– «По смерти Лулы Ландри – в захлестнувшем разглаголье газет, в телетрепа битые часы – поднимался ли где вопрос: а что нас, собственно, растревожило?

Она была красоткой, спору нет, а с их помощью пресса разлетается со времен Даны Гибсона, шатировавшего томнооких сирен для «Нью-Йоркера».

<…>

– Что и говорить, родные и близкие Лулы Ландри во плоти будут безутешны – сочувствую их горю. Однако разве есть у нас – аудитории зрителей, читателей – личный повод исступленно сокрушаться? Молоденькие девушки умирают ежедневно при «трагедийных» (анормальных, так сказать) обстоятельствах: в автокатастрофах, от передозировки, а иногда и оттого, что голодовкой добивались форм, как у Ландри и ей подобных. Вспоминаем ли мы об этих юных жертвах, едва лишь новый разворот застлит их растиражированные лица?»

Робин остановилась, чтобы глотком кофе смочить горло.

– Лицемерия – выше крыши, – пробормотал Страйк.

Он сидел возле ее стола и складывал в папку фотографии, каждую нумеруя и внося в опись, с подробностями. Робин вернулась к чтению с экрана рабочего компьютера.

– «Несоразмерное наше горе-участие можно где-то понять. До последней минуты перед фатальным для Ландри прыжком десятки тысяч охотно поменялись бы с ней местами, это факт. Когда убрали искалеченное тело, под балконом ее пентхауса, стоимостью в четыре с половиной миллиона фунтов, девушки, рыдая, оставляли цветы. Но заставят ли взлет и сокрушительное падение Лулы Ландри поколебаться хоть одну тщеславную фотомодель, жаждущую таблоидной славы?»

– Да хватит уже, – вмешался Страйк и поспешно добавил: – Я ей, а не вам. Это ведь женская рука?

– Да, Мелани Телфорд, – Робин прокрутила текст обратно, открыв портрет немолодой блондинки с двойным подбородком. – Дальше не продолжать?

– Нет-нет, продолжайте.

– Кхм… «Ясное дело, ничуть»… Это о колебании жаждущих моделей.

– Я понял.

– Так… «Через сто лет после Эммелин Панкхерст, поколение инфант предпочитает миниатюрный статус аппликаций, а кукольные похождения скрывают такие расстройства и страдания, из-за которых выбрасываются из окон четвертых этажей. Наружность – прежде всего! Дизайнер Гай Соме немедля протрубил, что упавшая была в его платье – и в двадцать четыре часа они распроданы. Лула Ландри, выбравшая «Соме» для встречи с Творцом, – о какой еще рекламе стоило мечтать?

Нет, не потерю молодой женщины мы оплакиваем: она для нас не намного реальнее девиц, выкапанных пером Даны Гибсона. Мы сетуем о зримом образе, сверкавшем с уймы глянцевых обложек; образе, который продавал нам одежду, сумочки и звездность, обернувшуюся с ее гибелью летучим мыльным пузырьком. Мы, если смотреть правде в глаза, тоскуем о зажигательной девочке с картинки, чья мультяшная жизнь с наркотиками, кутежами, яркими нарядами и проблемным, то ли бывшим, то ли нет, парнем больше не будет нас развлекать».