«Тонны газетной бумаги и нескончаемые часы эфирного времени ушли на освещение гибели Лулы Лэндри, однако мало кто задался вопросом – почему это событие вызвало такой резонанс?


Спору нет, она была красива, а красивые девушки исправно помогали продавать газеты с тех самых пор, как в «Нью-Йоркере» начали печатать черно-белые рисунки Чарльза Гибсона, с которых на мир из-под опущенных ресниц лукаво глядели его очаровательные юные нимфы.


<…>


Разумеется, те, кому Лэндри была по-настоящему дорога – ее родные и близкие – ещё долго не смогут оправиться от случившегося, этим людям я искренне сочувствую. А вот нам, читательской и зрительской аудитории, не удастся прикрыться личным горем, чтобы оправдать истерию, устроенную после ее смерти. Молодые женщины погибают. Каждый день. При «трагических» (читай, противных естественному порядку вещей) обстоятельствах: в автокатастрофах, от передозировки наркотиков, а подчас и оттого, что попросту заморили себя голодом в попытке обрести идеальную фигуру, которую столь охотно демонстрировала Лэндри и ее коллеги по цеху. И что, размышлениям о судьбах этих несчастных мы уделяем больше минуты? Сомневаюсь, ведь стоит перевернуть страницу, как их заурядные черты уже начинают стираться из памяти».


Робин замолчала, отхлебнула кофе и прокашлялась.


«Пока ничего, кроме ханжества» – пробормотал Страйк.


Он сидел на краю рабочего стола Робин и вклеивал в раскрытую папку фотографии – каждой присваивал номер и вносил краткое описание того, что на снимке, в содержание на оборотной стороне обложки. Робин перевела взгляд на монитор своего компьютера и продолжила с того места, где остановилась:


«Наш нездоровый интерес, равно как и скорбь – тема для отдельной беседы. Бьюсь об заклад, ровно до того момента, как Лэндри шагнула вниз, десятки тысяч женщин охотно поменялись бы с ней местами. Рыдающие девушки возлагали цветы под балкон ее шикарной квартиры стоимостью 4,5 миллиона фунтов стерлингов, после того, как увезли ее искалеченное тело. Думаете, взлет и страшное падение Лулы Лэндри хоть одну начинающую модель отвратили от стези поиска сиюминутной славы?»


– Давай, дамочка, жги! – воскликнул Страйк и тут же уточнил, – это я ей, не вам. Статью ведь женщина писала, так?


– Да, автор – некая Мелани Телфорд, – кивнула Робин, поднимаясь скроллом в верхнюю часть страницы, где была помещена фотография упитанной блондинки средних лет. – Мне читать дальше?


– Да-да, читайте.


Робин снова откашлялась и продолжала: «Конечно же, нет».


– Это про то, что начинающих моделей ничто не способно отвратить от стези.


– Ага, я понял.


– Тааак, где я остановилась… А, вот!


«Сто лет спустя после эпохи Эммелин Панкхёрст выросло целое поколение девушек, движимых одной-единственной мечтой – чтобы их превратили в бумажных кукол, плоскую картинку, чьи подробно освещаемые прессой похождения – лишь фасад, за которым скрываются переживания и боль такой силы, что они могут заставить человека выброситься с третьего этажа. В их мире имидж – всё: дизайнер Ги Сомэ не замедлил объявить журналистам, что она выпрыгнула из окна в одном из его платьев, которое благополучно ушло с торгов всего сутки спустя после гибели модели. Лула Лэндри отправилась на встречу с Создателем в платье от Сомэ – разве можно придумать рекламу лучше?


Нет, не о молодой женщине мы скорбим, ведь для нас она была не более реальна, чем девушки Гибсона. Оплакиваем мы фотографию, мелькавшую на страницах таблоидов и журналов о жизни «звезд», картинку, которая продавала нам одежду и сумочки, а вместе с ними и представление о том, что значит быть «звездой», оказавшееся, по ее смерти, пустым и хлипким, как мыльный пузырь. Будь наше общество менее лицемерным, мы бы признали, что, на самом деле, нам недостает скандальных выходок этой ветреной любительницы развлечений, ведь больше мы не сможем насладиться лицезрением пестрого калейдоскопа ее жизни – гремучей смеси наркотиков, гулянок, модной одежды и череды разрывов и воссоединений с ее дружком-плейбоем».