Она едва переступила порог дома, как услышала голос; и он был явно мужской.
- Банни, - как можно строже окликнула она.
- Я здесь! – пропела в ответ Банни.
Бросив жакет на скамью в прихожей, Кэт устремилась в гостиную. На кушетке, вся в пене золотистых кудряшек, с ангельски-невинным выражением лица и в маечке с открытыми плечами, слишком легкой для этого времени года, сидела Банни; а рядом пристроился этот соседский мальчишка Минц.
Этого только не хватало. Эдвард Минц был немного старше Банни. Молодой человек отличался нездоровым видом и клочковатой растительностью на подбородке. Кет она напоминала лишайник. Школу Минц закончил еще два года назад, но в колледж так и не собрался. Его мать утверждала, что он подхватил эту «японскую болезнь». «Что это за болезнь?» - поинтересовалась тогда Кэт, и миссис Минц объяснила: «Это когда молодые люди запираются у себя в комнате и не желают серьезно думать о жизни». Похоже, Эдвард все же предпочел комнате застекленную террасу напротив окон столовой в доме Батиста, так что они ежедневно могли наблюдать за тем, как он сидит в шезлонге, обхватив колени и затягиваясь подозрительно тонкими сигаретами.
Ну ладно: по крайней мере, обойдется без романов. (Банни питала слабость к парням спортивного типа). Тем не менее, правила есть правила, и поэтому Кэт произнесла:
- Банни, ты же знаешь – никаких развлечений, когда ты дома одна.
- Развлечений! – воскликнула Банни, округляя глаза и придавая им изумленное выражение. Она воздела вверх тетрадь, которая была открыта и лежала у нее на коленях.
- У меня урок испанского!
- Что?
- Мы же говорили об этом с папой, помнишь? Синьора МакГилликуди сказала, что мне нужен репетитор. Тогда я спросила у папы, и он разрешил.
- Да, но… - начала, было, Кэт.
Да, но он определенно не имел в виду какого-нибудь обкурившегося соседского оболтуса. Этого Кэт, однако, произносить не стала. Из дипломатических соображений. Вместо этого она обратилась к Эдварду:
- Вы так хорошо говорите по-испански, Эдвард?
- Да, мэм, учил его пять семестров, - ответил он.
Она не поняла, почему он назвал ее «мэм»: из уважения или из наглости. В любом случае это настораживало; такое обращение не соответствовало ее возрасту.
- Иногда я даже думаю по-испански, - прибавил он.
Это заставило Банни хихикнуть. Хихикала она по любому поводу.
- Он уже так многому меня научил? – подала она голос.
Произносить обычные фразы на манер вопросов было еще одной противной привычкой Банни. А Кэт нравилось подкалывать ее, делая вид, что принимает ее игры за чистую монету. Поэтому она произнесла:
- Откуда же мне знать, если меня здесь с вами не было?
- Что? – удивился Эдвард, и Банни ответила ему:
- Проехали?
- У меня 8 и 9 по испанскому во всех семестрах, - уточнил Эдвард, - кроме последнего года, но это не по моей вине. У меня был стресс.
- И все-таки, - сказала Кэт, - Банни не разрешается принимать у себя посетителей мужского пола, если дома больше никого нет.
- Как это унизительно! – всхлипнула Банни.
- Зря стараешься, - откликнулась Кэт. – Ладно, продолжайте; я буду рядом.
И она вышла из комнаты.
- Un bitcho, - услышала она за спиной шепот Банни.
- Una bitch-HA, - учительским голосом поправил ее Эдвард.
И они зашлись в сдавленном смехе.
Банни и близко не была той лапочкой, за которую ее принимали.
Появление Банни на свет всегда оставалось для Кэт загадкой. Все то время, пока Кэт не исполнилось четырнадцать, их мать – болезненная, молчаливая блондинка с молочной кожей и такими же, как у Банни, лучистыми глазами – переезжала из одного так называемого «оздоровительного заведения» в другое. А потом вдруг родилась Банни. Кэт и представить себе не могла, как такое могло прийти родителям в голову. Может, они и не думали ни о чем; возможно, все произошло в бездумном порыве страсти. Хотя вообразить такое было еще трудней. Как бы то ни было, вторая беременность выявила неполадки в сердце Тии Батисты (если только не спровоцировала их) и она скончалась, когда Банни не было и года. Для Кэт это мало что меняло: ее никогда не баловали вниманием. А Банни и вовсе не помнила матери, хотя кое в чем невероятно ее напоминала - например, ямочкой на подбородке или своим обыкновением грызть кончик указательного пальчика. Можно было подумать, что мать она изучала еще в утробе. Тетя Тельма, сестра матери, не уставала повторять:
- Ах, Банни, клянусь, мне плакать хочется, когда я тебя вижу. Как же ты похожа на свою бедную матушку!
Кэт, в свою очередь, ни капли не походила на мать. Она была смуглой, ширококостной и неловкой. Грызть пальчик она посчитала бы нелепым, и никому не приходило в голову назвать ее «куколкой».
Кэт была «una bitcha”.