Мощные живые изгороди возвышались по обеим сторонам дороги, как крепостные стены. От раскаленного асфальта поднимался горячий воздух. – Чувствуешь себя в ловушке, – сказала мама. Было и вправду не по себе. – Напоминает лабиринт в Хэмптон-Корте. Помните? – Да, – отозвалась Джессика. – Нет, – сказала Джоанна. – Ты тогда была еще совсем маленькая, – пояснила мама. – Как Джозеф. Джессике было восемь, а Джоанне шесть. Узкая улица (они называли ее «переулок») петляла из стороны в сторону, позволяя машинам выезжать из-за угла незамеченными, поэтому они не спускали собаку с поводка и шли по самой обочине, вдоль живой изгороди. Джессика была старшей, поэтому поводок обычно держала она. Она часто подолгу занималась с собакой, обучая ее разным командам: «Следом!», и «Сидеть!», и «Ко мне!». Мама говорила, что она была бы рада, если бы Джессика хоть немного поучилась послушанию у собаки. Джессика всегда была заводилой. Мама объясняла Джоанне: – Нет ничего плохого в том, чтобы иметь свое мнение. Ты должна уметь стоять за себя и думать своей головой. Но Джоанна думать своей головой не хотела. Автобус высадил их на шоссе и уехал куда-то еще. Когда они выходили из автобуса, это была «целая история». Мама, держа Джозефа под мышкой, как сверток, свободной рукой сражалась с новомодной складной коляской. Джессика и Джоанна вытаскивали из автобуса покупки. Собака была предоставлена самой себе. – И хоть бы кто помог, – сказала мама. – Заметили? О да, это они заметили. – Вот она, сельская идиллия, черт бы ее побрал вместе с вашим отцом, – заявила мама, когда автобус, окутанный синеватым облаком выхлопных газов, исчез в знойном мареве. И тут же привычно добавила: – Смотрите вы не вздумайте так выражаться. Ругаться можно только мне одной. Машины у них больше не было: на ней уехал папа. Папа писал книги, «романы». Однажды он снял с полки книжку и дал ее посмотреть Джоанне. – Это я, – сказал он, указывая на фото на задней стороне обложки. Прочитать книгу папа не разрешил, хотя Джоанна уже очень хорошо умела читать. (– Не сейчас, – со смехом сказал он, – когда-нибудь потом. Боюсь, что я все-таки пишу для взрослых. В общем, там, видишь ли, много всего...) Папу звали Говард Мэйсон, а маму – Габриэль. Иногда, увидев папу, люди с взволнованной улыбкой спрашивали: – Вы Говард Мэйсон? (Или: – Так это вы Говард Мэйсон? – это уже без улыбки; в чем тут разница, Джоанна не очень хорошо понимала, но разница была.) Мама говорила, что папа «перевез семью к черту на кулички». – Вовсе не к черту на кулички, а всего лишь в Девон, – отвечал папа. Он говорил, что ему «необходим простор» – для работы, да и всем им будет полезно «пообщаться с природой». – И никакого телевизора! – добавлял он, как будто это могло их обрадовать. Джоанна все еще скучала по школе, и по друзьям, и по комиксам о Чудо-женщине; по прежнему дому и по улице, на которой они жили, где за углом был магазин, в котором можно было купить новый выпуск «Бино», и лакричную палочку, и яблоки трех сортов; и не надо было для этого идти по переулку, потом по шоссе, потом ехать на двух автобусах, а потом проделывать все это в обратном порядке. Когда они переехали в Девон, папа первым делом купил шесть рыжих кур и завел улей с пчелами. Всю осень он перекапывал огород перед домом, чтобы «подготовить его к весне». Когда начались дожди, грязь из огорода незаметно распространилась по всему дому, так что ее можно было обнаружить даже в постели. Куры так и не успели начать нестись: в начале зимы в курятник забралась лиса. Пчелы тогда же погибли от холода, и папа собирался рассказать об этом «удивительном происшествии» в своей следующей книге («в новом романе»). – Ну, если так, тогда дело того стоило, – прокомментировала мама.