Глава Один Граф Парасьюк был стар, набожен и премудр. Он прожил шестьдесят пять лет и хвалился, что не покидал свои феодальные владения последние сорок из них. А ведь давно известно, что одно из проявлений премудрости – домоседство. Центром его земель являлся большой замок Парасьюк. Это строение, которому вполне подходило название «цитадель», высилось на известняковом холме севернее города Парасьюк, который был почти окружен петлей реки Парасью. Благодаря неспешным водам речки графство Парасьюк, не знавшее засух, славилось плодородными почвами и заливными лугами. Далеко разносилась слава о парасьюковских маслинах, винограде, грушах, сливах, ячмене, телятине и женщинах. Старый граф любил дары местной природы и их производные: масло, вина, грушевку, сливянку, пиво, отбивные котлеты… Женат был пять раз. Каждая новая жена моложе предыдущей. Но ни один брак не принес ему наследника или наследницы. Детей не было. Он даже не породил выблядка с дояркой, кухаркой или горничной, хотя, Бог - свидетель, это не из-за отсутствия супружеских измен. Отсутствие детей привело графа к мысли, что это наказание свыше. Божья кара за грехи. Вот почемуму, уже в почтенном возрасте, он и окружил себя священниками. Город имел собор и восемнадцать церквей; парасьюкский епископат, с канониками и священниками, чтобы заполнить храмы служителями; был обустроен дом доминиканских монахов, придерживающихся догматов восточного толка . Граф собирался благословить город двумя новыми церквями, да еще возводил корпус под женский монастырь. Будущую обитель возводили на не имеющем на склонах виноградников высоком западном холме, что тянулся поперек режущей его на два куска реки. Парасьюк приглашал к себе пилигримов и, за большие деньги, пытался купить у них реликвии, вынесенные из Святой Земли. Однажды он таки приобрел горстку той соломы, что выровняла кормушку, куда младенца Иисуса положили по его рождению. Граф распорядился, и соломенную труху заключили в выдолбленный кристалл горного хрусталя, уложили на золотое блюдо в окружении жемчуга, бирюзы, трех топазов и двух рубинов, после чего поместили на алтаре часовни замка. Старый Парасьюк ходил к алтарю молиться каждый день о ниспослании ребенка, но даже священный талисман не помогал. Его пятая супруга – пухлая, грудастая, волоокая семнадцатилетняя женщина, была, подобно другим женам, бесплодна. Поначалу граф заподозрил, что обманут на закупке святой соломы, но священник смог убедить его в своей честности: в подтверждение прибытия реликвии к ним через Авиньон от папского дворца предъявил письмо, подписанное Святым Отцом, непосредственно гарантирующим, что «сия солома являлась действительными постельными принадлежностями Христа-ребенка». После четыре выдающихся доктора, важные персоны, исследовали его последнюю жену, и всей квадригой единодушно установили декретом: её моча ясна и прозрачна; ее желчные выделения в норме, точно как и совокупность частей; аппетит превосходен; она полностью здорова. Не найдя помощи у людей ученых, Парасьюк использовал собственные методы в деле приближения появления наследника, проще говоря – прибегнул к самолечению. Великий Hippocratus писал в своих трудах об эффекте от воздействия картин. Исходя из этой концепции, граф приказал живописцу украсить стены спальни молодой графини изображениями Девственницы и её Младенца. По совету Paracelsa держал комнаты и отхожие места теплыми, дабы не студить жизненно важные органы. По личной догадке ел красные бобы (они и цветом завлекательные, и в стручке выросли, и твердые). Ничто не помогало. Дело отнюдь не в нем, он знал это наверняка! Ведь посадив семена ячменя в двух горшках, и увлажняя один - мочой его молодой жены, и один - собственными жидкими испражнениями, он убедился: ростки великолепно взошли в обоих горшках. Эксперимент подтверждал сказанное докторами: и граф, и графиня - плодородны. Значит… Значит, он кем-то проклят. Так решил граф. И обратился еще более страстно к религии, поскольку знал, что времени на обзаведение детьми ему оставлено Всевышним совсем не много. Аristotel написал, что возраст семьдесят есть предел способности проявления мужской силы, так что имеется лишь пять лет, чтобы обзавестись потомством, выпросив у Бога чудо. И, однажды осенью, поутру, хотя он не понимал в ту минуту своего счастья, графские молитвы были услышаны. Из Парижа прибыл посланец Ватикана. Три священника и монах явились к Парасьюку и передали послание от Луи Бессиреса, кардинала и архиепископа Ливорно. Папский наместник во Франции имел не много прав, так что письмо было скромно, почтительно, но жестко. Оно требовало, чтобы брату Джерому (молодой монах, проявивший огромные способности в деле изучения богословия и искоренения ереси) разрешили исследовать архивы Парасьюка. "Это известно нам,", - кардинал-архиепископ писал на изящном латинском эпистолярном, - " Вы обладаете большой любовью ко всем рукописям, как языческим, так и христианским, и имеете в распоряжении своем коллекцию превеликую. Позвольте же упрашивать Вас, ради любви к Христу и содействия делам королевства, разрешить нашему брату Джерому исследовать манускрипты, находящиеся во владении вашем." Слог письма был прекрасен, и польстил графу. Парасьюк действительно обладал богатейшей библиотекой, в которой находилось и собрание древних рукописей. Вероятно, наиболее обширное во всей Гаскони, если не во всем южном Христианском мире, но что письмо не ясно давало понять, почему архиепископ внезапно заинтересовался документами, хранящимися в замке. Что касается намёка на языческие работы, его следовало расценить как угрозу. «Посмейте отказаться от выполнения моей просьбы,» - как бы заявлял кардинал, -« и я натравлю святых собак доминиканцев и следователей на ваше графство, и они найдут, что языческие работы поощряют ересь». Тогда испытаний водой и аутодафе не миновать. Ни что напрямую не затронет лично графа, но с другой стороны, за податливость от церкви следовало ждать льгот. Что-то вроде бесплатной индульгенции: его душа не должна была быть проклята. Церковь имела аппетит обжоры, и дешево получить прощение грехов не удастся; каждый знал, что граф Парасьюк богат. Так что вельможа не хотел оскорбить кардинала-архиепископа отказом, с другой стороны, он действительно желал бы знать, отчего Его Известность внезапно заинтересовалась скромным, пожилым, бездетным, давно никуда не выезжающим из родовых владений графом. Вот по какой причине Парасьюк вызвал падре Роберта, главу доминиканцев в городе, в большую залу замка, которая давно перестала являться местом пиршеств. Стены залы, некогда сотрясаемые криками пирующих, теперь от мозаичного пола до расписанного фресками потолка были заставлены книжными полками, на которых скучали свитки старых пергаментов, папирусов и рукописные книги в драгоценных переплетах, а то и вовсе несшитые листы бумаги, сложенные в пачку и обернутые в смазанную воском тонкую кожу. Падре Роберту было только тридцать два года. Сын городского торговца притираниями поднялся в церковной иерархии исключительно благодаря патронажу графа. Был он очень высок, очень жилист; имел густые черные волосы, стриженные столь коротко, что голова доминиканца напомнила графу жесткую щетку оружейника, используемую для полировки доспехов. Падре, несмотря на прекрасное утро, хмурился. "Я должен срочно отправиться в Кастилльон-де-Арбизьён," – заявил он, - "и вынужден уделить нашей беседе не более часа, поскольку иначе не успею прибыть в город засветло." Парасьюк проигнорировал хамоватый тон падре Роберта. Он знал: доминиканец считал себя вправе держаться с графом как равный - наглость, которую высокородные порой попускают тем, у кого это выглядит смешно и их, власть предержащих, развлекает...