Alison Espach, "The Adults" (отрывок)

Они прибыли все вместе, одетые «строго официально», устроив настоящее столпотворение за нашим деревянным забором и тесня друг друга плечами и в наш дворик подобно посетителям зоопарка, которые пытаются занять место получше, чтобы рассмотреть животных.

Вечеринка моего отца по случаю пятидесятилетия началась. Я действительно ожидала чего-то особенного. Мне ведь было четырнадцать, волосы у меня слиплись от лимонного сока, пролитого на пляже еще утром, губы были алыми, нежными и пухлыми, совсем как у взрослой – их я густо накрасила красной помадой; ранее мама сказала, будто они похожи на «зияющую рану». Она вообще не одобряла моего прикида – кричащего обтягивающего желтого платья, которое подчеркивало мои бедра и выделяло грудь – но мне до этого дела не было. Я ведь, в свою очередь, не одобряла этой вечеринки, а точнее того, что мы устраиваем ее дома – впрочем, должно быть, она будет последней в своем роде. Дамы проходили в ворота, они все были обуты в черные, синие, серые, коричневые лодочки, в очередной раз подтверждая глупость этой задумки – устроить вечеринку на лужайке у дома. Джентльмены были в остроконечных, похожих на мечи, галстуках; входя, они говорили вполне ожидаемое «Добрый вечер», «Привет» или что-то вроде того. «Добро пожаловать на нашу лужайку», - отвечала им я с глупой и бессмысленной улыбкой, но никто из них все равно не смотрел мне в лицо, это было для них чем-то вроде дурного тона. Я была неприлично ярким желтым пятном, которое смущало гостей, потому я встала поближе к Марку Резнику, моему соседу и – очень на это надеюсь – будущему бойфренду. Я приосанилась и стала выговаривать слова четче, чеканя согласные. Нужно тщательно готовиться к старшим классам и учиться подавать себя совершенно определенным образом, а я втягивалась в этот процесс постепенно, но недостаточно быстро. Казалось, я каждый день прощалась с частичкой себя; взять хоть тот случай на пляже на прошлой неделе, когда Дженис, моя лучшая подруга, демонстрируя новое раздельное бикини на завязках, взглянула пренебрежительно на мой спортивный адидасовский купальник и спросила:

- Эмили, а зачем ты до сих пор носишь сдельный купальник? Это же тебе не спортивное соревнование.

Но в некотором смысле вся жизнь была именно соревнованием. В четырнадцать вся твоя жизнь состоит из одних лишь побед и поражений, и Дженис сама это отлично знала.

- В детстве я брила головы своим куклам барби, чтобы чувствовать себя красивее, - призналась она ранее тем же утром, на пляже. Тогда она вздохнула и вытерла лоб, делая вид, будто это из-за августовской жары она так разоткровенничалась. Но к ее сожалению, жара в Коннектикуте в тот день была весьма умеренной.

- Это еще что, - хмыкнула я, - когда я была маленькой, я думала, будто груди – это опухоли.

Последнюю фразу я произнесла шепотом, опасаясь, что взрослые могут услышать нас. Дженис, однако, это не впечатлило.

- Ладно, я в детстве вылезала на солнце и ждала, пока кровь не начнет испаряться.

Признаю, иногда мне по-прежнему кажется, что в самом разгаре лета кровь может испариться, как и кипящая вода или лужа. Но в тот момент Дженис уже делала следующее признание – она поведала, что прошлой ночью представляла себе нашего школьного учителя, мистера Хеллера, абсолютно голым, без всего, даже без его усиков.

- За которые мы абсолютно не вправе его винить, - подчеркнула Дженис. – Я представляла его руки, потом подождала немножко – и ничего. Никакого оргазма.

- А чего ж ты ожидала, - усмехнулась я, забрасывая в рот орешек. – Он старый такой.

На пляже взрослые всегда сидели позади нас, в нескольких метрах от наших полотенец. Мы всегда тщательно мерили это расстояние шагами. Мама с подругами всегда надевали огромные соломенные шляпы, облокачивались на спинки лежаков, украшенных изображениями того певца, Рода Стюарта, и неоновыми рожками мороженого, покрикивали: «Только не ныряйте!», когда мы с Дженис бежали к воде помочить ноги. Моя мама говаривала, что нырять под воду в пролив Лонг-Айленд – это все равно, что окунать голову в чашу с раком, на что я отвечала, что нельзя вот так обыденно употреблять это слово, «рак». Одна женщина, которая работала вместе с моей мамой волонтером в Стэмфордской больнице и была единственной, кто не сделала пластику носа у нашего соседа, доктора Трентона, зажимала себе нос всякий раз, как произносила слова «пролив Лонг-Айленд» или «канализация», как будто между ними нет никакой разницы.

Но чем больше все твердили о загрязнениях, тем меньше я их замечала; чем глубже я заплывала, тем больше мне казалось, что взрослые неправы. Во всем. Это была вода, самая настоящая вода, в чем я убеждалась все больше каждый раз, как пробовала ее на вкус.