И дольше века длится сон
"Я стоял на крепостном валу, окружавшем Трою, и смотрел, как убивают Гектора. Я видел первое представление "Гамлета" и последнюю роль Мольера. Был другом Оскара Уайльда и врагом Леонардо... Я и мужчина и женщина. У меня нет возраста, и мне недоступна смерть". Таков новый пациент доктора Юнга, стоящего на пороге великого открытия и собственного безумия. Имя его Пилигрим.

Исходное расположение фигур на шахматной доске романа Тимоти Финдли настолько многообещающе, что сердце читателя невольно замирает в предвкушении непредсказуемого развития сюжета. Однако партия так и не будет доиграна. Изящная увертюра окажется всего лишь уловкой, вовлекающей читателя в лабиринт сновидений о прошлом и будущем. И хотя формальная цепь событий в конце концов приводит героев к условному финалу, ее содержание остается неразгаданным. Впрочем, здесь нет никакого подвоха. Просто таковы правила игры, и чтобы почувствовать глубину и пленительное очарование "Пилигрима", стоит принять их и им подчиниться.

Повествование Тимоти Финдли свито из снов и пробуждений. Грезят наяву пациенты психиатрической клиники, обреченные погибнуть, если кто-то разрушит их хрупкую и единственную реальность. В сновидениях приходит к Пилигриму бесконечное прошлое, ставшее для него невыносимым бременем. И сам Юнг в попытках противостоять своему подсознанию все глубже погружается в сны, утрачивая связь с окружающим миром.

Власть бессознательного для героев Финдли мучительна и трагична. Ибо это власть одиночества, делающего человека беззащитным и уязвимым. Единственное, что могло бы удержать их от отчаяния, - это обращение к высшему, сверхличному началу. Но именно этой спасительной возможности они лишены. Пилигрим ввергнут во тьму неверия небесами. Юнг обрекает себя на него по собственной воле.

В истории Пилигрима гораздо больше вопросов, чем ответов. Его образ рассыпан в загадочных дневниковых записях, отражающих яркие эпизоды прожитых жизней. (Эти свидетельства, пожалуй, удались Финдли более всего.) Дневники человека, утверждающего, что он не способен умереть, попадают в руки доктора Юнга, который, однако, оказывается не в силах прочесть их от начала до конца. Слишком уж они правдоподобны для записок умалишенного. И вместо Юнга в путешествие по времени отправляется его жена Эмма, примеряющая на себя переживания и поступки героев дневниковых историй. Так они и идут рука об руку: Пилигрим, Карл Густав и Эмма. Бесконечно далекие и чужие, но крепко держащиеся друг за друга.

Грустные и невероятно красивые фантазии героев Тимоти Финдли полны сомнений. Эти сомнения подобны ветру, срывающему с деревьев последние листья. Они терзают героев, приводят в смятение читателя, и, кажется, в их плену находится и сам автор. Но именно в этом поле сомнений и оказывается возможным нежданное прозрение. Неслучайно в эпилоге сновидения Юнга внезапно обретают характер предвидения. "А потом я проснулся - и наступило сегодня. Сегодня - это все, что у нас есть. Сегодня, и снова сегодня, и больше ничего".

Анна Селиванова

Портал «Культура»

http://www.kultura-portal.ru/tree_new/cultpaper/article.jsp?number=489&crubric_id=1002054&rubric_id=201&pub_id=475332
Ну вот, и до Юнга добрались!

Ну вот, и до Юнга добрались! Наш «ассиметричный ответ» Д.М. Томасу («Вкушая Павлову», «Белый отель»). Если у английского писателя Томаса нарисован образ Фрейда, работающего с пациентами, и поставлен вопрос о разнице между истерическими фантазиями и смесью реальных воспоминаний и ясновидения, то у другого английского же писателя – Тимоти Финдли – Юнг ломает голову над точно такой же проблемой. Поменяли столь любимых Фрейдом истеричек и обстановку довоенной Вены на столь любимых Юнгом психотиков и его «родную» швейцарскую клинику Бюргхольцли. Героиня Томаса предвидит фашистские зверства в отношении евреев в годы Второй Мировой. Герой Финдли (мистер Пилигрим) - будто бы бессмертный, знающий прошлое и предвидящий ужасы надвигающейся Мировой войны. Такая поразительная схожесть мотивов двух произведений (роман Томаса вышел в 1994, а Финдли - в 1999; у нас они появились в 2003 и в 2005 соответственно) отражает не только популярность психоаналитического бренда, но и то, что фрейдисты и юнгианцы, две равновеликие половинки современного психоанализа, идут, что называется, «ноздря в ноздрю». Стоит задуматься, почему вообще в XXI веке, когда психоанализ прочно занял свое место в гуманитарной жизни общества, писатели все еще силятся доказать, что психоаналитический или клинический взгляд может быть однобоким, и что реальность порой оказывается страшнее фантазий.
Вероятно, такова архетипическая функция литературы – вводить нас в соприкосновение с историей, судьбой, надличностными или трансперсональными факторами, к которым эго с его ограниченной перспективой всегда будет относиться как к чуду, в благоговении опускаясь на колени и склоняя голову. Иисус в Библии – старейшей книге – дает пророчества и творит исцеления, а не объясняет, например, Иуде про его идеализирующие и обесценивающие переносы, вызванные примитивной завистью и жадностью, оставшимися в подсознании с младенческого возраста. Или Петр, который в порыве преданности Учителю бросается на его защиту и отрезает ухо пришедшему его арестовывать военному, а потом отрекается от него трижды за ночь, и в итоге основывает саму христианскую Церковь. Евангелие концентрируется на предвидении Иисусом отречения Петра и того, что именно Петр окажется главным «ловцом человеков» и «краеугольным камнем» для будущей Церкви. Предвидение будущего играет более важную роль, чем понимание внутренних мотивов поступков персонажа, в которых клиницист мог бы усмотреть типичное изображение Эдипова комплекса, невротической амбивалентности к отцовской фигуре (из-за которой Петр колеблется между гомосексуальным подчинением и бунтом, приводящим к смещению агрессии на солдата, ухо которого, вероятно, замещает кастирируемый отцовский пенис). Можно предположить, что литература в большей степени находится во власти инфантильного всемогущества, дающего иллюзию власти над внешним миром, чем посвящена исследованию мира внутреннего. В конце концов, первая литература - это летописи, ведение которых дает чувство контроля над временем и потоком событий.
Так что мистер Пилигрим – бессмертный свидетель всех исторических событий – является архетипически обусловленным субъектом литературы. Но этот же субъект, одержимый фантазийным всемогуществом, является наиболее характерной картиной психоза. Паутина текстов, пронизывающая все уровни культуры, не может умереть, даже если вдруг разом умрут все пишущие авторы. Текстовость как пространство связывания, сочленения смыслов существует вне и до человека как нечто вневременное и бессмертное, как сама ткань Реальности. Именно в персонаж текста стремится превратить себя психотик, отрицая свою малость, слабость и смертность. Поэтому так часто в клинике оказываются короли, Наполеоны и Эйнштейны. Возможно, писатель на время должен стать психотиком, распасться на несколько персонажей, вступающих в воображаемые отношения друг с другом.
Поэтому столь популярные в около-магических кругах процедуры погружения в свои прошлые воплощения обычно выявляют, что человек, оказывается, был какой-то знаменитостью. Обязательно Нефертитти или Жанной де Арк, но никак не простой крестьянкой. Такой же логике следует герой романа Финдли, который в прошлом общался со Св. Терезой Авильской, Леонардо да Винчи, Оскаром Уайльдом, участвовал в строительстве Собора Парижской Богоматери и даже в осаде Трои. Любое погружение в культурную жизнь дает нам ощущение, что мы общаемся с ключевыми фигурами прошлого. Но так называемый нормальный человек, в отличие от психотика, знает, что он как бы общается с ними. Этот элемент условности как бы пропадает у психотика, тем самым стирается грань между его собственным воображением и реальностью. Сильное давление чувства нереализованности ведет к прорыву компенсаторных мечтаний о своей грандиозности, которые сметают оборону слабого эго.
Мы встречаем у автора описание двух психиатрических подходов к лечению таких больных. Воспитанный в более консервативных медицинских традициях противник Юнга доктор Фуртвенглер видит в бреде психотиков симуляцию и умственную дегенерацию и стремится внушить им, чтобы они вернулись к «нормальной» жизни, оставив свои ложные убеждения. Юнг же верит в реальность воображения и пытается понять смысл бредовых содержаний. Он изображен этаким безудержным оптимистом, бодрячком и энтузиастом психоанализа, готовым пойти на любые уловки, даже проводить ночи напролет рядом с больным, лишь бы изучить его душу. Встречаться с его окружением, проводить эксперименты, фотографировать, тщательно изучать все материалы про этого человека, что удается добыть, при необходимости просиживая допоздна в библиотеке. Все это кажется совершенно невероятным для нынешнего психоанализа с его четким почасовым расписанием, рамками и чопорным молчанием аналитика на протяжении сессии. Что случилось с психоанализом за сто лет? Почему удивительное приключение, захватывающее научное исследование и погружение в живую тайну другой человеческой души превратилось в строго регламентированную, технологизированную процедуру? И сегодня не найти психоаналитика, готового так глубоко личностно вовлекаться в жизнь пациента, тратить на него все свое время, делиться самым сокровенным, обнажая свою душу и нарушая пресловутые профессиональные рамки. Глядя на нынешних мелких ящериц, трусливо прячущихся под камнями, едва ли чувствуешь в них их далеких предков из Юрского периода, которые многотонными махинами величаво шествовали по просторам земли.
Интересно, что симпатии автора постепенно смещаются с героического образа Юнга, отчаянно пытающегося спасти суицидента, к самому больному, остающемуся непонятым и отверженным миром. На протяжении книги больной постепенно озлобляется и в результате бежит из клиники, уничтожая все знаковые достижения культуры, к которым он был причастен. Юнг же благодаря этому случаю не только приходит к большинству своих теоретических концепций, но и ввергается в личностный кризис, обнаруживая свои внутренние конфликты и теневые стороны. Читатель все больше видит его не просто сострадательным и гуманным врачом, преданным идеалам Познания и Исцеления, а человеком амбициозным, чрезмерно самоуверенным вплоть до глупости и вычурности, с раздутым самомнением, запутавшимся в отношениях и причиняющим боль близким. Чего только стоит описание его «наставлений» своей жене Эмме в диалоге перед сном:

«Юнг обожал роль ментора и застыл на миг в важной позе с сигарой в руках: чеканный профиль в лунных бликах и прусская стрижка, стоящая по стойке «смирно»».

Выходит, случай Пилигрима, путешествовавшего сквозь время, заставил Юнга прийти к идее коллективного бессознательного, в котором может храниться память других эпох. Описание больным его прошлых ипостасей наводит Юнга на мысль о существовании «осколочных личностей» или комплексов, которые ведут себя подобно отдельным живым людям. Описание эволюции человечества вкупе с увлечением всего научного мира Дарвином наводит Юнга на мысль о повторении в онтогенезе филогенеза уже на психологическом, а не только на биологическом уровне. Существование у больного памяти о женских воплощениях приводит Юнга к его концепции бисексуальности или андрогинности человека, теории Анимы и Анимуса. Здесь мы видим тот же постмодернистский прием, что у Умберто Эко в его романе «Баудолино», где миф о Святом Граале и другие важнейшие средневековые бренды рождаются в голове одного одаренного выдумщика. В сегодняшнем мире симулякров, признавая за виртуальным реальную силу, мы постоянно видим, как само поле коллективного сознания, в широком смысле, текстовое поле, постоянно генерирует новые идеи и процессы, сразу захватывающие множество людей по всему миру. Место авторства прочно занял случай, флуктуация в информационном поле. Уникальность гения неизбежно скрывает цитирование или плагиат, порождаемые тотальной интертекстуальностью культуры.
Другой любопытной линией, о которой следует упомянуть, являются описания личной жизни Юнга, добавляемые вкраплениями между размашистыми, но невнятными мазками квази-исторических аллюзий Пилигрима. (Автор много исказил и напутал, пытаясь изобразить Леонардо да Винчи, Терезу Авильскую, да и других знаменитостей тоже.) Многие детали автор прямо заимствовал из автобиографической книги Юнга «Воспоминания. Сновидения. Размышления». Любовь Юнга к бренди и манильским сигарам, увлечение фотографией, видимо, относятся к самым невинным домыслам автора. Другое дело - вырванные из контекста слова Юнга (например, что его мать не могла выпутаться из своих фантазий, а отец разочаровался в вере), которые выглядят чудно и неуместно в тексте, но автор бросает их без пояснений. Внутренние разговоры Юнга с его вторым я, названным автором почему-то Великим Инквизитором, выглядят литературно недоделанными и совершенно безумными по содержанию. В них Юнг предстает, пожалуй, хуже своих психотических пациентов. Когда внутренний голос воплощает сомнения или муки совести, он является просто частью нормальной рефлексивной способности. Но когда голоса требуют признать свою гомосексуальность или изнасиловать собственную жену, то пристыковать такую примитивную конкретность к Юнгу с его развитым символическим мышлением было бы слишком натянутым.
В какой-то момент автор увлекается настолько, что переворачивает образ Юнга, опуская его до фигуры морального уродства. Это эпизод с изменами Юнга жене с Сабиной Шпильрайн и Тони Вульф. Когда Юнг грубо отчитывает жену, ставшую свидетельницей его неверности, что якобы позорно беременной появляться на людях, что это бросит тень на его репутацию. Последствием этого скандала стал выкидыш, которого в реальной истории Эммы Юнг не было. Эта сцена нелепа и совершенно не соответствует основной линии истории - лечения Пилигрима. Автор будто устает от своей эпической саги про бессмертие и на время превращается в мелкого журналистишку из желтой прессы, который любит покопаться в чужом грязном белье. Будто публика требует от него чего-нибудь «жареного».
И почему околопсихологические люди так любят посплетничать про измены Юнга? Почему фразу Юнга из типично «мужского» приватного разговора с Фрейдом, что «условие удачного брака – разрешение на неверность» надо подавать как возмутительное преступление против общественной морали? Как будто примерно такими же словами не думает о браке каждый человек. По статистике, в европейских странах люди на протяжении жизни имеют 13 половых партнеров. И Сабина Шпильрайн, и Тони Вульф остались близкими друзьями и коллегами Юнга. Юнг, как известно, не скрывал своих связей от жены, которая была не просто «матерью его детей», но и хорошим интеллектуальным спутником и помощницей в его поисках, и сама внесла вклад в аналитическую психологию. В этом отношении фанатичная моногамность Фрейда должна быть скорее патологией, чем нормой. Наверное, нам не хочется признавать полигамность великих людей, как не хотелось бы в детстве, чтобы родители, которые служат нам идеалом и примером для подражания, разводились или конфликтовали. Сейчас достаточно доказательств, что «побочные связи» Юнга не были невротическими отыгрываниями, а отражали важные этапы его индивидуации, стимулируя и его собственное психологическое развитие, и развитие его женщин.
Я думаю, что искусственность этой линии - про женщин Юнга - объясняется психодинамическими факторами самого автора. Может быть, завистливым обесцениванием Юнга как гения, уровня величия и славы которого автору никогда не достичь. А может быть, злостью автора, который вынужден быть в тени своего персонажа. (И, подобно Эмме Юнг, терпеливо править ошибки мужа и собирать для него материалы, т.е. заниматься «черновой работой».) Или мужским соперничеством со стороны того, у кого нет нескольких женщин как у Юнга, или нет способности к гармоничным близким отношениям. И это не единственная ложка «конъюнктурщины» в бочке меда такого интересного сюжета. Впрочем, в современной литературе приходится привыкать, что автор скорее портит, чем раскрывает удачный сюжет. Биографы же Юнга и вовсе могли бы перепахать текст вдоль и поперек, исправляя многочисленные несуразности и фактические ошибки.
Тем не менее, само появление такой книги является очень хорошим знаком увеличения веса Юнга в пространстве массового сознания, а не только психологического дискурса. И книга дает много материала для обсуждения - как на уровне широкого читателя, так для профессиональных дискуссий.

Л.Хегай, 2007 г.

http://www.maap.ru/Reading/Rec_Hegai_Findli.htm