Едва переступив порог, она услышала мужской голос и строго позвала:

- Банни!

- Я тут! – откликнулась та.

Кейт бросила куртку на скамейку в прихожей и вошла в гостиную. Банни с невозмутимым выражением лица сидела на диване. На ней была слишком легкая блузка, и золотые локоны спадали на обнаженные плечи. Рядом сидел соседский парень по фамилии Минц.

Это что-то новенькое. Эдвард Минц, нездорового вида молодой человек с плешивой бородкой, был всего на несколько лет старше Банни. Два года назад он окончил школу, но не сумел поступить в колледж; мать утверждала, что у него «японская болезнь».

- Что это такое? – спросила Кейт, и миссис Минц объяснила:

- Это болезнь, из-за которой молодые люди запираются в своих комнатах и теряют всякий интерес к жизни.

Всё было так, только Эдвард запирался не в спальне, а на застекленном балконе, откуда было видно окна гостиной семьи Баттиста. День за днем он просиживал на кушетке, обхватив колени руками и выкуривая подозрительно тонкие сигареты.

Ладно, можно не бояться: это не романтическая встреча. (Банни обращает внимание только на футболистов). Тем не менее, правилам надо следовать:

- Банни, ты же знаешь, что мы можем принимать гостей, только если дома есть кто-то из старших.

- Гостей! - вскрикнула Банни, округлив глаза в недоумении. У нее на коленях лежала тетрадь на пружине. – Я учу испанский!

- Да ладно?

- Я спрашивала у папы, помнишь? Сеньора МакГилликадди посоветовала нанять учителя? Я спросила у папы, и он разрешил?

- Да, но… - начала Кейт.

Да, но он точно не имел в виду соседского мальчишку, балующегося травкой. Кейт не произнесла это вслух. (Тактичность же). Вместо этого она повернулась к Эдварду и спросила:

- Ты свободно говоришь по-испански, Эдвард?

- Да, мэм, я учил его два с половиной года, - ответил он. Кей не поняла, насмехается он или говорит серьезно, обращаясь к ней «мэм». В любом случае, это неприятно: ей не так уж много лет. Он продолжил:

- Иногда я даже думаю на испанском.

Банни засмеялась. Она смеялась надо всем.

- Он уже многому меня научил? – сказала она.

Еще одна противная привычка сестры – превращать повествовательные предложения в вопросительные. Кейт любила подкалывать Банни, отвечая на ее высказывания так, будто это действительно были вопросы. Поэтому она произнесла:

- Откуда же мне знать, меня не было дома вместе с вами.

- Что? – спросил Эдвард, на что Банни ответила:

- Не обращай внимания?

- У меня были только отличные оценки по испанскому, - сказал Эдвард, – за исключением выпускного класса, но тут я не виноват. Я испытывал сильный стресс.

- Тем не менее, - сказала Кейт, - Банни нельзя принимать гостей мужского пола, если дома больше никого нет.

- Эй, не позорь меня! – закричала Банни.

- Ну, что поделаешь, - ответила Кейт. – Продолжайте, я буду рядом.

И она вышла из комнаты.

За спиной Кейт услышала шепот Банни:

- Уно стерво.

- Уна стерва, - исправил Эдвард учительским тоном.

Оба начали хохотать.

Банни считали милой девушкой, но на самом деле она такой не была.

Кейт не до конца понимала, как Банни вообще родилась. Их мать: хрупкая, невзрачная женщина с волосами цвета розового золота и большими выразительными глазами, которые унаследовала Банни, провела первые четырнадцать лет жизни Кейт в так называемых «домах отдыха». И вдруг родилась Банни. Кейт с трудом могла представить, как родители додумались до такого. Может быть, они и не думали об этом, и Банни родилась в результате легкомысленной страсти. Но это еще тяжелее представить. Так или иначе, вторая беременность раскрыла некий изъян в сердце матери, а возможно и послужила его причиной, и Теа Баттиста умерла, не дожив до первого дня рождения своей дочери. Кейт же почти не заметила разницы, ведь мать отсутствовала почти всю ее жизнь. Банни не помнила мать, хотя некоторые жесты были точь-в-точь как у нее: движения подбородка или привычка покусывать кончик указательного пальца. Складывалось ощущение, что она изучила мать изнутри. Тетя Тельма, сестра Теи, всегда говорила:

- Банни, глядя на тебя, хочется плакать. Ты так похожа на свою мамочку!

С другой стороны крупная и неуклюжая Кейт, обладательница смуглой кожи, ни капли не походила на мать. Она бы выглядела нелепо, попытавшись погрызть палец, и никто не никогда не называл ее милой.

Кейт – уна стерва.