Vinegar Girl
from 'Vinegar Girl' Tyler, Anne.

Едва переступив порог, Кейт ясно услышала мужской голос. «Зайка!» – позвала она угрожающим тоном.
– Я здесь, – пропела Банни в ответ.
Кейт швырнула куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни сидела на диване, вся в пене золотых кудряшек, с ах-каким-невинным лицом, в летнем топе с голыми плечами, а рядом устроился соседский сынок Эдвард Минтц.
Это было что-то новенькое. Эдвард был старше Банни на несколько лет, болезненно выглядел и носил клочкастую русую бороденку, напоминавшую Кейт лишайник. Два года назад он окончил школу, но провалил вступительные экзамены в колледж. Его мать утверждала, что у сына «японский синдром». Как-то Кейт поинтересовалась, что это за синдром такой, и миссис Минтц пояснила: «Это когда молодежь запирается в своих комнатах и отказывается жить настоящей жизнью». Несмотря на синдром, непохоже было, чтобы Эдвард торчал все время в спальне, скорее уж на застекленной веранде, выходящей на окна столовой семьи Баттиста. Там он изо дня в день сидел в шезлонге, обняв колени, и покуривая подозрительно крошечные сигаретки.
Ну что ж, неплохо. Хотя бы романтические отношения нам не грозят, не тот типаж. Банни всегда нравились спортивные парни. Но, закон есть закон, поэтому Кейт сказала:
– Банни, ты же знаешь, что тебе запрещено принимать гостей одной.
– Гостей! – воскликнула Банни, озадаченно округляя глаза. Она ткнула в открытую тетрадь, лежащую на коленях:
– У меня урок испанского!
– Чего у тебя!?
– Ты помнишь, я спрашивала у папы? Сеньора Макджилликади сказала, что мне нужен репетитор? А я спросила у папы, и он согласился?
– Да, но… – начала Кейт.
Да, но отец определенно не предполагал, что это будет соседский парень-наркоман. Кейт так не сказала, конечно. Вежливость, чтоб её. Вместо этого она повернулась к Минтцу и задала вопрос:
– Ты бегло говоришь по-испански, Эдвард?
– Да, мэм, учил пять семестров, – последовал ответ. Кейт не поняла, сказал ли он «мэм» всерьез или прикалывался над ней. В любом случае, это раздражало, она не была столь уж стара. Эдвард добавил:
– Иногда я даже думаю по-испански.
Банни хихикнула, услышав это заявление. Её вообще всё вечно смешило. «Он меня уже многому научил?» - спросила она.
У Банни была дурацкая привычка произносить обычные фразы с вопросительной интонацией. Кейт нравилось дразнить её, делая вид, что принимает вопросы Банни всерьез, поэтому она ответила:
– Откуда мне знать, не так ли? Меня же тут с вами не было.
– Чего? – напрягся Эдвард.
– Просто не обращай на неё внимания? – бросила Банни.
– Я каждый семестр получал по испанскому только высшие оценки, – заявил Минтц, – кроме выпускного года, но тут я ни при чем. У меня были сложные обстоятельства.
– Допустим, – прервала его Кейт, – тем не менее, когда Банни одна дома, здесь не должно быть никаких мужчин.
– Ах! Это оскорбительно! – воскликнула Банни.
– Тяжкая твоя доля, - отозвалась Кейт. – Продолжайте, я буду рядом, – добавила она и вышла из комнаты.
– Ун сука, – услышала она за спиной шепот Банни.
– Уно су-КО, - поправил её Эдвард поучительным тоном, и они оба зашлись от смеха.
Банни вовсе не была такой милашкой, как люди думали о ней.
Кейт никогда до конца не понимала, как Зайка вообще появилась на свет. Их мать – слабая и тихая, с волосами цвета розового золота, с глазами-звёздами, как у Банни, – всё свое время проводила в так называемых «домах отдыха», постоянно переезжая из одного в другой. Так было, пока Кейт не исполнилось четырнадцать. А потом вдруг родилась Зайка. Кейт было сложно представить, как родители могли на это решиться. Может быть, они и не думали об этом, может быть Банни появилась в результате порыва безумной страсти. Но в это поверить было ещё трудней. Так или иначе, во вторую беременность у Теа Баттиста начались сложности с сердцем – то ли вскрылись старые проблемы, то ли возникли новые, – но умерла она раньше, чем Зайке исполнился год. Кейт почти не почувствовала изменений, ведь она привыкла к постоянному отсутствию матери, а Банни даже не помнила её. Некоторые жесты девочки были пугающе схожи с материнскими. Например, она так же скромно прятала подбородок или мило покусывала краешек указательного пальца. Все это выглядело почти так, как если бы она переняла манеры матери, ещё сидя в утробе. Тетя Тельма, сестра Теа, часто повторяла: «Ох, Зайка, честное слово, не могу на тебя смотреть без слез. И зачем ты так похожа на свою бедную мать?»
Зато Кейт, в свою очередь, нисколько не походила на неё. Она была смуглой, крупной и неуклюжей. Если бы Кейт стала грызть пальцы, то выглядела бы глупо, а милашкой её вообще никто никогда не называл.
Кейт была сукой, «уно суко».