Он опустил телефон и взглянул на нее.

– Что случилось? Почему ты так рано?

– Там, у школы... человек... – Дыхание перехватило, ком в горле ощущался почти физически.

Присев рядом, он положил руку ей на плечо.

– Ну, ну... Успокойся.

Сжавшие горло тиски ослабли, и она начала снова:

– Пришел на площадку, шатался как пьяный... Потом упал и загорелся. Полыхнул, будто пучок соломы... на глазах у половины школы – туда выходят окна почти всех классов. Детей потом весь день пришлось успокаивать.

– Что же ты молчала? А я тут по телефону болтаю...

Она спрятала голову у него на груди.

– В спортзал набилось человек сорок... и дети, и учителя, и директор. Одни рыдают, другие трясутся, кого-то тошнит... А я – будто сама вот-вот... всё разом.

– Ну, ты-то справилась.

– Раздавала пакетики с соком. Тоже мне, последнее слово в медицине.

– Ну, хоть что-то. Ты помогла куче детишек пережить эту жуть, они же такого отродясь не видывали и твою доброту запомнят до конца своих дней. Теперь все позади, мы снова вместе.

Она замерла в его объятиях, вдыхая такой родной аромат сандалового одеколона и кофе.

– Когда это случилось? – Он отодвинулся, не отрывая внимательного взгляда светло-карих глаз.

– На первом уроке.

– Уже почти три. Ты хоть обедала?

Она помотала головой.

– Мутит, небось?

– Угу.

– Надо тебе подкрепиться. Не знаю только, что у нас есть... Или заказать?

– Воды глотну разве что.

– Может, вина?

– А давай.

Он поднялся и заглянул в мини-холодильник на шесть бутылок, стоявший на полке. Окинул взглядом этикетки: какой сорт подают на пиру во время чумы?

– Казалось бы, такой гадости место в каких-нибудь клоаках, где нечем дышать, а вместо рек сточные канавы – Китай, Россия, бывший коммунистический Дерьмостан...

– Рэйчел Мэдоу говорила вчера в ночной программе, в Детройте уже почти сотня случаев.

– Вот и я о том. В самых грязных уголках вроде Чернобыля или Детройта, куда никто не сунется... – Он откупорил бутылку. – И как только зараженным ума хватает лезть в автобус... или в самолёт.

– Боятся угодить в карантин? Для многих разлука с близкими страшнее, чем болезнь. Кому охота умирать в одиночестве?

– Что верно, то верно. То ли дело, в приятной компании. Охренительное признание в любви – жуткий неизлечимый вирус в подарок!

Вино в бокале сияло золотом – кубок отфильтрованного солнечного света.

– Я бы сам скорее умер, чем заразил тебя. Не стал бы рисковать. Легче покончить с собой, зная, что оберегаешь других. Разгуливать в таком состоянии – просто верх безответственности!

Передавая бокал, он слегка тронул ее пальцы. Ласковые, чуткие прикосновения – никто так больше не умел. Он безошибочно знал, когда поправить отбившуюся прядь, а когда погладить нежный пушок на затылке.

– Оно ведь довольно просто передается, да? Вроде грибка ногтей – если мыть руки и не шляться по спортзалу босиком, можно не бояться. Погоди-ка... Ты сама-то к трупу не подходила, точно?

– Нет.

Ей и в голову не пришло совать нос в бокал и наслаждаться французским букетом, как учил когда-то Джейкоб. Тогда ей было двадцать три, они только что переспали, и он кружил ей голову пуще любого вина. Свой совиньон-блан она прикончила в два глотка.