Уже с порога она услышала доносившийся из глубины квартиры мужской голос. «Зайка?» — позвала она, стараясь звучать как можно более сурово.

— Я ту-ут! — нараспев отозвалась Зайка.

Кейт швырнула курточку на скамейку в прихожей и прошла в гостиную. Зайка сидела на диване, ее золотистые локоны блестели, лицо невинное-невинное, не по сезону легкая блузка с открытыми плечами — а рядом с ней сидел парень, Минц из соседней квартиры.

Это было что-то новенькое. Эдвард Минц был на несколько лет старше Зайки: нездорового вида молодой человек с пробивавшейся местами светлой бородкой, которая казалась Кейт похожей на лишай. В позапрошлом июне он окончил в школу, но поступить в колледж ему не удалось; по убеждению его матери, у него была «эта японская болезнь». На вопрос Кейт, что это за такая болезнь, мисс Минц объяснила: «Ну когда подростки закрываются у себя в комнате и не хотят ничего предпринимать». Эдвард, правда, похоже, предпочитал отгораживаться от мира не в своей комнате, а на застекленной веранде напротив окна в столовую семьи Баттиста, — и целыми днями сидел там на кушетке, обняв колени руками и потягивая подозрительно миниатюрные сигареты

Ну, ладно: по крайней мере, романтических отношений здесь можно было не бояться. (Зайка скорее западала на футболистов.) Но правила есть правила, и Кейт сказала: «Зайка, ты же знаешь, что тебе не разрешают приводить гостей, когда дома никого нет».

— Гостей?! — воскликнула Зайка, выпучив глаза и изображая недоумение. Она приподняла лежавший у нее на коленях блокнот на пружине. — У меня занятие по испанскому!

— Правда?

— Я же спрашивала у папы, помнишь? Сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор. И я спросила папу, и он согласился.

— Ну да, но... — начала было Кейт.

Ну да, однако он явно имел в виду не какого-нибудь соседского укурка. Вслух Кейт этого не сказала. (Дипломатка...) Вместо этого она обернулась к Эдварду и спросила: «Ты так хорошо владеешь испанским, Эдвард?»

— Да, мэм, у меня было пять семестров, — ответил он. Кейт не поняла, сказал он это «мэм» всерьез, или же выпендривался. Так или иначе, ей было неприятно: она еще слишком молода для такого обращения. — Иногда я даже думаю по-испански, — продолжил он.

Услышав это, Зайка хихикнула. Зайка вечно хихикала. — Он меня уже так многому научил? — сказала она.

Это была еще одна ее мерзкая привычка: повествовательные предложения она произносила как вопросы. Кейт нравилось поддевать ее — отвечать так, будто бы это действительно были вопросы, и она ответила: «Откуда мне знать, а? Ведь меня с тобой дома не было».

— Что? – спросил Эдвард, и Зайка сказала ему: «Не обращай на нее внимания».

— У меня каждый год была пятерка или пятерка с минусом по испанскому, — сказал Эдвард, — кроме последнего года, но там это было не по моей вине. Это было напряженное время для меня.

— Понятно, — сказала Кейт, — но Зайке всё равно нельзя приводить гостей противоположного пола, когда дома никого нет.

— Ой, ну это же унизительно! — вскричала Зайка.

— Ничего не поделаешь! — ответила Кейт. — Продолжайте, я буду здесь, — сказала она и вышла.

Ей было слышно, как у нее за спиной Зайка проворчала: «Уно сучко».

«Уна сучкА», — назидательным тоном поправил ее Эдвард.

И они зашлись в коротком приступе сдавленного смеха.

Зайка вовсе не была такой милашкой, какой ее все представляли.

Кейт даже не вполне понимала, откуда она такая взялась, эта Зайка. Их мать была хрупкой, скромной блондинкой с той же искоркой в глазах, что и у Зайки. Она одевалась в золотисто-розовых тонах и все те годы, пока Кейт не исполнилось 14 лет, то и дело жила в так называемых «домах отдыха». Потом вдруг родилась Зайка. Кейт трудно было представить, как родители решили на это пойти. А может, они ничего и не решали, может, это просто был порыв бездумной страсти. Но это было еще сложнее себе представить. Так или иначе, во время второй беременности у Теа Баттиста выявился или возник порок сердца, так что до первого дня рождения Зайки она не дожила. Кейт почти не почувствовала утраты — настолько она за всю жизнь привыкла к отсутствию матери. А Зайка и вовсе не помнила свою маму, хотя отдельные Зайкины жесты были до жути похожими — например, манера застенчиво поджимать подбородок, или привычка изящно покусывать кончик указательного пальца. Создавалось впечатление, будто бы она внимательно изучала свою мать прямо из утробы. Тётя Тельма, сестра Теа, постоянно говорила: «Ах, Зайка, ей-Богу, не могу на тебя смотреть без слёз. Ты просто копия своей бедной покойной мамы!»

Зато Кейт была ничуть не похожа на мать. Кейт была смугловатой, крупной и неловкой. Если бы она начала покусывать палец, это выглядело бы совершенно дико, и никто никогда не называл ее милашкой.

Кейт была «уна сучка».