Он замолчал, повесил трубку и взглянул на нее.
— Ты рано сегодня. Что-то случилось?
— Там был человек в школе, на заднем дворе, — едва выдавила из себя Харпер, и тяжелый ком подкатил к ее горлу.
Он сел рядом и приобнял ее.
— Успокойся, — сказал он. — Все хорошо.
Стало легче дышать, и к ней вернулся дар речи.
— Он бродил по детской площадке, пошатываясь словно пьяный, а потом упал и загорелся. Вспыхнул как соломенное чучело на глазах у доброй половины школы - ведь площадку видно почти отовсюду, - и весь день я пыталась успокоить ошарашенных детей.
— Почему ты молчала? Почему не заставила меня положить трубку?
Она повернулась и спрятала голову у него на груди.
— В какой-то момент в спортзал набилось сорок ребятишек, еще пара учителей и директор, одни рыдали, других бил озноб, а кого-то рвало. Казалось, и у меня льется изо всех щелей.
— Но нет.
— Нет, я раздавала пакетики с соком. Еще та скорая помощь, прямо скажем.
— Ты делала, что было в твоих силах, — сказал он. — Кто знает, скольким ребятам ты помогла пережить самый ужасный момент в их жизни. Сама знаешь. Они навсегда запомнят, как ты заботилась о них. Ты справилась, теперь все позади, и ты здесь со мной.
На какое-то время она утихла и замерла в крепком кольце мужских объятий, вдыхая его особый запах с нотками кофе и одеколона сандалового дерева.
— Когда все случилось? — он разжал пальцы и, не отрываясь, смотрел на нее своими миндальными глазами.
— На первом уроке.
— Уже почти три. Ты обедала?
— Ага, три раза
— Ты в своем уме?
— Еще чего.
— Тебе надо поесть. Не знаю, что там в холодильнике. Можно заказать доставку на дом.
— Можно немного воды, — ответила она.
— Или вина?
— Еще лучше.
Он встал и подошел к полке с винным шкафом на шесть бутылок.
— Что же пьют при смертельной инфекции? — бормотал он, разглядывая этикетки. — Я думал, такое бывает лишь в Китае, России или бывшей коммунистической республике Турдистан, где воздух так загажен, что невозможно дышать, а реки давно превратились в сточные канавы.
— Рэйчел Мэддоу вчера вечером говорила чуть ли не о сотне заразившихся в Детройте.
— Именно. Я-то думал, что эпидемии грозят только клоакам, вроде Чернобыля и Детройта, куда никто и ехать не хочет.
Пробка вылетела из горлышка.
— Не понимаю, зачем инфицированные садились в автобус или на самолет.
— Может, боялись изоляции. Разлука подчас страшнее самой болезни. Никто не хочет умирать в одиночестве.
— Да уж. Зачем давать дуба одному, когда можно уйти в мир иной в хорошей компании? Не это ли лучшее проявление любви – заразить родных и близких ужасной, мать ее, смертельной инфекцией.
Он протянул ей бокал золотого вина словно чашу, полную дистиллированного солнечного света.
— Будь у меня такое, я бы скорее сдох, чем заразил тебя. Чем подверг тебя опасности. И правда, было бы легче свести счеты с жизнью, зная, что этим спасаешь других. Не могу представить себе ничего более безответственного чем шляться по округе с подобной гадостью.
Отдавая бокал, он задел один из ее пальцев. Нежное, понимающее прикосновение удавалось ему, как никому другому. По наитию в самый нужный момент он прятал за ухо прядь ее волос и нежно гладил шею.
— А легко подхватить эту дрянь? Она передается как грибок стопы? Пока моешь руки и не ходишь по залу босиком, тебе ничего не угрожает? Эй! Эй! Ты же не подходила к покойнику близко?
— Нет, — Харпер даже не пыталась уловить аромат французского вина, как учил ее Джейкоб, когда ей, юной и зеленой, было двадцать три, и он вскружил ей голову сильнее любого вина на свете. В два глотка она покончила с Совиньон Блан.