Глава 1. Граф Берата был стар, начитан и благочестив. Не чурался хвастать, что последние сорок лет из своих шестидесяти пяти он неотлучно прожил в собственном поместье. Возвышаясь известняковым холмом над городом Берат, крепость Берат была его оплотом. Одноименная река почти окружала холм кольцом и несла изобилие. Плодоносили оливы, виноград, груши, сливы, ячмень и женщины. Граф любил их всех. Владелец поместья был женат пять раз. Каждая новоиспеченная благоверная была все свежее, но ни одна не произвела на свет дитя. Даже доярка не желала плодить его отпрысков, хотя, видит Бог, в недостатке рвения упрекнуть было некого. В отсутствии детей стареющий граф узрел небесное проклятие и посему окружил себя разного рода священниками. Не считая Доминиканских монахов у восточной заставы, в городском соборе и восемнадцати церквях отправляли богослужения епископ, каноники и священники. Граф благословил город еще двумя новыми церквями, а на высоком западном холме за рекой и виноградниками воздвигнул монастырь. Затем он нанял капеллана и немыслимой ценой раздобыл пучок той соломы, что оплетала ясли младенца Иисуса. Старик обрамил ее хрусталем, осыпал золотом и драгоценными камнями, возложил на алтарь крепостной часовенки и ежедневно возносил молитвы, однако ж священный соломенный талисман не давал никаких плодов. Его пятая супружница была по-семнадцатилетнему кругла и здорова, но, увы, как и предыдущие, пустоцветна. Поначалу граф подозревал, что его обманули, и привезенная солома была совсем не священной, но капеллан уверил, что реликвию доставили из папского дворца в Авиньоне, а солома поистине была постелью младенца Иисуса, и передал письмо, скрепленное подписью самого Святого Отца. На сем не остановившись, граф пригласил четырех известных докторов, дабы те осмотрели молодую жену. Именитости пришли к заключению, что моча графини прозрачна, органы в порядке, а аппетит здоров, заставив графа самого изыскивать способы продолжения рода. Гиппократ имел неосторожность упомянуть о положительном влиянии картин на зачатие: так по приказу его сиятельства на стенах спальни графини появились картины Девы Марии с младенцем. Граф ел красную фасоль и обогревал комнаты. Усилия были тщетными. Безусловно, причина крылась не в нем. Он посеял ячменные зерна в два разных горшка и поливал их. Одному горшку доставалась моча графа, другому - его жены. Оба зернышка проросли и, по мнению докторов, это знаменовало семейную плодовитость. Все шептало о проклятии. Граф алчно обратился к вере. Аристотель обозначил предел мужской силы семидесятилетием - на чудо графу отмерялось всего лишь лет пять. И вдруг, одним осенним утром, хотя об этом никто не догадывался, его молитвы долетели до адресата. ***Из Парижа приехали церковники. Три священника и монах прибыли в Берат с посланием от Луи Бессьера, кардинала и архиепископа Ливорнийского, папского посла при французском дворе. Письмо оказалось простым, обходительным и угрожающим. Оно требовало допустить брата Джерома, молодого монаха внушительного усердия, к исследованию летописи Берата. « Нам хорошо известно, - писал Кардинал на изящной латыни, - что Вы питаете слабость ко всем рукописям, языческим и христианским, и посему, во имя Любви к Христу и продления царствия Его, призываю Вас позволить нашему брату Джерому осмотреть Ваши бумаги». Все бы славненько, граф Берата действительно обладал чуть ли не самой внушительной в Гаскони, если не во всем южно-христианском мире, библиотекой и коллекцией грамот, однако письмо никак не проясняло причины столь участливого интереса Кардинала к крепостным бумагам. Что же касается языческих рукописей, то это было откровенной угрозой. Откажи Граф требованию, и Кардинал грозился спустить на графство всех святых собак Доминиканцев и инквизиторов, а уж они непременно обнаружат ересь языческих манускриптов. Вслед за этим жди разбирательств и сожжений на кострах, что напрямую графа никак не коснется, но придется иметь дело с индульгенциями, иначе душе не избежать проклятия. Богатство графа Берата не было секретом ни для ненасытной до денег Церкви, ни для всех остальных. Старик не желал обрекать на себя гнев Кардинала, но и не преминул бы узнать, почему Его Преосвященство вдруг воспылал к Берату такой страстью. Его сиятельство пригласил брата Роберта, главного городского Доминиканца, в большой зал крепости. Время празднеств безвозвратно истекло, и ныне зал являлся пристанищем для полок, на коих медленно покрывались плесенью старые грамоты и завернутые в промасленную бумагу ценнейшие рукописные книги. Отцу Роберту исполнилось тридцать два. Главный Доминиканец был сыном дубильщика и в церкви он приобрел влияние благодаря покровительству его сиятельства. Он был весьма высок и очень силен, коротко остриженные волосы напомнили графу те густые вздыбившиеся щетки, что оружейные мастера используют для полировки кольчуг. В это ясное утро брат Роберт тоже был не в духе: «Завтра у меня дела в Кастильон д’Арбисон. Чтобы добраться засветло, мне нужно отправляться сейчас же». Граф Берата не обратил внимания на резкость тона. Доминиканцу нравилось обращаться с графом на равных, последнего же наглость забавляла…