Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.


Едва она зашла в дом, как услышала отчётливый мужской голос.

– Банни, – как можно строже позвала она.

– Я здесь! – крикнула Банни.

Кейт бросила свою куртку на скамейку в прихожей и прошла в гостиную. Банни сидела на диване – лёгкие как пена золотистые кудряшки, невиннейшее личико и кофточка с открытыми плечами, чересчур фривольная и неуместная; рядышком примостился соседский мальчишка по фамилии Минтц.

А вот это было уже кое-что новенькое. Эдвард Минтц, на несколько лет старше Банни, был нездорового вида юнцом с подбородком, испещрённым пятнами прораставшей щетины желтоватого цвета, напоминавшей Кейт лишайник. Он закончил среднюю школу два года назад, однако провалился на вступительных экзаменах в колледж; его мать заявила, что у него «эта японская болезнь». «Что ещё за болезнь?» – спросила Кейт, и миссис Минтц сказала: «Ну это когда молодые люди запираются в своих спальнях и отказываются жить нормальной жизнью». За исключением того, что Эдвард, похоже, испытывал привязанность вовсе не к своей спальне, а к застеклённой веранде, выходившей на окно столовой семьи Баттиста, день за днём его можно было видеть там сидящим в шезлонге, обхватив рукой колени и покуривая подозрительно крошечные сигареты.

Ну что же: по крайней мере, нет опасности возникновения романтических отношений. (Банни питала слабость к парням, похожим на футболистов.) И всё же правило есть правило, и Кейт сказала:

– Банни, тебе не следовало звать гостей, когда ты дома одна.

– Он не гость! – воскликнула Банни, изумлённо округлив глаза. Она показала блокнот на спирали, лежавший открытым у неё на коленях. – Я беру у него урок испанского!

– Да неужели?

– Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГилликади сказала, что мне нужен репетитор? Я спросила у папы, и он сказал, что согласен.

– Да, но… – начала Кейт.

Всё так, но он уж точно не предполагал, что это будет соседский болван. Кейт, конечно же, не сказала этого вслух. (Дипломатичность). Вместо этого, она повернулась к Эдварду и спросила:

– Ты свободно владеешь испанским, Эдвард?

– Да, мэм, я учил его в течение пяти семестров, – сказал он. Она не поняла, было ли это «мэм» дерзостью или всерьёз. Всё равно это раздражало; ей ведь не сто лет.

– Иногда я даже думаю на испанском, – сказал он.

При этих словах Банни издала смешок. Банни смеялась над чем угодно.

– Он уже научил меня многому? – сказала она.

Ещё одной раздражающей привычкой Бани было переиначивание повествовательных предложений в вопросы. Кейт нравилось подкалывать её, притворяясь, будто она подумала, что это действительно были вопросы, и она сказала:

– Откуда мне знать, меня же не было здесь с вами.

– Чего? – сказал Эдвард.

– Просто не обращай на неё внимания? – сказала ему Банни.

– Я получал «отлично» или «отлично» с минусом по испанскому каждый семестр, – сказал Эдвард. – Кроме последнего года, но это была не моя вина. Я немного перенапрягся.

– Ну ладно, и всё-таки Банни нельзя встречаться с мальчиками, когда дома больше никого нет.

– О! Это унизительно! – вскричала Банни.

– Да уж не повезло, – сказала ей Кейт. – Продолжайте; я буду неподалёку.

И она вышла из комнаты.

За спиной она услышала, как Банни пробормотала:

– Ун стерво.

– Уна стервА, – наставительно поправил её Эдвард.

И они оба скорчились в приступе сдавленного хохота.

Банни и близко не была такой очаровательной, какой её считали окружающие.

Кейт никогда толком не могла уяснить, зачем, собственно, Банни вообще существует. Их мать – хрупкая, молчаливая, словно сотканная из роз и золота блондинка, с такими же как у Банни похожими на звёзды глазами, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт, практически не покидая различные «базы отдыха», как их называли. А потом вдруг родилась Банни. Кейт было трудно представить, как её родителям пришло в голову, что это хорошая идея. А может ничего и не приходило; может быть, всё дело было в бессмысленной страсти. Но представить это было ещё труднее. В любом случае, вторая беременность выявила некий порок в сердце Теа Баттиста, или, возможно, стала причиной этого порока, и она умерла до того, как Банни исполнился год. Для Кейт, привыкшей к почти постоянному её отсутствию, едва ли что-то изменилось. А Банни даже не помнила мать, хотя некоторые жесты Банни были загадочным образом схожи с материнскими –манера притворно-застенчиво прятать подбородок, к примеру, или её привычка мило покусывать самый кончик указательного пальца. Почти как если бы она изучала мать, находясь в её утробе. Их тётка Телма, сестра Теа, всегда говорила: «Ох, Банни, клянусь, как увижу тебя, чуть не плачу. Ты же вылитый портрет твоей бедной мамы!».

Кейт же ни в малейшей степени не походила на мать. Кейт была смуглой, ширококостной и неуклюжей. Грызя палец, она выглядела бы нелепо, и никто не счёл бы её очаровательной.

Кейт была уна стерва.