Он закончил говорить, опустил телефон и повернулся к ней.

– Что случилось? Почему ты так рано?

– Один человек позади моей школы… – начала Харпер, и тут давно сдерживаемые чувства хлынули наружу, встали комом у неё в горле.

Джейкоб сел рядом, приобнял её.

– Успокойся, успокойся.

Горло перестало щемить, голос вернулся.

– Он брёл по детской площадке, шатаясь, точно пьяный. Потом упал и загорелся. Вспыхнул как солома, на глазах у половины школы. В ту сторону глядят окна большинства классных комнат. Я ухаживала за потрясёнными детьми всё послеобеденное время.

– Надо было сказать сразу, стукнуть меня, что ли, а не ждать, пока я закончу разговор.

Она прижалась щекой к его груди.

– В какой-то момент в спортзал набилось сорок детей, несколько учителей и директор. Кто-то рыдал, кого-то трясло, кого-то тошнило, а мне угрожало всё это сразу.

– Но ты справилась.

– Да. Я раздавала коробки с соком. Они были там последним словом медицины.

– Ты сделала всё, что в твоих силах. Ты помогла бог знает скольким детям пережить ужас, который им вряд ли доведётся испытать ещё раз. Подумай об этом. Они до конца дней запомнят, как ты о них заботилась. А теперь всё позади, ты со мной.

Какое-то время она сидела в кольце его рук тихо, словно боясь шевельнуться, вдыхая только ему одному присущий аромат: сандал одеколона и кофе.

– Когда это случилось? – Он разомкнул объятия и обратил на неё свои светло-карие глаза с миндальным оттенком.

– На первом уроке.

– А время уже к трём часам. Обедала?

– Мн-н-нет.

– Голова кружится?

– М-м-да.

– Тебе надо поесть. Не знаю, осталось ли что в холодильнике. Если нет, закажу.

– Всё, что мне нужно – это глоток воды.

– А если вина?

– Ещё лучше.

Он встал и подошёл к небольшому, на шесть бутылок, винному холодильнику. Перебирая взглядом бутылки – какое вино подают к смертельной заразе? – сказал:

– Я думал, это беда только тех стран, где воздухом нельзя дышать и где вместо рек – сточные канавы. Например, Китая. России. Бывшей Коммунистической республики Засранистан.

– Вчера вечером в новостях сообщили, что в Детройте почти тысяча эпизодов.

– Вот-вот. Я думал, это случается только в дырах вроде Чернобыля и Детройта, куда на аркане никого не затащишь. – Хлопнула пробка. – Зачем носители садятся в автобусы и самолёты?

– Наверное, боятся попасть под карантин. Для многих мысль о разлуке с родными страшнее болезни. Никто не хочет умирать в одиночестве.

– Это верно, это правильно. Зачем умирать одному, если можно прихватить с собой компанию? Ничто так не говорит о любви, как передача родным и любимым неизлечимой смертельной инфекции. – Он принёс бокал золотистого вина, в котором словно растворилось солнце. – Я бы скорее умер, чем заразил тебя, чем подверг бы тебя опасности. Проще покончить с собой, зная, что тем самым убережёшь других. Что может быть безответственней, чем разносить заразу? – Он чуть коснулся её руки, подавая бокал. Коснулся нежно и понимающе. Это ей нравилось больше всего: он интуитивно чувствовал, когда именно заправить прядку ей за ухо или пригладить волосы на её затылке. – Легко ли подхватить эту дрянь? Она ведь передаётся как атлетическая стопа, так? Мой руки с мылом и не шлёпай по залу босиком, и тебе ничего не грозит? Эй, – встрепенулся он. – Постой-ка. Ты ведь не приближалась к тому парню, нет?

– Нет.

Харпер не стала смаковать французский букет совиньон-блан, как научил её после секса Джейкоб, когда ей было двадцать три и её больше пьянил он, чем когда-либо будет пьянить вино. Она осушила бокал в два глотка.