Клару разбудили привычные звуки снизу, с улицы под окном. В маленькой комнате дешевой гостиницы рассвет только собрался поменять темень на серость. Стекол в окнах не было, а промасленный пергамент пропускал скорее холод, чем свет. Клара натянула шерстяное одеяло до подбородка, вжалась в тощий матрас и стала слушать доносящуюся с улицы перебранку какой-то супружеской пары. Они ругались так почти каждое утро. Он так и не повзрослевший, с виду мужик, но слабак. А она – мегера, выпила всю его кровь и закусила свободой. Он ходил по проституткам. А она отдавала все деньги, которые он зарабатывал, своему брату. Их литания супружеских обид была столь же обычна и скучна, сколь и печальна. А печальнее всего, подумала Клара, что эти двое уже не в состоянии услышать ту любовь, без которой и их недовольство друг другом пропало бы. Ибо никто не скандалит посреди улицы о том, что на самом деле безразлично. Кларе стало интересно, как бы они заговорили, отыщи она их и растолкуй, какие же они счастливцы.
Когда она, наконец, встала, света было как раз достаточно, чтобы видеть, как зимний холод обращает дыхание в пар. Она быстро натянула белье, а потом платье с таким корсетом, у которого завязки спереди, – с ним она могла справиться без помощи служанки. При других обстоятельствах она бы до сих пор носила траур. Но для тех, чей муж назван предателем престола и зверски убит Лордом Регентом, предписания для скорби несколько меняются. Клара скрутила узелок одежды на запястье и легко прикрыла его рукавом. Она знала, что он есть. И достаточно.
Пока свет прибывал, она умылась и причесалась. Звуки на улице изменились. Грохот экипажей. Крики извозчиков. Лай собак. Звуки Кэмниполя в осаде зимы. Доусон терпеть не мог бывать в столице зимой. Зимняя деловитость, так он это называл, и его голос преисполнялся презрением. Человеку его положения все зимние месяцы следует проводить в своих владениях или на Королевской охоте. Вот только сейчас, конечно, уже не было никаких владений. Лорд Регент Гидэр Пэллиако прибрал их в пользу короны с тем, чтоб позже разделить и одаривать как знаками особого благоволения угодных ему. А Клара жила на деньги, которые вдвоём наскребли её младшие сыновья. Самый старший из её мальчиков, Бэрриэт, сгинул одному Богу известно где, а внебрачная дочь была поглощена тем, чтоб покрепче вцепится в имя своего мужа и молилась, чтоб при дворе никогда не вспоминали, что некогда её имя было Кэллиэм.
В общей комнате у огня сидел Винсент Коэ в ожидании её. Он надел свою кожаную охотничью одежду, хотя в городе никто уже не созывал охоту, и господин, у которого он состоял на службе, умер. Совершенно уморительная любовь, которую он выказывал Кларе, светилась в его глазах и в том, каким неуклюжим он становился, когда она появлялась в комнате. В этом вовсе не было гордости, а была угодливость, но почему-то ей это нравилось.
– Я оставил вам чашку овсянки на завтрак, – сказал он. – И завариваю свежий чай.
– Спасибо, – ответила она, присаживаясь возле железной печурки.
– Позволите ли мне сегодня пойти с вами, моя госпожа? – этот вопрос он задавал каждый день, подобно ребенку, выпрашивающему милость у обожаемого наставника.
– Благодарю вас, мне будет приятно, если вы проводите меня, – ответила она, как часто отвечала. Часто, но не всегда. – На сегодня я запланировала несколько дел.
– Хорошо, мадам, – ответил Винсент, и не стал уточнять какие именно дела, ибо и так знал.
Она намеревалась свергнуть монархию и, если сможет, уничтожить Гидэра Пэллиако.