Время действия — 1699 год до рождества Христова. Место — Южная Америка: непроходимые джунгли, зеленые тени, косые нити света, и густой, насыщенный, всепобеждающий запах гнили и разложения. Крадущиеся ягуары. Цветущие орхидеи. Птички и обезьянки, издающие продолжительные шумы, характерные для птичек и обезьянок. Это фон. А в самом сердце джунглей, как водится — Затерянный Город: неожиданно много света и тишины посреди малярийного морока. Гипсовые пирамиды, белые и красные. Лестницы, дворики, и улицы, прямые, как... прямота. Прямее некуда. Архитектура в этом богом забытом месте впечатляет — все эти короли и герои, изваянные где ни попадя... Вот, кстати, и наш герой — отважный испанский иезуит. Этого вы ни с кем не спутаете. У него специфические глаза-бусинки, положенные всем испанским священникам — но с таким особенным живым огоньком, которого так не хватает парням из Инквизиции. В остальном все как положено — черный балахон, сапоги, распятие. Низковат. Смугловат. Небрит. Он осторожно пробирается сквозь джунгли, и его умненькие маленькие глазки расширяются, когда он видит Затерянный город. Откуда-то из складок робы появляется сложенный вчетверо пергамент; монах разворачивает его и некоторое время изучает какой-то сложный план, нарисованный синими и красными чернилами — кажется, прикидывает дорогу. Потом он быстро направляется к стене, украшенной — если так можно сказать — изваяниями хмурых чудищ, чей злобный вид, кажется, отпугнул даже растительность: ни лианы, ни орхидеи на гипсовых статуях. Он идет вдоль периметра — десять, двадцать, тридцать метров — и выходит к Вратам Ягуара. Врата Ягуара — это такая циклопическая громадина из красного гипса, увенчанная зеленой каменной балкой с резным барельефом. Барельеф изображает двух сцепившихся ягуаров, стоящих на задних лапах; глаза и клыки инкрустированы чистым золотом. Да, и еще: ворот как таковых нет. Нет никаких прогнивших створок и ржавых решеток. Вместо них — мерцающая стена слабого голубого света. Исходящее от нее свечение чуть приоткрывает панораму города, что за воротами. А если у вас острый слух (а у испанского монаха он очень острый), вы даже можете услышать слабое жужжание, шум и потрескивания, исходящие от голубого сияния. А что это за маленькие кучки лежат всюду, куда не посмотришь, у основания странных ворот? Много зажарившихся насекомых, хорошо прожаренные птичка-другая, и — ох — испанский иезуит даже не хочет думать, чьи это скрючившиеся и обугленные останки лежат вон там. Кость, напоминающая руку, что торчит из одного остова, вытянута в направлении ворот. Хочется верить, что это пара дохлых обезьян. Вглядевшись в детали пиктографической росписи на одной стороне ворот, иезуит находит то, что искал: маленькую черную выемку на лице бога-попугая — который либо обезглавливает пленника, либо удобряет банановое дерево — в зависимости от того, насколько хорошо вы знаете пиктограммы. После тщательного осмотра иезуит лезет в маленький кожаный мешочек на поясе, и достает оттуда странный золотой предмет, который выглядит совсем не как ключ, хотя является таковым. Откуда иезуитствующий испанец добыл такой замечательный ключик? Может, он прочел об этом легендарном артефакте в каком-нибудь червивом фолианте, пылившемся в лабиринтах библиотеки Эскориаля? И затем следовал за ним через весь Новый Свет — непредсказуемыми путями через немыслимые опасности? Поди теперь узнай. Можем только догадываться. Задержав дыхание, монах вставляет ключ в углубление на клюве богоподобного попугая. Немедленно раздается пронзительный высокий звук, и испанский монах откуда-то знает, что кое-кто уже предупрежден о его прибытии. Может быть, несколько кое-кого. По голубому сиянию пробегает волна ряби, и, мигнув, оно на секунду исчезает. Иезуит ловит момент и молниеносным скачком оказывается по ту сторону ворот, показав поразительную для человека в длиннополой сутане скорость. Как только он приземляется на мощеный тротуар, голубое сияние возвращается на место, и следовавший за монахом москит встречает свою ужасную, но скоропостижную кончину во вспышке искр. Иезуит переводит дух. Он уже в городе. Пробираясь через скопления священных зданий, он находит тенистый дворик с каменными столами, стульями и журчащим фонтаном. Он присаживается. На столе постелена скатерть из жесткого пергамента с каллиграфическими письменами — и монах чуть подается вперед, чтобы лучше их рассмотреть. В этот момент из прохода падает чья-то тень, и он поднимает голову. Над ним стоит воин Майя. Опять-таки, и этого парня вы ни с кем не спутаете. На голове — шапка из перьев, на бедрах — шкура ягуара, шелковисто-смоляная стрижка "под каре". Вздернутый нос и широкие скулы. Печальное и насмешливое обличье, подобающее представителю давно исчезнувшей империи. Неужели испанскому монаху конец? Скорее всего, нет — потому что воин майя кланяется, так, что его зеленый плюмаж чуть не сваливается, и осведомляется: — Чего угодно сыну небес? Иезуит задумчиво смотрит в пергамент. — Для начала, я думаю, сойдет «Маргарита Великая». Со льдом и солью, ладно? А, еще я жду друга — так что два бокала, пожалуйста. — Ладно. — отвечает воин Майя, и почти бесшумно исчезает. Я люблю, нет — просто обожаю — такие моменты. Обожаю смотреть, как иллюзия входит в резкий контраст с реальностью. Представляю шок воображаемого наблюдателя, который, наверное, думает, что он попал в английское комик-шоу. Знаете, почему я выжил на этой работе — год за годом, очередное дрянное назначение за назначением, без директив и напутствий? Потому что у меня развитое чувство юмора. Ну, и еще потому что у меня нет выбора.