Vinegar Girl
Энн Тайлер

Стоило Кейт войти, как до неё явственно донёсся мужской голос.
– Банни! – крикнула она сурово.
– В гостиной! – пропела Банни.

Кейт бросила пиджак в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване – золотые кудряшки, невинный взгляд, рубашка, спадающая с плеча и слишком лёгкая для этого времени года. А рядом с ней сидел мальчишка Минц.

Вот так новости! Эдвард Минц был старше Банни на несколько лет. Он всегда выглядел нездоровым, а его подбородок покрывал неровный пушок, напоминавший Кейт мох. Он выпустился из школы два года назад, но в колледж так и не поступил. Его мать говорила всем, что у него «японская болезнь». «Что ещё за японская болезнь?» – осведомилась как-то Кейт, на что миссис Минц ответила: «Ну, та, от которой молодые люди запираются у себя в комнате и отказываются жить свою жизнь ». Вот только Эдвард, видно, решил заточить себя не в комнате, а на застекленной веранде как раз напротив окон их столовой. Там он мог, обнимая коленки, целыми днями сидеть на шезлонге и курить свои подозрительно тонкие сигареты.

Ладно, хотя бы вероятность романа можно исключить – Банни предпочитала футболистов. Но чтобы утвердить свой авторитет, Кейт сказала:
– Банни, ты прекрасно знаешь, что тебе не положено развлекаться, пока ты дома одна.
– Развлекаться? – Банни сделала круглые глаза и продемонстрировала блокнот у себя на коленях. – Мы учим испанский!
– Да ну?
– Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Макгилликади сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он разрешил.
– Да, но… – начала Кейт и осеклась.

Вряд ли он предполагал, что репетитором будет соседский шалопай, подумала Кейт про себя, но дипломатично промолчала. Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Ты хорошо знаешь испанский?
– Да, мэм, учил его пять семестров.

Было ли это «мэм» сказано на полном серьёзе, или Минц находил это забавной выходкой, Кейт не знала. В любом случае, её это разозлило – она ещё слишком молода для «мэм».

– Иногда я даже думаю по-испански, – добавил наш герой.

Банни хихикнула. Ей всё было смешно. «Он меня уже многому научил?» – сказала она.

У неё была дурацкая привычка произносить любое предложение с вопросительной интонацией. Кейт притворилась дурочкой и, чтобы досадить Банни, ответила:
– Откуда мне знать, меня же здесь не было.
– Что? – не понял Эдвард.
– Не обращай внимания? – «спросила» Банни.
– У меня всегда была «пятёрка» или «пятёрка с минусом» по испанскому, – заявил Эдвард. – Ну, кроме последнего курса, но тогда у меня был сложный период.
– Тем не менее, Банни не разрешается приглашать гостей мужского пола, если меня или отца нет дома, – сказала Кейт.
– Это нечестно, это унизительно! – вскричала Банни.
– Что поделать. Продолжайте, я буду в соседней комнате, – сказала Кейт и вышла.
– Ун стервосо, – прошептала Банни ей в спину.
– Уна стервосА, – поправил Эдвард, и они захихикали.

Банни отнюдь не была милой, как все думали.

Кейт никогда не понимала, почему Банни вообще появилась на свет. Первые годы жизни Кейт их мать – хрупкая, красивая блондинка с сияющими глазами (такими же, как у Банни) – провела разъезжая по «домам отдыха», как их тогда называли. А потом вдруг появилась Банни. С чего они решили завести ещё одного ребёнка, осталось для Кейт загадкой. Возможно, они и не решили, а просто поддались минутной страсти, но в это было ещё сложнее поверить. Как бы там не было, во время беременности выяснилось, что у Теи Баттисты слабое сердце, а может, беременность стала тому причиной. Она умерла, когда Банни не было ещё и года. Кейт не заметила особой разницы – матери и так никогда не было рядом, – а Банни была ещё слишком мала, чтобы её помнить. Хотя некоторые её повадки до жути напоминали материны: стыдливо опущенные глаза или привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Казалось, что она изучила их мать изнутри, пока была в утробе. Их тётя Тельма часто говорила: «О, Банни, я не могу смотреть на тебя без слёз, ты так на неё похожа!»

Кейт, напротив, ничего не взяла от матери. Она была смуглая, мощная и неуклюжая. Если бы ей вздумалось грызть указательный палец, это выглядело бы глупо, и никто ни разу в жизни не назвал её «милой».

Да, Кейт была «уна стервоса».