Все прибыли как-то разом. Гости, следуя дресс-коду в приглашениях, облаченные в строгие костюмы и вечерние платья, столпились у нашей деревянной изгороди, заглядывая друг другу через плечо и пытаясь рассмотреть, что же происходит на заднем дворе – словно люди в зоопарке, старающиеся лучше разглядеть животных.

Пятидесятый по счету день рождения моего отца начался.

Было бы неправдой сказать, что я ничего не ждала от этого вечера. Мне было четырнадцать. Волосы мои сохраняли следы лимонного геля, которым я пользовалась на пляже, а мои губы – яркие, пухлые, сочные и густо намазанные помадой, как у настоящей женщины, зияли, по словам моей мамы, словно «открытая рана». Не одобрила она и мой наряд – желтое платье, широкая юбка которого покачивалась на бедрах, а облегающий верх акцентировал внимание на моей груди, по состоянию которой можно было определять температуру воздуха. Но меня это не особо волновало. Все это мероприятие было мне не по душе – этот семейный прием, которому суждено было стать последним в своем роде.

В калитку проходили женщины в черных и голубых, серых и коричневых туфлях-лодочках, изначально превращая идею вечеринки на траве в абсурд. Мужчины, в остроконечных, словно мечи, темных галстуках, произносили банальное «Добрый день!»

«Добро пожаловать на нашу лужайку», – говорила я, сопровождая свой ответ глупой улыбкой. И каждый отводил глаза, потому что с моей стороны это было неуместно…ну, или типа того. Я здóрово трусила, очень смущалась всех присутствующих. Медленно, я пододвинулась поближе к Марку Резнику, моему соседу, которого в теории можно было рассмотреть как кавалера на один вечер.

Я выпрямилась и всем своим видом старалась подчеркнуть свое согласие. Существовало несколько способов подготовить себя к учебе в старших классах, приобрести определенный статус, и я постепенно постигала эту науку, но не так быстро как хотелось бы. Каждый день я вынуждена была прощаться с частичкой себя. Как, например, за неделю до этого, моя лучшая подруга Дженис, в своем новом крохотном бикини, посмотрев на мой закрытый купальник «Adidas», сказала:

– Эмили, совершенно не обязательно продолжать носить сплошной купальник. Это тебе не спортивное соревнование.

На самом деле это было как раз что-то вроде того. Когда тебе четырнадцать – ты можешь выиграть или проиграть в чем угодно, и Дженис отлично это понимала.

– Когда я была маленькой, для того чтобы мои Барби были еще очаровательней, я обрила их налысо, – призналась мне в то утро на пляже Дженис.

Вздохнув, она вытерла лоб, словно это августовская жара сделала ее столь откровенной, но жара в Коннектикуте, к сожалению, была совершенно обыкновенной. Как, впрочем, и наши откровения.

– Это еще ничего, я в детстве вообще думала, что у меня не грудь растет, а опухоль, – прошептала я, опасаясь, что нас могут услышать родители.

На Дженис это не произвело впечатления.

– Ладно, а вот еще – в детстве я сидела часами на солнце и ждала, когда испарится моя кровь, – сообщила я. Я призналась в том, что иногда, мне все еще кажется, что кровь может выкипеть, словно вода, или высохнуть, исчезнуть, словно лужа в середине лета. Но Дженис уже была на полпути к раскрытию очередной тайны, признаваясь, что прошлой ночью думала о нашем учителе Хеллере, даже, несмотря на его усы.

– Да наплевать на его усы, – сказала Дженис. – Я представляла себе его руки, потом ждала…и ничего. Никакого оргазма.

– А чего ты хотела? – спросила я, отправляя в рот арахис. – Он такой старый.

На пляже взрослые обычно располагались в десяти футах позади наших полотенец. Мы тщательно измеряли расстояние шагами. Моя мама и ее подруги надевали широкополые соломенные шляпы и, откинувшись, сидели в креслах, на которых была изображена физиономии Рода Стюарта и неоновые вафельные рожки мороженного. Каждый раз, как только Дженис и я бежали к кромке воды, чтобы охладить свои ноги, они кричали: «Не ныряйте с головой!» По мнению моей мамы, нырять в воды Лонг-Айленд-Саунда – все равно, что окунать свою голову в бочку с возбудителями раковых заболеваний. На что я заметила, что не стоит так, между делом, говорить о раке. Одна из женщин, приятельница мамы по волонтерской работе в Стемфордском госпитале, единственная из присутствующих, кто не прошел пластической операции носа у нашего соседа, доктора Трентона, всякий раз при словах «Лонг-Айленд-Саунд» и «сточные воды» зажимала свой нос, словно эти слова обозначали одно и тоже. Но чем больше они говорили о загрязнениях, тем меньше меня это заботило. Чем дальше я заходила в воду, тем больше мне казалось, что взрослые совершенно ничего не понимают. Это была вода, все больше и больше просто вода, которую я пробовала на вкус.