайные союзники
37. Адова десятина
38. Свобода
39. Лорнский лес
40. Змей Мидгарда
41. Видение
42. Ярткины
43. Келпи
44. Этне
45. Чары
46. Нежить
47. Падение Дин-Гуарди
48. Дары Владычицы
49. Добрый прием в монастыре
50. Путь домой
Приложения
Религия
Источник святого Филиана
Дин-Гуарди
Знаки, вырезанные соратниками Торгиль
Пиктские символы
Библиография
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА.
ЛЮДИ (САКСЫ)
Джек: тринадцать лет; ученик Барда
Люси: сестра Джека; семь лет
Мать Джека и Люси: Алдита, ведунья
Отец Джека и Люси: Джайлз Хромоног
Бард: друид из Ирландии; известный также под прозвищем Драконий Язык
Пега: девочка-рабыня; четырнадцать лет
Брат Айден: монах со Святого острова
Отец Суэйн: аббат в монастыре при источнике святого Филиана
Брут: раб в монастыре при источнике святого Филиана
Отец Север: пленник эльфов
Орешинка: ребенок, похищенный хобгоблинами
ЛЮДИ (СКАНДИНАВЫ)
Торгиль дочь Олава: в прошлом берсерк; тринадцать лет
Олав Однобровый: прославленный воин, приемный отец Торгиль; ныне покойный
Скакки: сын Олава; товарищ Торгиль по плаванию
Руна: скальд
Эрик Безрассудный: товарищ Торгиль по плаванию
Эрик Красавчик: товарищ Торгиль по плаванию
Хейнрик Хищный: племянник короля Ивара Бескостного
ПИКТЫ
Брюд: вождь Древних
ХОБГОБЛИНЫ
Бука: король хобгоблинов
Немезида: правая рука короля
Мамуся: мать Буки
Мистер и миссис Опенки: приемные родители Орешинки
ЭЛЬФЫ
Партолис: королева Эльфландии
Партолон: супруг Партолис
Этне: эльфийская дева; дочь Партолис и неизвестного смертного
Гоури: знатный эльф
Нимуэ: Владычица Озера; водяной эльф
ПРОЧИЕ
Король Иффи: правитель Дин-Гуарди и Беббанбурга, наполовину келпи
Старик-с-Луны: древнее божество; изгнан на Луну
Владыка Леса: древнее божество; правитель Зеленого мира
Изгородь: одна из ипостасей Владыки Леса
Накеры: принимают обличие ваших худших кошмаров
Ярткины: также известны как landvaettir, духи земли. Лучше с ними не связываться.
ПЕСНЯ СКИТАЛЬЦА ЭНГУСА
Жар в голове моей пылал,
Я встал и вышел за порог,
В лесу орешину сломал,
Брусникой наживил крючок.
И в час, когда светлела мгла
И гасли звезды-мотыльки,
Я серебристую форель
Поймал на быстрине реки.
Я положил ее в траву
И стал раскладывать костер,
Как вдруг услышал чей-то смех,
Невнятный тихий разговор.
Мерцала девушка во тьме,
Бела, как яблоневый цвет,
Окликнула – и скрылась прочь,
В прозрачный канула рассвет.
Пускай я стар, пускай устал
От косогоров и холмов,
Но чтоб ее поцеловать,
Я снова мир пройти готов,
И травы мять, и с неба рвать,
Плоды земные разлюбив,
Серебряный налив луны
И солнца золотой налив.
Уильям Батлер Йейтс*
----------------------------------------------------------
* Пер. Г. Кружкова. Цитируется по изданию: Уильям Батлер Йейтс. «Роза и башня». Санкт-Петербург: Симпозиум, 1999.
--------------------------------------------------------
Глава 1
Ожерелье
В полночь прокукарекал петух. Много часов назад солнце скрылось в пелене туч над западными холмами. Ветер сотрясал стены дома: должно быть, над Северным морем пронеслась гроза, догадался Джек. В небесах, небось, черным-черно, как на свинцовом руднике, и даже укрытую снегом землю не разглядеть. Когда взойдет солнце – если взойдет! – оно просто-напросто затеряется в серой хмари.
Петух закукарекал снова. Слышно было, как птица когтями скребет по дну корзинки, словно удивляясь, куда подевалось уютное гнездышко. И куда попрятались теплые соседи. В своем лукошке петух сидел один-одинешенек.
– Потерпи, это ненадолго, – утешил Джек птицу. Петух буркнул что-то невразумительное и, повозившись, успокоился. Он еще закукарекает – и будет кукарекать снова и снова, пока не выйдет солнце. Петухи – они такие. Всю ночь станут кричать – чтобы уж наверняка сработало.
Джек сбросил с себя покрывала из овечьих шкур. Угли в очаге еще тлели, но вот-вот должны были погаснуть. Сердце у Джека екнуло. Нынче – Малый Йоль, самая длинная ночь года, и Бард загодя велел погасить в деревне все огни. Прошлый год выдался слишком опасным. Из-за моря явились берсерки – и лишь по чистой случайности не вырезали всю деревню.
Незадолго до того викинги уничтожили Святой остров. Кого не утопили, не сожгли и не изрубили на куски, тех увезли в рабство.
Пора начать с начала, сказал Бард. Пусть ни искры огня не останется в небольшом селеньице, что Джек привык считать домом. Новый огонь родится из земли. Бард называл его «огонь бедствия». Без него все зло минувшего перейдет в наступающий год.
Если пламя не вспыхнет, если земля откажет в огне, инеистые великаны поймут: их час пробил. Они сойдут вниз из ледяных крепостей на далеком севере, гигантский зимний волк проглотит солнце, и свет не вернется вовеки.
Да ладно, это все суеверия старины глубокой, подумал про себя Джек, натягивая башмаки из телячьей кожи. Теперь, когда в деревне живет брат Айден, люди знают, что старые поверья должно отринуть. Малорослый монашек сидел перед своей хижиной в форме пчелиного улья и говорил со всеми, кто соглашался слушать. Он мягко поправлял людские заблуждения и толковал селянам о благости Господней. Рассказчик он был отменный – почти не уступал Барду. Люди охотно его слушали.
Однако во тьме самой долгой ночи в году в Господню благость верилось с трудом. Господь не защитил Святого острова. Зимний волк рыщет на воле. Голос его слышен в ветре, и воздух звенит кличами инеистых великанов. Так что разумнее всего – следовать древним обычаям.
Джек вскарабкался по приставной лестнице на чердак.
– Мам, пап! Люси!
– Мы не спим, – откликнулся отец. Он уже закутался потеплее перед долгой дорогой. Мать тоже собралась, а вот Люси упрямо натягивала на себя одеяла.
– Отстаньте от меня все! – захныкала она.
– Сегодня же день святой Луции, – увещевал отец. – Ты будешь самой главной во всей деревне!
– Я и так самая главная.
– Да что ты говоришь! – возмутилась мать. – Главнее Барда, или брата Айдена, или самого вождя? Надо бы тебе поучиться смирению.
– Так ведь она ж похищенная принцесса, – ласково подсказал отец. – Ей так пойдет новое платьице!
– Еще как пойдет! – подтвердила Люси и соизволила, наконец, встать.
В этом вечном споре мать всегда проигрывала. Она изо всех сил пыталась научить Люси, как себя вести, но отец ставил ей палки в колеса.
Джайлз Хромоног воспринимал дочку как величайшее чудо, случившееся в его жизни. Сам он страдал неизлечимой хромотой. И он, и его жена Алдита, выносливые да крепко сбитые, особой красотой не отличались; от работы в полях лица их потемнели и обветрились. Никто не заподозрил бы в них благородной крови. Джек знал: вырастет он в точности похожим на родителей. Зато у Люси волосы были что полуденное солнышко, а глаза сияли фиалковой синевой вечернего неба. Двигалась она с живой грацией, едва касаясь земли. Джайлз, со своей неуклюжей, косолапой походкой, не мог не восхищаться дочкой.
Джек поворошил в очаге: пусть напоследок пыхнет жаром! Мальчуган поневоле признавал, что за последний год его сестре довелось немало пережить. Она насмотрелась на кровопролития, угодила в рабство в Скандинавии. Сам он, правда, тоже… но ему-то тринадцать, а ей – только семь. Джек был готов закрыть глаза на ее раздражающие замашки. Ну, по большей части.
Он подогрел сидр, а заодно и овсяные лепешки – на камнях у огня. Мать была занята: наряжала Люси и расчесывала ей волосы; та недовольно жаловалась. Отец спустился выпить сидра.
Петух прокукарекал снова. Джек и отец разом замерли. В древние времена говорилось, будто в ветвях Иггдрасиля живет золотой петух. Поет он в самую темную ночь года. Если ему ответит черный петух, который живет под корнями Великого Древа, значит, наступил Конец Света.
Однако ответного крика не последовало: небеса не содрогнулись, и не отозвалась эхом земля. Лишь северный ветер порывами сотрясал стены дома. Отец с сыном успокоились. И снова принялись смаковать свой напиток.
– Почему у нас нет зеркала? – закапризничала Люси. – Отчего бы не купить зеркало у торговцев-пиктов? Джек ведь привез домой целую кучу серебра!
– Это на черный день, – терпеливо объясняла мать.
– Да ну вас! Я хочу, хочу на себя полюбоваться! Я точно знаю, я – красавица!
– С лица воду не пить, – откликнулась мать.
На самом-то деле часть серебра Джек утаил от родителей. Бард посоветовал ему закопать половину под полом древней римской виллы, где старик жил. «Твоя мама – женщина здравомыслящая, но вот у Джайлза Хромонога – ты уж меня прости, парень! – мозгов меньше, чем у совы».
Часть своей доли отец потратил на алтарь для брата Айдена и на ослика для Люси. А остальное приберег на тот счастливый день, когда Люси выйдет замуж за рыцаря, или – бери выше! – за самого настоящего принца. Откуда взяться принцу в крохотной деревушке вдали от главных дорог, оставалось неразрешимой загадкой.
Девчушка сошла вниз по лестнице и закружилась на месте, похваляясь пышным нарядом. На ней было длинное белое платьице из тончайшей шерсти. Желтый пояс мать соткала собственными руками и выкрасила его добытой из улья пыльцой. Однако само платье привезли из Эдвинзтауна с далекого севера. Произвести такую ткань матери не под силу: ее овцы давали шерсть грубую, серую.
Люсины золотые кудри венчала перистая зеленая корона из тисовых ветвей. На взгляд Джека, ничуть не хуже настоящей. Один только он понимал истинный смысл этой короны. Бард рассказывал, будто тис хранит дверь между мирами. В самую долгую ночь года эта дверь стоит открытой. Во время обряда вызывания «огня бедствия» Люси предстоит закрыть ее, и девочке нужна защита от того, что ждет по другую сторону.
– А я знаю, что пойдет к этому платью – мое серебряное ожерелье! – вспомнила Люси.
– На тебе не должно быть никакого металла, – резко оборвала ее мать. – Бард сказал, это запрещено.
– Он язычник. – Люси только что выучила новое слово.
– Он – мудрый человек, не смей отзываться о нем непочтительно!
– Язычник, язычник, язычник! – издевательски запела Люси. – Демоны сцапают его длинными когтями и утащат прямехонько в ад!
– А ну, надевай плащ, дерзкая девчонка! Нам пора.
Люси увернулась от матери и ухватила отца за руку.
– Ты мне разрешишь надеть ожерелье, правда, папочка? Ну, пожалуйста! Ну, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! – Она склонила набок головку, точно озорной воробушек, и сердце у Джека упало. Сестренка такая очаровашка: сплошь улыбки да золотые локоны!
– Ожерелья ты не наденешь, – отрезал Джек.
Уголки губ Люси тут же поползли вниз.
– Оно мое!
– Пока еще нет, – возразил Джек. – Ожерелье отдано мне на хранение. И когда ты его получишь, решать мне.
– Ты вор!
– Люси! – воскликнула мать.
– Алдита, да что в том дурного-то? – впервые вмешался отец. Он обнял девочку одной рукой, а та потерлась щечкой о его куртку. – Брат Айден говорит, сегодня день святой Луции. Разве мы не почтим святую, нарядив ее тезку во все лучшее?
– Джайлз… – начала было мать.
– Уймись. Пусть наденет ожерелье.
– Это опасно, – запротестовал Джек. – Бард говорит, металл может осквернить «огонь бедствия», потому что никогда не знаешь, где он побывал. Если металл использовался в качестве оружия или еще для какой-нибудь злой цели, он отравит жизненную силу.
После возвращения Джека из земли скандинавов Джайлз обращался с мальчиком куда уважительнее, однако еще не хватало, чтобы сын отцу нотации читал!
– Это мой дом. И я здесь хозяин, – отрезал Джайлз Хромоног, направившись прямиком к сундуку со всяким ценным добром. Люси нетерпеливо приплясывала рядом.
Отец снял с ремешка на шее железный ключ и отпер сундук. Внутри хранилось кое-что из материнского приданого: отрезы ткани, вышивки, несколько украшений. А на самом дне – груда серебряных монет и золотая монета с портретом римского императора, когда-то найденная отцом в саду. Там же, завернутое в тряпку, лежало ожерелье из серебряных листьев.
Странный блеск завораживал, притягивал взор. Джек отлично понимал, почему Люси так мечтает об этой вещице. Украшение, похищенное викингами в одном из набегов, потребовала себе Фрит Полутролльша, а со временем оно вернулось к воительнице Торгиль. Торгиль просто-таки влюбилась в ожерелье, что само по себе было странно: она презирала женские слабости, такие, как любовь к блестящим побрякушкам и умыванию. Но потом Торгиль, в глазах которой страдание имело куда большую ценность, нежели серебро, подарила свое ненаглядное сокровище Люси.
С самого начала в том, что касалось ожерелья, девочка повела себя не лучшим образом. Она твердила, будто украшение подарила ей Фрит: королева-де обращалась с ней как с настоящей принцессой. А когда Джек напомнил сестренке о том, как все было на самом деле – злобная полутролльша держала ее в клетке и собиралась принести в жертву, – Люси впала в истерику. Тогда-то Джек и забрал у нее ожерелье на хранение.
– Ооох! – воскликнула Люси, надевая украшение.
– А вот теперь нам действительно пора идти, – объявил отец, запирая сундук. Он загодя зажег в дорогу два фонаря, а мать уложила в суму несколько своих драгоценных свечей из пчелиного воска.
Джек плеснул водой в очаг; в воздухе заклубились дым и пар. Свет в комнате погас, умалился до двух буроватых точек за стенками роговых фонарей.
– Смотри, чтоб ни искры не осталось, – прошептала мать.
Джек раздробил угли кочергой и плеснул еще воды; теперь над каменными плитами очага ощущалось разве что угасающее тепло.
Отец открыл дверь; в дом ворвался порыв ледяного ветра. В корзинке закряхтел петух; по полу покатилась чашка.
– Сколько можно копаться! – рявкнул отец, как будто это мать с Джеком всех задержали.
Вокруг лежал снег, в тусклом свете фонаря видно было от силы на несколько шагов вперед. Небо затянули облака.
Отец привел для Люси ослицу. Ромашка была скотинкой послушной и терпеливой – брат Айден ее выбрал за добрый нрав, – но в ту ночь ее пришлось силком тащить из загона. Ромашка упиралась до тех пор, пока отец не шлепнул ее в сердцах и не усадил Люси ей на спину. Ослица дрожала всем телом; из ноздрей у нее шел пар.
– Милая, славная Ромашка, – проворковала Люси, обнимая скотинку за шею. Девочка была закутана в тяжелый шерстяной плащ c капюшоном, и полы его ниспадали по бокам Ромашки. Наверное, ослице стало чуть теплее: она перестала противиться и последовала за отцом.
Джек шел вперед с фонарем. Брели путники медленно: дорога обледенела, местами навалило снега. Джек то и дело пробирался к обочине в поисках вех. Один раз семья сбилась с пути: они поняли, что зашли не туда, только когда Джек налетел на дерево.
Порывами налетал ветер, в воздухе плясали снежинки. Джек прислушался: донесся крик петуха. Нет, это не золотая птица на ветвях Иггдрасиля, а всего-навсего бойцовый петух Джона Стрельника, что не давал спуску всем прохожим. Путники добрались до скопления домов и повернули у жилища кузнеца.
– Огня нет, – прошептала мать.
Джек поежился от холода еще более жуткого, чем мороз зимней ночи. Кузня, где докрасна нагревались железные прутья, была черна, как наковальня под дубом.
Никогда на его памяти в кузне не гас огонь. Это же сердце деревни: сюда люди сходятся поговорить, здесь, после долгого пути, можно отогреть ноги. А теперь огонь погас. Скоро погаснут все огни, в том числе и две буроватые искорки света у них в руках.
Нужно будет призвать новый огонь с помощью дерева, что вобрало в себя силу земли. Ибо для того, чтобы повернулось колесо года, необходим живой огонь, «огонь бедствия». Только тогда инеистые великаны вернутся к себе в горы, и дверь между мирами затворится.
Глава 2
«Огонь бедствия»
Вождь жил в огромном доме, окруженном надворными строениями: тут и хлева для скота, тут и хранилища, тут и маслобойня. К дому примыкал яблоневый сад, в это время года темный и безлистный. С тех пор, как Джек стал учеником Барда, ему часто приходилось бывать у вождя. Вечерами люди собирались послушать музыку, и обязанностью мальчугана было носить за стариком арфу. Теперь, к вящей радости Джека, ему отводили почетное место у огня. Прежде-то, когда он был всего-то навсего мальцом Джайлза Хромонога, мальчугана оттесняли в самый холодный угол.
Джеку подарили собственную маленькую арфу, но играть на ней перед людьми он еще не решался. Пальцы, больше привычные копать брюкву, не обладали наработанной ловкостью его наставника. Бард успокаивал: мол, ничего страшного, с годами мастерство придет, а пока у Джека достаточно хороший голос, чтобы петь без музыки.
Джек постучал посохом в дверь вождя; отец с Люси на руках зашел внутрь. В зале толпились мужчины, которым предстояло участвовать в обряде. Все как на подбор силачи: ритуал был труден и мог занять немало времени. Старики, дети, большинство женщин и те, кто слаб, сидели по домам в темноте, забившись под овчину. Бард и брат Айден устроились рядом у пока еще пылающего очага.
– Можно поставить ослика к тебе в хлев? – спросил отец у вождя.
– Ты, Джайлз, садись, отдыхай, – отозвался вождь. – Я-то знаю, что тебе сюда дойти было куда как непросто. Пега! А ну, пошевеливайся, займись скотиной.
Из темного угла выскочила девочка.
Джеку доводилось краем глаза видеть ее прежде. Тихое, бессловесное создание: только глянешь – и она тут же обратится в бегство. Немудрено. Пега была удручающе безобразна. Уши торчали сквозь клочковатые волосы в разные стороны. Тощенькая, как хорек, рот – широкий, как у лягушки. И, что печальнее всего, родимое пятно в пол-лица. Поговаривали, будто ее мать напугалась летучей мыши, и это – отметина от крыла.
Вообще-то никто не знал, кто была мать Пеги. Девочку совсем маленькой продали в рабство, и она переходила из деревни в деревню, пока не осела здесь. Она была постарше Джека, но ростом не вышла: выглядела лет на десять. Купили ее коров доить, однако она выполняла любую работу – а приказывали ей все, кому не лень.
Пега протолкалась сквозь толпу: ни дать ни взять лягушка ковыляет сквозь высокую траву.
– Я сам поставлю ослицу, – внезапно выпалил Джек. Схватил фонарь и выбежал за дверь прежде, чем его успели остановить. Он тащил Ромашку сквозь снежные заносы; ветер трепал его плащ. Наконец мальчуган втолкнул животное в хлев, к коровам вождя.
Я – идиот, думал про себя Джек, с трудом пробираясь назад. Он вообще-то надеялся отвести Барда в сторонку и рассказать ему про Люсино ожерелье, но при виде маленькой Пеги, которая ковыляла к двери, его словно ударило. Когда-то и он был рабом – и отлично знал, каково быть целиком и полностью во власти других.
Расскажу Барду про ожерелье, когда вернусь, решил Джек. Известно, что огонь должно зажечь без кремня и железа, которыми пользовались обычно. Металл – он на службе у смерти, или, как говорил Бард, «Нежити». А сегодня Нежить – на вершине могущества. Если она осквернит новый огонь, обряд ни к чему не приведет.
– Торопись! – крикнул вождь, едва Джек протиснулся в дверь.
В середине зала деревянный брус лежал в пазу второго такого же, образуя гигантский крест. Несколько мужчин удерживали на месте нижний брус, а еще несколько взялись за концы верхнего – чтобы толкать его взад-вперед. Тереть две палочки, чтобы добыть огонь, и то непросто, а тут не палочки, а скорее целые бревна!
Люси уже сняла шерстяной плащ, чтобы похвастаться прелестным белым платьицем и крашеным пыльцою поясом материнской работы. Роскошные золотые волосы сияли в тусклом свете. В руке девочка держала одну из свечей.
Ожерелья Джек не увидел. Слава Богу! Должно быть, мать забрала, предположил он, но тут под воротом платья что-то блеснуло. Люси спрятала украшение от чужих глаз.
– Начали! – крикнул Бард.
Кто-то выхватил у Джека фонарь и задул его. Вождь выплеснул в очаг ведро воды. Угли зашипели, затрещали, повалил пар. Джек чувствовал, как тепло уходит, а из-под двери, прямо по ногам, тянет холодом. В зале воцарилась непроглядная тьма.
Надо что-то делать, лихорадочно думал он. Не орать же про ожерелье через весь зал! Отец здорово разозлится, а все, кто здесь есть, рассердятся на отца. Чего доброго, драка завяжется. А свара испортит обряд не хуже металла. Может, серебро – это не страшно? Из серебра оружие не делают, – сказал себе Джек, хотя на самом-то деле знал, что неправ. Осквернить металл способно любое зло. Ожерелье некогда носила Фрит Полутролльша, а твари гнуснее в целом свете не сыщешь.
Шух-шух-шух, слышалось в темноте: бревно елозило по бревну. Когда одна команда устанет, ее заменит следующая. Бард сказал, иногда на то, чтобы добыть пламя, уходит не один час. Шуршащий звук не умолкал: брус все ходил и ходил туда-сюда; но вот Джеку послышалось, как кто-то упал.
– Меняйтесь! – приказал Бард.
– Ну, наконец-то! – простонал кто-то.
Люди наталкивались друг на друга в темноте; Джон Стрельник громко жаловался, что в ладонях у него больше заноз, чем в бревне. Снова послышалось «шух-шух-шух», и Джек почуял запах смолы. Мальчуган понял: дерево разогревается.
– Быстрее! – взревел вождь.
Если подобраться к Люси поближе, то можно сдернуть ожерелье, не затевая драки, подумал Джек. Но, пробираясь через зал, мальчуган оказался в опасной близости от участников обряда. Чей-то локоть ударил его в живот: у Джека аж дыхание перехватило.
– Извиняй, кто б ты ни был, – буркнул невольный обидчик.
– Ты на моей ноге стоишь, – проворчал кто-то.
Джек, держась за живот, заковылял прочь, сам не зная куда. Правильное направление он потерял.
– Люси! – позвал он.
– Джек? – откликнулась девочка. Ох, звезды мои! Она в противоположном конце зала! Он все напутал! Джек стал пробираться обратно и снова налетел на участников обряда.
– Прости, – буркнул кто-то. Кажется, на сей раз Джек заполучил синяк под глазом.
– Меняйтесь! – выкрикнул Бард.
Запахло дымком; мужчины воодушевились – их уже не надо было подгонять. Вспыхнула искра, еще одна, и еще. Дерево тлело; чьи-то руки покрошили сухих грибов, что всеми использовались как трут. Заплясало пламя.
– Ураааа! – возликовали все. Вождь пригоршнями кидал в огонь солому, по стенам плясали тени. Люси скользнула вперед и зажгла свечу.
– Стой! – взревел Бард. Люси вздрогнула – и выронила свечу на пол. – Это еще что такое? – закричал старик. Бард нечасто являл свою истинную власть, и вот сейчас такой миг настал. Не приходилось удивляться, что скандинавы прозвали его Драконьим Языком и старались с ним не ссориться.
– На тебе металл! – промолвил Бард и рывком вытащил ожерелье на свет. Люси пронзительно завизжала.
– Не обижай ее! – запротестовал отец.
– А ты, Джайлз, отлично знал про ожерелье, – упрекнул старик.
– Это в честь святой Луции, – оправдывался Джайлз.
– Не болтай ерунды! Она раскапризничалась, а ты ей уступил. Слабак и непроходимый глупец! Не ты ли должен наставлять девочку? Она же еще ребенок. Ты подверг опасности всю деревню!
Джайлз Хромоног отпрянул; сердце Джека сжалось от сочувствия к отцу, пусть тот и неправ. Над толпой мужчин поднялся глухой ропот.
– А мы-то надрывались! – заворчал кузнец.
– У меня все ладони в занозах – и чего ради? – возмутился Джон Стрельник. Люси расплакалась и уткнулась лицом в материнскую юбку.
– Не надо спорить, – твердо объявил Бард. – Жизненной силе гнев не угоден – ни мой, ни чей бы то ни было. Мы трудились в едином порыве, вложили в обряд всю душу – и возможно, зло не пошло дальше этого ребенка.
Отец потрясенно вскинул глаза. Джек тоже оторопел: он-то думал только о том, что «огонь бедствия», чего доброго, осквернен; ему и в голову не приходило, что пострадает сама Люси.
– Нам нужна другая девочка – чтобы передать пламя всей деревне, – промолвил Бард.
– У пекаря есть дочка, а у вдовы кожевника целых две, – перечислял вождь. – Но за ними еще сходить надо.
– Нужды нет. Найдем и поближе, – мягко проговорил брат Айден. До сих пор монашек не принимал участия в происходящем: в конце концов, обряд-то – языческий. – У нас есть Пега.
– Пега? – удивился вождь. – Она всего-навсего рабыня!
– К несчастью. Она – добрая девочка с любящим сердцем.
– Она такая… такая…
– Уродина, – докончил кузнец, отец двух взрослых красавиц-дочерей.
– Снаружи, но не внутри, – тихо промолвил брат Айден.
– Он прав, – кивнул Бард. – Судьба Пеге выпала нелегкая, однако жизненная сила сияет в ней ярким светом. Иди сюда, милая, – позвал он, протягивая руку перепуганной девчушке, которую вытолкнули вперед. – Нынче ночью ты спасешь деревню.
– А как же я? – зарыдала Люси, по-прежнему цепляясь за материнскую юбку. – Это я, я должна быть святой Луцией!
– Тише! – одернула ее мать и попыталась обнять и привлечь к себе.
Люси оттолкнула ее.
– Это я – в деревне самая главная! Я – красавица! Я – не чета какой-то там похожей на лягушку рабыне!
Отец подхватил Люси на руки, снял с дочки корону и золотой пояс и сконфуженно протянул их Барду. Девочка брыкалась и лягалась.
– Мне страшно жаль, – сдавленно выговорил он.
– Па! Не позволяй им! – верещала Люси. – Это я – Луция! Я – похищенная принцесса!
Джайлз унес визжащую протестующую девочку в самый дальний конец зала. Джек слышал, как тот обещает ей всевозможные лакомства, только пусть она замолчит, перестанет плакать и простит его. По лицу матери струились слезы, но она так и не отошла от очага. Даже Джек был потрясен.
– Иди же, дитя, – позвал Бард Пегу.
– А вы меня… не побьете? – отозвалась Пега. Голос у нее оказался на диво мелодичным. Джек внезапно осознал, что слышит его в первый раз.
– Ну что ты, – покачал головой старик. – Ты ведь несешь свет в новый год. – Он возложил на ее голову тисовую корону и завязал на истрепанном платье девочки пояс цвета солнца, выкрашенный пчелиной пыльцой. Пега подняла глаза и улыбнулась. Рот у нее и впрямь как у лягушки, подумал про себя Джек, зато глаза какие добрые.
Бард взял свечу – другую, не ту, что Люси выронила на пол, – и вручил ее Пеге.
– Что я должна делать, господин? – спросила девочка.
– Зажги свечу и держи ее, чтобы остальные взяли у тебя огонь.
Пега повиновалась. Один за другим мужчины зажигали свои светильники. И тут же уходили – затеплить собственные очаги или принести огонь тем, кто слишком болен или стар, чтобы участвовать в обряде. Последней зажгла свои два фонаря мать.
– Это для вас, – сказала она Барду и брату Айдену, вручая каждому по четыре драгоценных свечи из пчелиного воска.
Между тем, Пега завороженно любовалась своей свечой.
– У меня таких никогда не было… Она такая мягкая, нежная, прямо как сливки. Ничего милее я в жизни не видела.
– Так оставь свечу себе, – разрешила мать. – А пока задуй ее. Она сослужила свою службу. А в час нужды свеча озарит твои ночи.
– Не буду я ее жечь. Я ее сохраню, – объявила Пега. – А когда я умру, пусть меня с ней похоронят.
– Не след говорить о смерти нынче ночью! – оборвал ее Бард. Девочка съежилась от страха, и Бард успокаивающе потрепал ее по плечу. – Да полно, полно, я шучу. Мы оставили смерть позади, и все благодаря тебе. Ныне – время радоваться. – Бард бережно снял с Пеги тисовую корону, развязал желтый пояс и передал его матери. Пега задула свечу. Свет погас, а вместе с ним что-то словно погасло и в самой девочке. В глазах ее вновь появилось прежнее, затравленное выражение, и она уставилась в пол, спрятав лицо.
– А с этой что делать? – Мать подтолкнула ногой Люсину брошенную свечку.
– Я сам с ней разберусь, Алдита, – пообещал Бард. – Мы с братом Айденом останемся здесь до утра. Вы с нами не заночуете?
– Мы собирались, но… – Мать кивнула на отца и Люси, что забились в дальний угол, и перевела взгляд на вождя: тот сердито хмурился у двери. – Наверное, сейчас не лучшее время.
Так что Джек взял фонарь и пошел за Ромашкой. Ослица опять заартачилась: ей ох как не хотелось покидать теплое местечко между двумя коровами. Джек шлепнул ее по крупу, потянул за собою и всеми правдами и неправдами дотащил-таки до дверей. Отец вышел из дома вождя вместе с Люси, но девочка пронзительно завизжала и крепче вцепилась в отца.
Последнее, что увидел Джек, прежде, чем дверь захлопнулась, – вождь, Бард и брат Айден греют руки над огнем. Пега сунула в пламя кочергу, чтобы приготовить горячий сидр.
Семья пустилась в обратный путь: отец нес Люси, а Джек тащил за веревку упрямицу-Ромашку. За низкими снеговыми тучами разгорался свет. Долгая ночь минула, солнце возвращалось. Инеистые великаны отступали. Зимний волк, здоровый да упитанный, с ходом недель отощает.
Люси заворочалась у отца на руках и сонно пробормотала:
– Ты не забудешь, что мне обещал? Я ведь так хорошо себя вела!
Все заспались допоздна. Джек заставил себя выбраться из-под теплой овчины и вернуть петуха в загон. Куры сбились вместе в соломе за загородкой; когда Джек открыл дверь, они даже не закудахтали. Небо заволокли тучи, на ветру снова закружились снежинки. Из уборной Джек с трудом различал очертания дома.
Это был день отдыха, хотя на ферме совсем без работы – никак. Отец плел из соломы ульи – весной пригодятся. В верхней части он закреплял поперечные палочки для пчелиных сот и накрывал сапетку плотно прилегающей крышкой. Мать пряла шерсть.
Джек принес сена Ромашке, покормил кур, голубей и гусей. Прежде семья держала только кур, однако благодаря привезенному Джеком серебру отец заметно расширил хозяйство. Овечье стадо выросло с двадцати голов до тридцати. Оно, конечно, прибыток – но и работать теперь приходилось не в пример больше.
Джек с трудом доковылял через заснеженный сад до крохотного, крытого дерном сарайчика. Здесь мать хранила зимние ульи. Большинство пчел по осени приходилось выбраковывать, ведь в холода они не выживут; но мать всегда спасала пять-шесть своих лучших производителей. То были особенные насекомые, непохожие на мелких и темных лесных пчел. Давным-давно их завезли из Рима – в те времена, когда страной правили римские легионы. Легионы ушли; осталась только вилла, где теперь жил Бард, дорога на север через лес, да пчелы.
Джек протиснулся в дверцу сарая, приложил ухо к ближайшему улью – и услышал негромкое, сонное гудение. Никакого тревожного стрекота и писка – значит, пчелы не изголодались. От соломы тянуло теплом, словно в сарае спала какая-то животина. Джек улыбнулся. Ему нравилось работать с пчелами. Мальчуган переходил от улья к улью, убеждаясь, что пчелы здоровы. Ближе к весне он подкормит их хлебом, вымоченным в меду и сидре, чтобы те набрались сил для полета.
Люси проснулась только после полудня и спустилась вниз в отвратительном настроении. Мать накормила ее завтраком, отец рассказал сказку, но девочка продолжала дуться. О событиях прошлой ночи никто не упомянул ни словом.
Глава 3
Святки
– А погодка-то славная, – промолвил Джайлз Хромоног, глядя вверх, на ясное синее небо. Сосульки под крышей искрились в солнечных бликах.
– Лучше не бывает, – согласился Джек, по примеру отца беря березовый прут и кожаный мех с сидром. Они зашагали в деревню; ледок хрустел под ногами. Вороны катались с горки по заснеженному холмику – ни дать ни взять мальчишки на салазках. Приземлялись – плюх! – взлетали на вершину холма и скатывались снова. Бойцовый петух Джона Стрельника из сил выбивался, гоняясь за вороной, что снова и снова приземлялась на заманчивом расстоянии и тут же вспархивала, стоило разъяренному задире кинуться на нее.
– Просыпайтесь! – окликал Джек обнаженные яблоньки, проходя мимо.
– Да уж ждать недолго, скоро и впрямь проснутся, – откликнулся отец. – И мальчишкам, и деревьям порка только на пользу.
Отец вечно отпускал такого рода шуточки, но Джек запретил себе принимать слова близко к сердцу. Уж больно чист и прозрачен нынче воздух – весь пронизанный светом, так и вибрирует жизнью.
У дома вождя собралась шумная толпа взрослых мужчин и мальчишек, и все – с березовыми прутьями. Кое-кто из ребят затеял шуточный поединок, словно на мечах. Колин, сын кузнеца, вызвал на бой Джека. Они отошли в дальний конец двора – и принялись самозабвенно рубиться, осыпая друг друга проклятиями.
– Подлый варвар, не сносить тебе головы! – орал Колин.
– Да я скорее твою над дверным косяком повешу! – не оставался в долгу Джек. Колин превосходил его весом, но по части драки Джек много чему научился у скандинавов. Очень скоро Колин с визгом: «Так нечестно! Так нечестно!» – обратился в бегство. Но вот вождь протрубил в охотничий рог – и мальчишки застыли как вкопанные.
Вождь стоял в дверях; рядом с ним – Бард, опираясь на почерневший ясеневый посох. Один только Джек знал, что за сила заключена в этом посохе – и где ее источник. Его собственный посох, поменьше, дорогой ценой добытый в Ётунхейме, хранился в доме Барда. Там Джек мог упражняться с ним, не слыша отцовских упреков: дескать, демоны, они только и ждут, чтобы уволочь злых чародеев в самые бездны ада.
Мальчуган внезапно задохнулся от радости при мысли о том, ради чего сошлись вместе его односельчане. До чего же славно быть частью этой толпы, да в придачу еще светит солнышко и с моря дует свежий ветер.
Бард воздел руку, призывая к тишине.
– Долгая ночь минула, солнце, странствовавшее на юге, повернуло вспять, – возвестил он звенящим голосом. – Оно идет к нам и несет с собою лето, но путь долог и труден. Земля все еще погружена в зимний сон. Надо пробудить сады к новой жизни.
Старик кивнул вождю. Тот широко раскинул руки:
– Вы слышали Барда! Идем же разбудим яблони!
Над толпой поднялся ликующий гул, и все разбежались по саду вождя, нахлестывая стволы березовыми прутьями.
– Waes hael! Waes hael! – кричали и взрослые, и мальчишки по-саксонски. – Доброго здравия! Доброго здравия! – Бард шел следом, щеки его разрумянились от холода, а длинная борода и одежды были белы как снег. После того, как каждое дерево получало по удару, он оставлял в развилке ветвей кусочек хлеба, размоченный в сидре – для птиц-зарянок, которые пением пробудят яблони к жизни.
Селяне переходили от фермы к ферме, наигрывая на деревянных флейтах, и во весь голос горланили песни. Время от времени они останавливались хлебнуть сидра, так что под конец большинство мужчин едва стояли на ногах. Дом Джайлза Хромонога навестили последним: он был далее всех прочих.
– Waes hael! – дружно грянули селяне.
Мать вышла поприветствовать гостей.
– Waes hael! – заорал кузнец, хлестнув (не слишком-то метко) прутом по дереву, затенявшему сарай. И громко, зычно запел:
Яблоня, яблоня,
Дай яблок мешок!
А не то порубим
Под корешок!
– Неразумно бросать вызов силам, которых ты не понимаешь, – заметил Бард, раскладывая пропитанный сидром хлеб по ветвям.
Кузнец громогласно рыгнул и, пошатываясь, побрел прочь.
– Ну, наконец-то все закончилось, – облегченно проговорил старик Джеку. – Казалось бы, я, так долго прожив у скандинавов, должен был притерпеться к пьяницам, так нет, до сих пор раздражают. Кстати, о раздражении: мы с тобой еще не обсудили то, что произошло во время обряда «огня бедствия».
Ой-ёй, подумал Джек. Он так надеялся избежать наказания.
– Вижу, ты понимаешь, о чем я. Ты знал не хуже Джайлза, что на Люси надето ожерелье.
– Я пытался остановить ее, господин, правда, пытался, но отец…
– Тебе тринадцать, – сурово напомнил Бард. – В скандинавских землях ты бы считался взрослым.
– Вот только отец так не думает.
– Зато думаю я. Ты сражался плечом к плечу с Олавом Однобровым. Ты побывал во дворце Горной Королевы, ты видел норн, ты пил из источника Мимира. Ты одолел Фрит Полутролльшу – совершил то, чего не сумел даже я. Ну и сколько тебе еще расти, скажи на милость?
«Много», – хотелось сказать Джеку, но он знал: не такого ответа ждет от него Бард. Мальчуган оказался словно между молотом и наковальней между двумя взрослыми, которым привык повиноваться. А теперь Бард требует от него сделать выбор.
– Я учу тебя мудрости, ради которой люди отдали бы целые сокровищницы, – продолжал между тем Бард. – Таких, как я, в мире немного. И с каждым годом становится меньше. Я выбрал тебя своим преемником. Это – высокий жребий.
Джек готов был со стыда сгореть при мысли о том, как подвел старика. Бард поверил в него, дал ему так много.
– Cкажу больше, – продолжал между тем Бард, обводя взглядом заснеженные поля и синее небо над ними. – Во время обряда «огня бедствия» случилось нечто такое, отчего колесо года повернуло в новом направлении. Я чувствую это в костях земли. Грядет перемена. Великая перемена.
– Но ведь викинги не вернутся, правда? – Джек, втайне обмиравший от страха, от души надеялся, что голос его не дрожит.
– В сравнении с тем, что надвигается, викинги – это сущие пустяки, – отозвался старик. – Я говорю о перемене, что ниспровергнет богов, а последствия ее будут сказываться на девяти мирах еще не одно столетие.
Джек вытаращился на него во все глаза. Все это – только оттого, что Люси не к месту надела ожерелье?
– Необходимо раз и навсегда отучить тебя от привычки пялиться на собеседника, разинув рот, – буркнул Бард. – Она подрывает твой авторитет.
– Но, господин, кто в силах ниспровергнуть бога? – спросил Джек. Мальчуган, конечно же, знал, что его собственный, христианский Бог – заклятый враг Одина и Тора, да оно и к лучшему! Кому нужны задиры, приказывающие своим почитателям жечь деревни? Куда неприятнее было сознавать, что христиане отвергают те силы, которым подчинены поля и скот, и в которые верит мать. А иные так даже и бардов порицают.
В сознании Джека все перемешалось. Он – добрый христианин (ну, или пытается им быть). И однако ж он побывал у подножия Иггдрасиля и видел, как все на свете в каком-то смысле является его частью. Допустим, одна ветвь принадлежит христианам, а другая – скандинавам, что в том дурного-то?
– Это я не подумав сказал. На самом деле, богов никто не ниспровергает, – тихо отозвался Бард. – О них просто забывают – и боги погружаются в сон.
– Так оно и вышло в ходе обряда «огня бедствия»?
– Не совсем. – Бард начертил в снегу концом посоха какой-то знак. Ни дать ни взять, солнечные лучи, пробившиеся из-за туч, вот только каждый лучик разветвлялся во все стороны, словно расцветающее деревце. Охранная руна! – В судьбоносный час самое пустячное событие – допустим, ястреб унесет не того цыпленка, а этого, зернышко прорастет там, где не надо, – может обернуться последствиями, провидеть которые не в силах даже Мудрые. Когда Люси не справилась с обрядом и ее место заняла Пега, в жизненной силе произошла грандиозная перемена. Перемена, суть которой как-то связана с вами тремя, но как – я пока что не понимаю. Прошу лишь об одном: относись к своим обязанностям со всей серьезностью.
– Я не подведу тебя, господин! – горячо заверил Джек.
– Надеюсь, что так.
Старик нахмурился, задержав взгляд на кузнеце: тот рухнул в снег, а отец склонялся над ним в пьяном раскаянии.
– Ох, почему я не монах? – рыдал Джайлз Хромоног, раскачиваясь на коленях взад-вперед. – Никакой тебе работы на ферме, никаких хлопот. Не жизнь – рай земной!
– Ну полно, полно, не плачь, – сочувственно утешал его кузнец.
– Набрось, что ли, на этих идиотов овчину, пока не замерзли насмерть, – велел Бард. И зашагал прочь. Его белые одежды мгновенно слились с белизной снега: казалось, он просто исчез.
Глава 4
Рабыня
Мать с Джеком стряпали весь день напролет. Мальчуган загодя вычистил костровую яму у дома, наполнил ее углями, прикрыл угли камнями и влажной соломой. А сверху водрузил глиняный горшок с двумя ощипанными гусями. Под вторым слоем соломы и углей не первый час тушились гуси.
Отец закрепил над дверью ветки остролиста. Как христианин, он, конечно же, в древнюю религию не верил, однако ж остролист – штука полезная: отгоняет незваных богов, эльфов, демонов и прочих тварей, что рыщут по земле в Великий Йоль. Кое-кто из поселян вешал и омелу, но отец говорил, это опасно: омела посвящена Фрейе, богине любви.
– Мне скучно, – ныла Люси, тыкая в костровую яму палочкой.
– Займись чем-нибудь полезным. Вон, вымой репу.
Люси неохотно принялась за работу, – оставив столько грязи, что Джеку пришлось заново перемывать овощи.
– Расскажи сказку! – упрашивала она отца, дергая его за рукав.
– Позже, принцесса, – пообещал Джайлз. – Мне еще нужно остролист развесить вокруг дымовых отверстий. Мало ли что может пробраться сквозь них в дом – в нынешнее-то время года!
– Давай, я все сделаю, – вызвался Джек. Отцу, с его хромотой, взбираться по приставной лестнице было непросто, и хотя тот любил приносить свою боль в дар Господу, порою он с превеликим облегчением перепоручал ту или иную работу сыну.
– Ладно. Нечего тебе сидеть сложа руки. – Отец сел и подхватил дочку на колени.
Ну и пожалуйста, подумал Джек. Когда-то он не на шутку обижался на такое обращение, однако теперь научился лучше понимать отца. Джайлз Хромоног на самом деле не был человеком жестоким; он просто-напросто отчаялся и разочаровался в жизни. В детстве он натерпелся с лихвой и полагал, что Джек более счастливой участи не заслуживает. Зато о семье отец заботится ревностнее любого другого, преданно подумал мальчик.
Джек вскарабкался к дымовому отверстию с одной стороны крыши. Поглядев через весь потолок, он видел и противоположную дыру. Мышь, негодующе пискнув, зарылась в соломенную кровлю. Джек закрепил остролистовые ветки и спустился вниз.
Мать пекла в золе очага особые йольские лепешки. Из самой лучшей овсяной муки, смягченной медом и вкусным гусиным жиром. Края лепешек вытягивались наподобие лучей солнца, а в середине у каждой проделывалось отверстие. Получался амулет против троллей, которые в это время года, сами понимаете, кишмя кишат. Вообще-то своими глазами троллей видели только Бард да Джек, и то далеко за морем, но мать говорила, что лишняя предосторожность не помешает.
К тому времени, как солнце опустилось за западные холмы, вся семья собралась на пиршество в честь Великого Йоля. Отец нагрузил Ромашку корзинами с жареным гусем, лепешками и репой. Люси семенила впереди, а Джек брел следом, нагруженный мехами с сидром. Длинные, синие тени путников скользили по заснеженным полям. Над дорогой витал дым дюжины кухонных костров. В животе у Джека забурчало. За весь день у него маковой росинки во рту не было: чтобы побольше места осталось для праздничного угощения.
И оно того стоило. Столы на козлах, повсюду расставленные в доме вождя, просто-таки ломились от снеди. Тут и пирожки с крольчатиной и с куропатками, и расстегаи с голубятиной, и жаворонки в тесте. Тут и копченая пикша, и солонина. Несколько видов сыра и ячменные лепешки, щедро намазанные топленым салом. А на десерт – целые корзины чуть сморщенных, но по-прежнему вкусных яблок. Семьи приносили с собой, кто что может, а те, у кого нет ничего – как, скажем, вдова кожевника с детьми, – угощались чем и сколько хотели.
Каждый дом потчевал односельчан своим особым печевом: пампушками из ячменной муки с тмином, мушмулой в соли, хлебцами с привкусом золы, в которой и выпекались. А лучшим лакомством все считали мамины лепешки, благодаря подмешанному в них меду.
Самое внушительное блюдо поставлял вождь: овечью голову, расколотую надвое, так, что можно было угоститься и мозгом, и языком. Подавалась голова на огромном деревянном подносе, со всех сторон обложенная ломтями баранины. Поднос обрамлял декоративный узор из вареных яиц, репы и лука, и в каждом углу красовалось по овечьей ноге.
Селяне ели до отвала – пока щеки не залоснились от жира. Один за другим дети помладше засыпали; их переносили в соседний дом. Приглядывать за ними поставили Пегу; она же поддерживала там слабый огонь в очаге. Джек порадовался про себя, заметив, что и Пегу не обделили. Жена вождя подарила ей новое платье. Поношенное, конечно, но из хорошей шерсти и не слишком замызганное.
А до того Пеге позволили положить себе на поднос всяческой снеди. Сгорбившись, девочка проворно набивала рот, как будто боялась, что еду у нее отнимут. У Джека снова заныло сердце, как тогда, во время обряда Малого Йоля. Каково это – всю жизнь быть рабыней? Он прожил в рабстве всего-то несколько месяцев, но и это было ужасно.
А ведь Пега – не единственная рабыня в деревне. Огонь в кузнице поддерживают двое дюжих, молчаливых здоровяков. Весь день рубят дрова, а на ночлег устраиваются в хлеву, вместе со скотиной. Их отец, родом из Беббанбурга, продал сыновей на север: они-де соображали туго.
А сами они что на этот счет думают? – гадал Джек, глядя, как эти двое поглощают пищу в темном углу зала. Они ни с кем не разговаривали, даже друг с другом. Может, немые? Каково это – быть проданным в рабство собственным отцом?
Когда гости наелись до отвала, брат Айден рассказал историю про младенца Иисуса. Ужас до чего интересно, аж дух захватывает: тут тебе и ангелы, и пастухи, и животные, согревавшие божественного малыша своим дыханием. Джек попытался вообразить себе огромную звезду, что указывала путь царям с Востока. Какое, должно быть, чудесное зрелище!
Потом монах завел на латыни «Слышим ангелов с небес», приглашая остальных подпевать. Однако никто из поселян латыни не знал: они могли только подтягивать ему нестройным гулом. Зато позже все воздали должное святочным песням. Кузнец зычно ревел «Остролист и плющ», а его хорошенькие дочки в паре со своими ухажерами отплясывали между столами.
Бард, устроившись в тени, слушал. Арфу он не принес. Малый Йоль и святочные обряды принадлежали ему, а вот Великий Йоль он любезно уступил брату Айдену. Джек надивиться не мог, как сдружились эти двое. Монахи в большинстве своем осуждали и порицали древние обычаи, но брат Айден был не из таких.
Когда, после гибели Святого острова, брат Айден доковылял до деревни, он себя не помнил от горя. В ту пору Барда тоже почитали сумасшедшим; на самом же деле дух старика путешествовал в обличии птицы. Когда Бард вновь воссоединился со своим телом, он принял монаха к себе. «Это самое меньшее, что я могу сделать, после того, как доставил всем столько хлопот», – объяснял он.
Джек подобного великодушия не разделял, потому что кому как не ему поручили заботиться о брате Айдене. Ему полагалось приглядывать за тем, чтобы монах был накормлен и время от времени выходил из дома поразмяться. Джек прогуливался с ним по взморью и вынужден был слушать его вечное нытье. Ну да, товарищей брата Айдена постигла страшная участь, однако ж никто из скандинавов не унизил бы себя бесконечными жалобами на судьбу.
Каждую ночь Бард играл на арфе, Джек пел, а брат Айден с остекленевшим взглядом сидел у очага. «Музыка несет в себе исцеление, – объяснял старик. – Тебе кажется, будто Айден не вслушивается, но это не так. Дух его заперт, словно в ловушке, в объятой пламенем библиотеке Святого острова. Мы поможем ему спастись». Постепенно кошмары оставили монашка, и тот снова обрел способность самостоятельно о себе заботиться. Селяне построили ему небольшую хижину в форме улья, и он переселился туда.
Брат Айден был трогательно благодарен Барду и никогда ни словом не порицал проклятых язычников.
Пир в честь Великого Йоля постепенно сходил на нет. Жены паковали с собой остатки еды и расталкивали блаженно задремавших мужей. Кузнеца понесли домой рабы; кое-кого из фермеров пришлось бесцеремонно вытолкнуть за порог. Наконец зал опустел.
– Не пора ли нам? – спросила мать. Она уже закутала Люси в шерстяной плащ.
– Еще нет, – возразил отец. – У меня тут одно дельце есть. Подождем, пока Бард не уйдет.
Бард тотчас насторожился, и от внимания Джека это не укрылось. Впрочем, у старика всегда ушки на макушке.
– Разговор, чего доброго, затянется, – объяснил отец. – Не хочу тебя задерживать: ты, небось, не чаешь поскорее до постели дойти.
– Я совершенно не тороплюсь, – заверил Бард.
– Да дело-то скучное…
– Я – не заскучаю, – сердечно откликнулся старик.
Отец нахмурился, но тут же деловито обернулся к вождю.
– Я насчет Пеги.
– Девчонка, никак, что-то натворила? – полюбопытствовал вождь, откидываясь на скамье назад и вытягивая ноги.
– Нет-нет, я о другом. А скажи, как там у нее со здоровьем?
Странный вопрос, удивился Джек.
– Да как у всех детей. Ну, простужается иногда, бывает.
– Работница хорошая?
– А! – вождь внезапно оживился: сонливости как не бывало. – Работница отменная, таких еще поискать! От горшка два вершка, а вкалывает – просто диву даешься!
– Джайлз, ты чего такое задумал? – встрепенулся Бард. Люси – сна ни в одном глазу! – нетерпеливо подталкивала отца.
– Это дела хозяйственные, – отмахнулся отец.
– К тебе каждый день мальчишки приходят помогать, – напомнил Бард. – Чего еще тебе понадобилось?
– Да вот надумал прикупить несколько коров, чтоб масло да сыр делать.
Об этих планах Джек слышал впервые. У отца и так хлопот полон рот, дополнительной работы он уже не потянет, даже с помощью деревенских ребят. Такую договоренность придумал Бард, чтобы освободить Джека и заполучить его в ученики. Отец держал кур, голубей, гусей, тридцать овец, а мать хозяйничала на пасеке и в огороде, где росли целебные травы. Летом сажали овес, бобы и репу. Куда тут еще и коровы-то?
– Пега – очень ценная рабыня, – изрек вождь.
– Пега – та еще уродина, да и ростом не вышла. Удивляюсь, как это в ее руках молоко не скисает.
– А вот и не скисает – напротив, превращается в отменные желтые сыры, – ухмыльнулся вождь.
Они еще и торгуются, как будто речь идет об овце!.. Джек был в таком возмущении, что даже язык прикусил, опасаясь наговорить лишнего. Мальчуган поднял взгляд: Бард пристально наблюдал за ним.
– И на вид – сущий заморыш. Будь я коровой, я б пинком выкинул ее из стойла, – хмыкнул Джайлз Хромоног.
– Она их одним взглядом унимает, так же, как и пастушьих собак, – отвечал вождь.
– Джайлз, у нас нет места для коров, – напомнила мать.
Значит, мама об этой затее тоже ничего не знает, понял Джек.
– Молчи, – отмахнулся отец. – Даю тебе за девчонку пять серебряных пенни.
– Пять! – вознегодовал вождь. – Да умелые руки Пеги стоят по меньшей мере пятьдесят.
– Пятьдесят – за хворую малявку? Скажешь тоже!
– А ты рожу ее видел? Она же вся в оспинах! Ей теперь великий недуг не страшен. Давай я ее позову – своими глазами убедишься!
– Отец… – робко произнес Джек.
– Молчи. У доильщиц обычно с легкими неладно. Однако, поскольку мы с тобой друзья, я дам тебе десять пенни, – предложил Джайлз Хромоног.
– Отец, покупать рабов – дурно, – проговорил Джек.
В зале повисла гробовая тишина. Все глаза обратились на мальчика.
– Прошу прощения?.. – холодно процедил отец.
– Он сказал: «покупать рабов – дурно», – повторила мать.
Джайлз Хромоног вскочил на ноги.
– Как ты смеешь мне прекословить?
– Ну, тихо, тихо, – поспешно вмешался вождь. – Тут у нас есть человек знающий, он нам сейчас все доподлинно обскажет, что хорошо, а что дурно. Брат Айден, ты как считаешь?
Он же столуется в доме вождя, подумал Джек. Он не посмеет перечить хозяину. Сердце мальчика неистово колотилось в груди, лицо горело. Никогда еще он не бросал вызов отцу открыто, да еще при людях. Джеку отчаянно не хотелось этого делать. Но мальчуган знал, как это ужасно: быть проданным за деньги будто кухонный горшок, чтобы тебя со временем выкинули за ненужностью.
– Рабство – зло, – произнес брат Айден мягко. – Законом рабство не запрещается, как ты сам знаешь, но ты спросил меня, что хорошо, а что дурно. Моих собратьев со Святого острова, тех, что не изрубили на куски, продали в неволю. Да твоих же собственных детей, Джайлз, забрали в рабство, и вернулись они к тебе лишь чудом. И как после этого ты хочешь владеть другим человеком?
Потрескивал огонь в очаге, ветер трепал соломенную кровлю. Отец пристыжено потупился.
– Наверное… наверное, уже не хочу, – буркнул он.
– Па, ты же обещал! – внезапно заверещала Люси. – Ты сказал, что купишь мне Пегу, если я буду хорошей девочкой! А я – была!
– Ах, вот в чем, значит, дело, – обронил Бард.
– Джайлз! – охнула мать.
– Мне вправду хотелось завести сыроварню, – оправдывался отец.
– Ты обещал! – рыдала Люси.
– Тише, – промолвила мать, пытаясь оторвать дочку от отца. Но та с громким плачем вцепилась в него. Джек видел: отцовская решимость тает с каждым мгновением.
– Я же слово дал, – промолвил он, обнимая свою любимицу.
– Вот что я тебе скажу. Я скину цену до сорока серебряных монет, – предложил вождь. Рассуждения брата Айдена его сильно удивили, однако, по всей видимости, ничуть не расстроили. Брат Айден вечно журит людей за какой-нибудь грех – монах, что с него взять!
– Тридцать, – машинально отозвался отец.
– Джайлз, это же Люсино приданое! – запротестовала мать.
– Она удачно выйдет замуж безо всякого приданого.
– По рукам! – воскликнул вождь.
Кто-нибудь, вмешайтесь, пожалуйста, сделайте хоть что-нибудь, – мысленно молил Джек. Он переводил взгляд с брата Айдена на Барда, а те смотрели на него. Внимательно, не отрываясь. Дескать, его дело, не чье-нибудь. Перед мысленным взором Джека возникла картина: Люси закатила истерику во время обряда «огня бедствия», а Пега взяла свечу в свои руки. И мальчуган вдруг понял, какова его роль.
– Я покупаю Пегу за тридцать один пенни, – объявил Джек. – Чтобы дать ей свободу.
Бард и брат Айден заметно расслабились.
– Что? – взревел отец. – Откуда у тебя такие деньги?
– От викингов. Я закопал монеты под полом римской виллы.
– Ты солгал мне? Ты припрятал деньги для своих собственных корыстных целей?.. Ты мне не сын больше, бессовестный щенок!
– Я тебе не лгал, – устало проговорил Джек. – Но ты мне все равно не поверишь. – Мальчик весь дрожал от нервного напряжения. Голос его срывался, сердце замирало, однако отступать он не собирался.
– Сей же миг вон из моего дома! – в ярости заорал Джайлз Хромоног. – И чтоб больше не возвращался!
– Па, ты же обещал! – заревела Люси. – А я-то так хорошо себя вела!
Глава 5
Заклинание прозрения
Древняя римская вилла сотрясалась под порывами ветра с Северного моря. Тропа к дому покрылась тонкой ледяной коркой, из всех щелей в стенах тянуло холодом. Не в первый раз Джек посетовал про себя, что Бард обосновался именно здесь. Но старик уверял, будто на утесе – мощный источник жизненной силы. «Так всегда бывает на границе двух миров, – объяснял он. – Море пытается захватить землю, земля ему противится. А между землей и морем бьет ключом великая сила. Прямо-таки молодым себя чувствую».
«А я так чувствую себя совсем старым», – с горечью подумал Джек. Холод и тьма вгоняли в тоску, сердце ныло при мысли о том, что родной отец знать его не желает! Не проходило дня, чтобы Джек не пожалел о своем опрометчивом поступке на пиру в честь праздника Йоль. Он потерял семью и дом – и ради чего? Ради докучливой девчонки, что ходит за ним по пятам как голодная мяукающая кошка.
А глядя правде в глаза, что еще Пеге остается? Когда Джек торжественно выложил на стол тридцать одну серебряную монету и брат Айден как должно составил акт об освобождении Пеги, вождь облегченно выдохнул: «Ну вот, одним ртом меньше».
И Джек впервые осознал, что он натворил. Отнял у тщедушной некрасивой девочки единственные доступные ей средства к жизни. Никто не наймет Пегу в служанки. Собственно, никто на порог-то такую уродину не пустит. А то, чего доброго, дети родятся похожими на нее, или овцы заболеют копытной гнилью. Бог весть, какого вредного воздействия ждать от этого жуткого родимого пятна на ее физиономии! Даже отец платить ей не стал бы; да теперь Джек и попросить о том не дерзнет.
– Я буду служить тебе до конца жизни, – объявила Пега. – Ты подарил мне свободу, и я этого не забуду.
Так что, когда Джек пошел на римскую виллу, Пега увязалась за ним следом. Мальчуган понятия не имел, что делать. Подумал, не отогнать ли ее камнями, и тотчас же устыдился этой мысли. Он надеялся, что Бард отошлет девчонку прочь, но старик ей искренне обрадовался.
Теперь Пега, устроившись в противоположном конце комнаты, плела травяные циновки и пела-заливалась как птичка, а Бард, улыбаясь, перебирал струны арфы. Голос у Пеги замечательный. Бард был совершенно очарован девочкой; и Джек, как ни пытался он совладать с этим чувством, жестоко ревновал.
– Ты за дровами не сходишь? – окликнул его бард. – Держу пари, инеистые великаны уже к самой двери подбираются.
«Ну да, конечно, – подумал Джек. – Тяжелая работа – это все мне. А Пега пусть себе нежится у огня, словно принцесса какая». Впрочем, мальчуган знал, что несправедлив. Пега трудилась не покладая рук с рассвета до глубокой ночи. Она бралась за любую порученную ей работу, даже ту, что ей едва ли по силам. По правде сказать, работала она – как рабыня. Но сама уверяла: это-де совсем другое, нежели быть рабыней на самом деле. Если работаешь по доброй воле, так любое дело – в радость.
Джек особой разницы не видел и считал, что девчонка глупа как пробка.
Он притащил плавника из сарая за домом и аккуратно разложил куски дерева среди углей. В очаге заплясали зеленые и синие языки пламени.
– Цвета моря, – промолвил Бард.
– Это потому, что дерево добыто из воды? – спросила Пега.
«А то, дуреха ты этакая!» – подумал Джек.
– Ах ты умница моя, – просиял Бард. – Дерево, что побывало в море, само стало частью моря. Доводилось мне видеть деревья, что, долго пролежав в земле, превратились в камень.
– Правда? – охнула Пега. Глаза ее сияли.
– На вид – совсем как живые, но твердые – топор сломаешь.
– Скукотища, – буркнул Джек. Бард резко вскинул глаза, и мальчишка тут же пожалел о своих словах. Отец всегда говорил, что лучшее лекарство от скуки – тяжкий труд. Так что Джек уже мысленно приготовился к какому-нибудь особенно неприятному поручению. Вот, например, в отхожем месте давно пора лед оббить.
Но Бард отложил арфу и проговорил:
– Настало время для урока.
Пега, не дожидаясь приказа, принесла кочергу и положила ее на уголья разогреваться.
– Нынче – канун дня Бригитты, – начал старик.
– Святой Бригитты? – уточнил Джек. Он много слышал о ней от отца. Бригитта, не желая выходить замуж, помолилась о том, чтобы стать уродиной. А после того, как нареченный жених от нее отказался, сделалась святой монахиней. А еще она совершала много забавных и полезных чудес. Ее коровы, например, доились трижды в день, а однажды, когда в гости нежданно-негаданно нагрянули несколько священников, Бригитта превратила в пиво воду, оставшуюся от омовения.
– Наша Бригитта жила задолго до всяких там святых, – отмахнулся Бард. – Она из числа древних богов Ирландии и обучала искусству пения первых бардов.
Пега погрузила горячую кочергу в чаши с сидром, и комната наполнилась благоуханием лета.
– А еще она подарила нам искусство прозрения, – продолжал Бард.
Джек разом позабыл и о буре, что ревела снаружи, и о холоде, и о скуке; его даже Пега не раздражала – Пега, что устроилась у очага, словно у себя дома. Бард ведь о магии рассказывает! А магии Джек жаждал больше всего на свете.
– Прозрение – это вопрос внимания, – объяснял старик. – Нужно смотреть, сосредоточившись на своей цели, убирая преграды между собою и тем, что ты хочешь узнать. Не в моих силах рассказать тебе, как это делается. Я могу лишь описать последовательность шагов. Если способности у тебя есть (а я думаю, что так), ты сам найдешь путь. Но остерегись. Гнев и зависть сокроют тропу от глаз, точно так же, как туман застилает болото. Тогда ты забредешь во тьму и уже не вернешься.
Бард заглянул в глаза Джека. Мальчуган ни минуты не сомневался: старик видит самые потаенные уголки его сердца. И понимает, как злит Джека присутствие Пеги. И предостерегает ученика против опасности: ведь иначе он, чего доброго, никогда не станет бардом. Хорошо же! Если надо, он заставит себя полюбить настырную девчонку.
– Замечательно! – похвалил старик, смакуя сидр. – Напиток из рук твоей матери; вкуснее в целом свете не сыщешь!
Они посидели немного молча, следя за сине-зелеными проблесками в желтом пламени. Пега убрала чашки. Джек и Пега пили из дешевой, непрочной посуды работы местного горшечника. А вот у Барда была чаша, покрытая бледно-зеленой глазурью; ее привезли откуда-то с юга, и она напоминала Джеку пасмурное море.
– А мне можно тоже поучиться прозрению? – чирикнула Пега.
Джек едва не позабыл о своем твердом намерении перестать ненавидеть девочку.
– Тебе это не нужно, – мягко проговорил Бард, и Джек воспрял духом. – У тебя есть свой собственный талант – ты сама не сознаешь, насколько великий; но тропа барда опасна и одинока. А твой дух жаждет семьи и тепла.
– Мне их никогда не видать, – отозвалась Пега.
– Я думаю иначе.
– Нет, никогда! – вскричала девочка. Голос ее зазвенел гневом; Джек думать не думал, что Пега способна так рассердиться.
– За всю свою долгую жизнь я запомнил одно: никогда не говорить «никогда», – укорил Бард.
– Простите, – тотчас же извинилась Пега. – Я кажусь неблагодарной, но это не так. Я буду счастлива остаться здесь – и работать, не покладая рук, – незаметная, как муха на стене.
– Ты заслуживаешь гораздо большего. – Бард потрепал девочку по клочковатым волосам. Пега улыбнулась; в глазах ее стояли слезы. – А теперь мне предстоит поучить Джека кое-чему важному. Твоя задача – сидеть тихо-тихо, как мышка. Как думаешь, справишься?
– О да, господин! Как скажете! – И Пега устроилась на груде соломы в своем углу: ни дать ни взять лягушка на кочке.
– Сложи пальцы вот так, Джек – чтобы получилась так называемая «смотрящая трубка». – И Бард показал, как именно, сложив пальцы колечком вокруг глаз. – Это поможет тебе сосредоточить зрение. А теперь иди посолонь вокруг огня, повторяя про себя:
Я смотрю вдаль,
За горные кряжи,
За девять морских валов,
За круговерть ветров.
Я смотрю вдаль,
За поворот лабиринта,
За развязанный узел,
За открытую дверь.
Я – свет, я – тьма,
Я – оба в одном,
Явись, что ищу!
– Повторяй заклинание снова и снова, пока не обойдешь огонь трижды по три раза. Затем остановись, сосредоточься на огне. Вдохни поглубже и начинай сначала.
И Бард опустил руки.
– Только-то? – спросил Джек.
– Это труднее, чем ты думаешь.
– И сколько же раз мне это проделать?
– Не знаю, – отвечал старик. – Сегодня у тебя не получится; а может, не получится вообще никогда. Но если ты будешь терпелив и если ты наделен даром, то однажды дверь перед тобою откроется.
Джек очень хотел бы знать больше, но – именно так учил его Бард. На протяжении месяцев он посылал Джека за холмы наблюдать за птицами и облаками, и ни словом не объяснял, почему. И все это время мальчуган узнавал много нового о жизненной силе.
Бард повторял заклинание до тех пор, пока Джек не запомнил его от слова до слова: ведь ошибка может обернуться настоящей катастрофой! Кому, как не Джеку об этом знать! Он отлично помнил, что произошло, когда он попытался спеть хвалебную песню для королевы Фрит. У той все волосы выпали.
Пега, очень серьезная, сидела на своей «кочке». Тихо-тихо, не производя ни звука. Крепко сжатые губы превратились в тонкую черточку, уши словно бы оттопырились больше обычного. Из-за родимого пятна в пол-лица казалось, будто она полускрыта в тени.
– А чего мне высматривать, господин? – спросил Джек.
– Твоему взору откроется то, в чем твоя наибольшая нужда. Позже ты научишься направлять взор по своей воле. – И Бард отошел к своей низенькой кровати и улегся на нее спиной к огню.
«А в чем моя наибольшая нужда?» – спросил себя Джек. Увидеть маму. Отец запретил ей навещать сына. Мальчуган страшно скучал по ней и остро переживал обиду. Отцу не следовало даже думать о том, чтобы покупать себе рабов – после всего того, что Джек рассказал ему о своей жизни в плену среди викингов. Похоже, к словам сына Джайлз вообще не прислушивается, в то время как самый пустячный каприз Люси – дело жизненной важности.
Мальчуган сложил из пальцев «смотрящие трубки», поднес их к глазам. Да это магия, не иначе: сквозь них картина видна цельная, более того – стала отчего-то яснее и глубже. Джек завороженно любовался на древние изображения на стенах римской виллы. Вот нарисована пташка на камышинке; к палочке привязан розовый куст. Странно: как это он раньше не замечал, что это роза? Вот – тонюсенькие шипы, а вот – длинный блик света играет на камышинке. Откуда, интересно, этот свет падает?
Джек отвернулся, прошелся вокруг очага, глядя прямо перед собою и ощущая справа теплое дыхание огня. Обзор сместился – от птицы к полке с пучками сухих трав, затем к дальнему углу комнаты, погруженному в полумрак. Но даже тут было интересно. Прямо над кроватью Барда в стене обнаружился ряд мелких дырочек, где когда-то что-то крепилось. Раньше Джек их не замечал.
«А заклинание кто повторять будет?» – отчитал себя мальчик. И принялся размеренно читать про себя. Трудно было отслеживать, сколько кругов он описал: Джек умел считать только то, что видел перед глазами. От непрерывно меняющегося перед глазами вида голова слегка кружилась. Один раз он даже случайно ступил в угли и обжег ногу. Обойдя очаг трижды три раза (хотелось бы надеяться, что так!), Джек остановился и уставился в огонь.
Зелено-голубые языки пламени почти все погасли. Теперь огонь горел самый обычный, желтый: Вот и все.
Джек вдохнул поглубже и начал все с начала. Он совершал обряд до тех пор, пока глаза у него не начали слипаться и он не сбился со счета. Кроме того, кажется, в последний раз его угораздило вместо «за девять морских валов» сказать «за девять морских коров». Мальчуган притушил очаг и отправился спать.
А Пега все глядела на угли своими маленькими яркими глазками; уши ее оттопыривались, как будто сторожко улавливая какой-то далекий звук. Небось, летучих мышей слушает, подумал Джек, уже засыпая.
