Мужской голос слышно было с самого порога.
— Банни! — грозно окликнула она.
— Туточки! — раздалось из глубины дома.
Кейт сбросила пиджак и промаршировала в гостиную. Там, на диванчике, восседала Банни, — сама невинность в облачке золотистых кудрей и блузке, не по сезону оголяющей плечи. Рядом с ней расположился соседушка Эдуардушка. Вот так сюрприз.
Эдуард Минц был немного старше Банни, вид имел нездоровый, а кустистая рябая растительность на лице походила скорее на лишай, чем на бороду, по крайней мере, так казалось Кейт. Два июня назад парень окончил школу, в университет не поступил, помешала «болезнь японская» заморская.
— Что за болезнь такая? — поинтересовалась однажды Кейт.
— Это, — пояснила его матушка, — когда человек замыкается в стенах своей комнаты и не знает как жить дальше.
Эдуарда, однако ж, замкнуло в стенах веранды с видом на гостиную Батистасов. День за днем он просиживал на кушетке, обхватив руками колени и потягивая какие-то подозрительно короткие сигареты.
Ну и пусть его, зато шуры-муры исключены. Банни спортсменов любит.
Как бы то ни было, правило есть правило, поэтому Кейт сказала:
— Банни, ты, наверно, забыла: никаких гостей, если ты дома одна.
— Какие гости! — вытаращила глаза Банни и демонстративно подняла с коленей тетрадь.
— У меня урок испанского!
— Серьезно?
— Помнишь, сеньора Макгилликадди сказала, что мне нужен репетитор? И я у папы спрашивала..? И он согласился нанять..?
— Да, но...., — начала Кейт, «...но не этого же растамана», — хотела продолжить она, однако вслух произнесла:
— Не знала, что вы сильны в испанском, Эдуард.
— Да, мэм, пять семестров за плечами.
Кейт не поняла, издевается он или мэмкает ей на полном серьезе, в любом случае это было неприятно и незаслуженно, не такая она и старая.
— Временами я даже думаю по-испански, — добавил Эдуард.
Банни хихикнула. Этой только повод дай.
— Знаешь сколькому он меня научил..? — сказала Банни.
Дурацкая привычка (кабы одна) — говорить вопросами. Кейт не упускала возможности подколоть сестру, отвечая на такие невопросы:
— В следующий раз приду пораньше, послушаю и узнаю.
— Что? — спросил Эдуард.
— Забей? — бросила ему Банни.
— По испанскому у меня были одни пятерки и пятерки с минусами, — продолжил новоиспеченный репетитор, — кроме выпускного класса, и то не по моей вине, из-за стресса.
— Допустим, — произнесла Кейт. — Но это не отменяет того, что Банни запрещено приглашать мальчиков, когда в доме больше никого нет.
— Позорище! — возмутилась Банни.
— Се ля ви, — ответила Кейт. — Продолжайте занятие, я буду рядом, — и она вышла из комнаты.
— Ун стерво, — прошипела Банни ей вслед.
— УнА стервОЗА, — менторским тоном исправил ее Эдуард и оба сдавленно прыснули.
Банни была далеко не такой лапочкой, какой считали ее окружающие.
А каким чудом она появилась на свет не понимала даже Кейт.
Их мать, хрупкая блондинка с розовато-золотистыми локонами и такими же как у Банни глазами с рисунком звезд, все четырнадцать лет после рождения Кейт провела в «закрытых лечебницах». А потом бац — родилась Банни. О чем думали родители, и думали ли они о чем-то вообще, принимая такое решение, Кейт не представляла. Может, ни о чем и не думали, а может, поддались порыву сиюминутной страсти. Что уж совсем из разряда фантастики. Как бы то ни было, вторая беременность спровоцировала, либо усугубила болезнь сердца, и еще до того, как Банни исполнился годик, Теа Батиста умерла. Для Кейт ничего не изменилось, мать и раньше отсутствовала в ее жизни. Банни и вовсе не помнила ее, хотя некоторые повадки и были столь поразительно похожи на материнские — едва заметный наклон головы, привычка мило закусывать указательный палец. Казалось, она изучила их еще в утробе. Тетушка Тельма, родная сестра Теа, любила повторять: «Ах, Банни, ты надрываешь мне сердце. Ну просто вылитая бедняжка мать.»
Зато Кейт, смуглая, крепо сбитая, была ее полной противоположностью. Закуси она указательный пальчик, никому бы и в голову не пришло назвать ее милой.
Кейт была «уна стервоза».