Едва зайдя домой, она отчётливо услышала мужской голос.
– Банни! – как можно суровее позвала она.
– Я здесь! – откликнулась Банни.
Кейт бросила жакет на скамейку в прихожей и прошла в гостиную. Банни – невинное личико, облако пушистых кудряшек и не по сезону тоненькая блузка, открывавшая плечико – сидела на диване, а рядом сидел соседский парень Минтц.
Это что-то новенькое. Эдвард Минтц, нездорового вида юноша со светлой клочковатой порослью на подбородке, напоминавшей Кейт лишайник, был на несколько лет старше Банни. Он закончил школу два года назад, но в колледж не поступил. Его мать уверяла, что у него «эта японская болезнь». Когда Кейт спросила, что же это за болезнь, миссис Минтц ответила: «Ну та, когда молодые люди запираются в спальне и не хотят ничего делать». Только Эдвард окопался не в спальне, а на застеклённой веранде, которая выходила на окно столовой семьи Баттиста. Там он дни напролёт просиживал в шезлонге, обхватив руками колени, и курил подозрительно маленькие сигареты.
Ладно, всё нормально: уж влюблённости точно можно не опасаться – Банни была неравнодушна к спортивным парням. Но правило есть правило, и Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь: никаких гостей, когда ты дома одна.
– Гостей?! – вскричала Банни, глядя на Кейт круглыми от удивления глазами. Она подняла и показала открытую тетрадь, лежавшую у неё на коленях. – Это испанский!
– Что?
– Ну помнишь, я спрашивала папу? Сеньора МакГилликадди сказала, что мне нужен репетитор, и я спросила папу, и он сказал ладно?
– Да, но… – начала было Кейт.
Да, но он точно не думал, что репетитором будет сосед-травокур. Этого Кейт, конечно, не сказала (из чувства такта). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:
– Эдвард, ты так хорошо знаешь испанский?
– Да, мэм, я его учил два с половиной года в школе.
Кейт не поняла, было это «мэм» сказано с издёвкой или всерьёз. Её это в любом случае раздражало – не такая она и старая.
Эдвард добавил:
– Иногда я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула. Впрочем, Банни над всем хихикала.
– Я уже столько узнала? – сказала она.
Была у Банни ещё одна противная привычка: она произносила утвердительные предложения так, словно это были вопросы. Кейт нравилось подкалывать её, притворяясь, что она действительно восприняла её фразу как вопрос, и она сказала:
– Откуда мне знать, меня же тут с вами не было.
– Что? – спросил Эдвард, а Банни сказала:
– Не обращай на неё внимания?
Эдвард продолжил:
– У меня в каждом семестре было пять или пять с минусом, кроме выпускного класса. Я не виноват. У меня был стресс.
– Всё равно, – сказала Кейт, – Банни нельзя принимать гостей-мужчин, когда дома больше никого нет.
– Ну, знаешь ли! – вскричала Банни. – Это издевательство!
– Да, жизнь несправедлива, – ответила Кейт. – Ладно, продолжайте. Я тут рядом.
Она вышла из комнаты и услышала, как у неё за спиной Банни пробормотала:
– Un bitcho.
– Una bitchа*, – тоном наставника поправил её Эдвард.
И оба прыснули со смеху.
Банни была вовсе не такая милашка, как думали люди.
Кейт не понимала, почему Банни вообще существует. Их мать – хрупкая, тихая, нежная блондинка с глазами-звёздочками (такими же, как у Банни) – провела, с перерывами, первые четырнадцать лет жизни Кейт в различных «домах отдыха». А потом ни с того ни с сего родилась Банни. Кейт не понимала, как родители вообще могли подумать, что это удачная мысль. А может, они и не думали, и всему виной вспышка неосторожной страсти. Хотя это вообразить было ещё труднее. В любом случае, во время второй беременности у Теи Баттисты обнаружили какую-то патологию в сердце – или беременность и вызвала эту патологию – и она умерла ещё до того, как Банни исполнился год. Кейт особой разницы не заметила, а Банни и вовсе не помнила мать, хотя некоторые её жесты были до боли знакомы – к примеру, то, как она скромно опускала голову, или её привычка мило покусывать кончик указательного пальца. Словно она изучила мать, находясь в утробе. Тётя Тельма, сестра Теи, всё время повторяла: «Нет, Банни, ты просто вылитая мать! Смотрю и плакать хочется. Бедняжка Тея!»
А вот Кейт на мать была ничуть не похожа. Кейт была смуглая, ширококостная и неуклюжая. Если бы она начала грызть палец, то выглядела бы по-дурацки, и никто никогда не называл её милой.
Кейт была una bitcha.
----сноска----
* Искажённое на испанский манер английское bitch – стерва, сучка. В испанском артикль un и окончание -о – показатели мужского рода, артикль una и окончание -а – женского.