Сюзанна Кларк 
<P align=center><B>Прощай-Милость, или Дамы из Грейс-Адье</B> <B>и другие истории</B></P>
<P>перевод М. Клеветенко, В. Кулагиной-Ярцевой, Н. Парфеновой</P>
<P>СОДЕРЖАНИЕ</P>
<P>Предисловие профессора Джеймса Сазерленда, руководителя центра по изучению сидов Абердинского университета</P>
<P>1. Прощай-Милость, или Дамы из Грейс-Адье<I> (пер. М. Клеветенко)</I></P>
<P>2. На Гиблом холме <I>(пер. М. Клеветенко)</I></P>
<P>3. Миссис Мабб <I>(пер. В. Кулагиной-Ярцевой)</I></P>
<P>4. Как герцог Велингтон потерял своего коня <I>(пер. М. Клеветенко)</I></P>
<P>5. Мистер Симонелли, или Эльф-вдовец <I>(пер. М. Клеветенко)</I></P>
<P>6. Том Ветер-в-поле, или Как был построен волшебный мост в Торсби <I>(пер. М. Клеветенко)</I></P>
<P>7. Гротески и аллегории (<I>пер. Н. Парфеновой</I>)</P>
<P>8. История о Джоне Аскглассе и углежоге из Камбрии (<I>пер. Н. Парфеновой</I>)</P>
<P align=center><B>Мистер Симонелли или Эльф-вдовец</B></P>
<P>Дом священника прихода Всех Надежд, Дербишир</P>
<P>Миссис Газеркоул, декабря 29, 1811 года</P>
<P>Мадам! </P>
<P>Я не собираюсь испытывать ваше терпение, повторяя те доводы, коими пытался убедить Вас в своей невиновности. Покидая Вас сегодня днем, я утверждал, что в моих руках находится письменное свидетельство, каковое избавит меня от обвинений, которые Вы обрушили на мою голову. Исполняя обещание, прикладываю к письму дневник. Если, листая эти страницы, Вы решите, что, рисуя Ваш портрет, я был недостаточно почтителен, или само изображение окажется не слишком лестным, не забывайте, что дневник никогда не предназначался для чужих глаз.</P>
<P>Больше Вы не услышите от меня ни единой мольбы, мадам. Если сочтете нужным, напишите епископу. Не смею препятствовать Вам ни в чем. Однако одно обвинение я должен отвергнуть: то, что не оказывал должного уважения членам Вашей семьи. Именно живейшее беспокойство о благополучии Вашего семейства и стало причиной моего теперешнего двусмысленного положения.</P>
<P>Остаюсь, мадам, Вашим покорнейшим и преданнейшим слугой</P>
<P>преподобный Алессандро Симонелли</P>
<P>Из дневника Алессандро Симонелли</P>
<P>Августа 10, 1811 года, колледж Корпус-Кристи, Кембридж</P>
<P>Все больше склоняюсь к мысли, что должен жениться. Нет денег, нет видов на устройство карьеры, влиятельных друзей тоже нет. Мое необычное смазливое лицо - самое ценное, чем я обладаю, и боюсь, пришло время выставить его на продажу. Джон Уиндль сказал по секрету, что вдова книготорговца с Джезус-лейн давно уже по мне сохнет, а всем известно, что муж оставил ей около пятнадцати тысяч фунтов. О самой даме мне не доводилось слышать ни единого дурного слова. Молодость, добродетель, красота и щедрость стяжали вдове всеобщую любовь. И все же мне тяжело смириться с этой мыслью. Слишком привык я к суровой дисциплине ученых споров, чтобы обрадоваться женской болтовне. Неужели обречен я лишиться живительного общества Аквината, Аристофана, Эвклида и Авиценны, и часами выслушивать глубокомысленные рассуждения о достоинствах чепца из плоеного муслина? </P>
<P>Августа 11, 1811 года</P>
<P>Сегодня утром ко мне в комнату, улыбаясь, вошел доктор Протеро.</P>
<P>"А ведь вы не ждали меня, мистер Симонелли, - заявил он. - Мы с вами не столь близки, чтобы запросто наносить визиты друг дружке".</P>
<P>Не спорю, но кто в том виноват? Протеро - представитель худшего сословия кембриджских преподавателей. Любит лошадей и охоту больше, чем книги и науки. С тех пор, как стал профессором, не прочел ни единой лекции, хотя фонд колледжа обязал его исполнять эту повинность каждую вторую неделю семестра. Однажды в одиночку съел пять жареных макрелей (отчего едва не отправился на тот свет); почти всегда пьян по утрам и всегда по вечерам; частенько клюет носом прямо в кресле, поэтому весь жилет заляпан вином. Надеюсь, что мое мнение о Протеро ни для кого не секрет. И пусть моя честность уже не раз служила мне дурную службу, не стану скрывать, что мне удалось кое в чем ему навредить.</P>
<P>"У меня для вас добрая весть, мистер Симонелли, - продолжил Протеро. - С вас стаканчик вина! Как только услышите, что за превосходные новости я вам принес, тут же предложите мне выпивку!"</P>
<P>Словно старая уродливая черепаха, Протеро завертел головой по сторонам, высматривая бутылку, однако в поисках не преуспел, посему продолжил: "Семейство из Дербишира (старинные приятели, сами понимаете) просило меня найти какого-нибудь ученого джентльмена на место приходского священника. Я тут же подумал о вас, мистер Симонелли! Обязанности священнослужителя в этом крае совершенно необременительны. А уж здоровую атмосферу и восхитительный деревенский воздух вы и сами сумеете оценить по достоинству, когда я скажу вам, что предыдущий священник мистер Уитмор скончался в возрасте девяноста трех лет. Отнюдь не ученый, но славный малый, добряк, прихожане его обожали. Ну же, соглашайтесь мистер Симонелли! Если вам не в тягость владеть собственным домом с огородом, плодовым садиком и хозяйством, я сегодня же отпишу Газеркоулам, что вы согласны, и тем самым избавлю их от мук ожидания!"</P>
<P>Тем не менее в то утро его настойчивость не принесла плодов, ибо я отказался дать ответ немедленно. Я понимал, чего Протеро так хлопочет. У него есть племянник, которого он прочит на мое место в Корпус-Кристи. Однако отказываться от подобной возможности только ради того, чтобы досадить Протеро, кажется мне непростительной глупостью.</P>
<P>Итак, я должен выбирать: женитьба или приход? </P>
<P>Сентября 9, 1811 года</P>
<P>Сегодня рукоположен в сан священника англиканской церкви. Не сомневаюсь, что моя скромность, усердие и удивительная кротость как нельзя лучше подходят для этого призвания.</P>
<P>Сентября 15, 1811 год. Гостиница "Георг"</P>
<P>Почтовой каретой добрался до Дерби. Ехал снаружи, что обошлось мне в десять шиллингов шесть пенсов, однако из-за дождя беспокоился за сохранность книг и бумаг. Комната в "Георге" пахла не так плохо, как зачастую бывает в гостиницах. Ужинал жареными вальдшнепами, фрикасе из репы и яблоками в тесте. Превосходно, но отнюдь не дешево, посему остался недоволен.</P>
<P>Сентября 16, 1811</P>
<P>Первое впечатление не слишком благоприятно. Под дождем окрестности прихода Всех Надежд выглядят дикими и почти необитаемыми. Крутые поросшие лесом лощины, бурлящие потоки. Голые скальные выступы чередуются с засохшими дубами и тоскливыми вересковыми пустошами. Впрочем, должен признать, ландшафт весьма живописен, и вполне подошел бы для романа, однако мне, избравшему этот край для обитания, местность вопиет лишь об одиноком прозябании и скудном обществе, состоящем из неотесанных невежд. За два часа мне попался единственный след человеческого обитания - мрачный фермерский дом с потемневшими от дождя стенами, окруженный угрюмыми промокшими деревьями.</P>
<P>По моим подсчетам до деревни оставалось рукой подать, но тут, завернув за угол фермы, я увидел двух всадников. Они остановились у бедной хижины, чтобы побеседовать с кем-то за изгородью. Я не большой знаток лошадей, но эти меня поразили: высокие, статные, сияющие. Кони - вороной и гнедой - вскидывали головы и били копытами, словно негодуя, что приходится попирать столь презренную землю. Казалось, что во всем Дербишире нет ничего ярче - посреди серой дождливой пелены удивительные кони горели, словно костер.</P>
<P>Всадники обращались к согбенному старику. Подойдя поближе, я услыхал проклятия и увидел, как один из всадников вытянул руку и начертил над головой старика какой-то неизвестный мне знак. Вероятно, жест этот характерен для дербиширцев, но мне никогда еще не доводилось видеть ничего, что столь явственно выражало бы презрение. Ради того, чтобы пролить свет на местные обычаи и удивительные верования, прилагаю здесь схему или рисунок с изображением жеста незнакомца.</P>
<P>Мне показалось, что всадники остались недовольны беседой со старым фермером. Тут я вспомнил, что пожилой селянин наверняка является моим прихожанином, и мой долг - не жалея времени, нести мир и согласие туда, где царят раздор и вражда. Я ускорил шаги, окликнул старика и сообщил ему, что я - новый приходский священник. Звали старика Джемми.</P>
<P>- Что ж, Джемми, - произнес я, пытаясь сделать свою речь понятной его невежественному уму и одновременно изобразить заботливость, - расскажи-ка мне, чем это ты так рассердил джентльменов? </P>
<P>Старик отвечал, что у жены джентльмена на гнедой лошади сегодня утром начались роды, поэтому тот вместе со слугой приехал за женой Джемми, которая много лет принимала всех младенцев округе.</P>
<P>- Почему же ты заставляешь джентльмена ждать? - промолвил я с мягким упреком. - Где твоя жена? </P>
<P>Старик показал на узкую тропинку, что вилась к дальнему холму. Сквозь дождь я разглядел вдали древнюю церквушку и кладбище.</P>
<P>- И кто теперь заботится о роженицах? - спросил я.</P>
<P>Оказалось, что этим занимаются некие мистер Стабб - аптекарь из Бейкуэлла и мистер Хоррокс - лекарь из Бакстона. Однако и до Бейкуэлла, и до Бакстона два-три часа быстрой езды по плохим дорогам, меж тем, женщина, по словам Джемми, "совсем плоха".</P>
<P>Признаться, поведение джентльмена на гнедой лошади, который до последнего дня не озаботился найти повитуху, слегка меня рассердило. Ведь для того чтобы все устроить, у него было целых девять месяцев! </P>
<P>Тем не менее я поспешил догнать всадников и обратился к джентльмену: "Сэр, мое имя Симонелли. В университете Кембриджа я изучал множество наук: правоведение, теологию, медицину. Кроме того, давно состою в переписке с одним из лучших медиков наших дней - мистером Мэтью Бейли с Грейт-Уиндмил-стрит в Лондоне. Если вы не побрезгуете моими услугами, буду счастлив помочь вашей супруге".</P>
<P>Всадник повернул ко мне смуглое выразительное лицо с тонкими чертами. Удивительно проницательный взгляд необыкновенных ярких глаз. Длинные черные волосы оказались его собственными. Джентльмен завязывал их в хвостик, словно на старомодных париках с косицами. На вид ему было между сорока и пятьюдесятью.</P>
<P>- Вы приверженец Галена или Парацельса? - спросил он.</P>
<P>- Сэр? - удивился я (решив, что незнакомец шутит). Заметив, что он все еще вопросительно смотрит на меня, я продолжил. - Воззрения достойных и прославленных джентльменов, которых вы упомянули, давно устарели. Что мог знать об анатомии Гален, препарируя свиней, коз и обезьян? Парацельс и вовсе верил в воздействие магических заклинаний и прочую чепуху! Право, сэр, - промолвил я со смешком, - с тем же успехом вы могли поинтересоваться, кому я сочувствую в Троянской войне! </P>
<P>Возможно, мне не стоило над ним смеяться. Наверняка не стоило. Я вспомнил, скольких врагов нажил из-за своего высокомерия в Кембридже. Вспомнил и то, что на новом месте решил снисходительно относиться к невежеству и предрассудкам. Однако незнакомец промолвил только: "Видишь, Дандо, как нам повезло. Роды у моей жены примет выдающийся ученый и лекарь. - Он тонко улыбнулся одной половинкой смуглого лица. - Уверяю вас, она по достоинству оценит ваши труды".</P>
<P>Разговаривая с незнакомцем, я обнаружил кое-какие странности: джентльмен и его слуга были на удивление грязны, однако поначалу я этого не заметил, ибо дождь смывал грязь с лиц. Я решил было, что камзол джентльмена сшит из грубой коричневой ткани, вроде тех, из которых делают половики. При ближайшем рассмотрении камзол оказался бархатным, но алая ткань почти потеряла первоначальный цвет, обтерлась и залоснилась.</P>
<P>- Я собирался посадить старуху за спину Дандо, - сказал незнакомец, - но едва ли этот способ устроит вас. - Мгновение он размышлял, затем воскликнул: - Ну, чего скорчил кислую мину, олух? - (Я вздрогнул, но тут же сообразил, что джентльмен обращается к слуге). - Слезай на землю и помоги ученому доктору взобраться на лошадь! </P>
<P>Не успел я возразить, что ничего не смыслю в лошадях и верховой езде, как Дандо спрыгнул на землю и ловко закинул меня на лошадь. Прежде, чем я осознал, что происходит, ноги нашли стремена, а руки сжали поводья.</P>
<P>Сегодня в Кембридже только и толкуют, что о конях и выездке. Великое множество невежественных студентов гордится своими познаниями в сем предмете. Однако я не принадлежу к их числу. Поэтому я рассудил, что главное - покрепче держаться в седле, тем более что лошадь прекрасно справлялась со всем остальным.</P>
<P>Удивительная, божественная скорость! Мы свернули с дороги и поскакали сквозь дремучий лес, где росли дубы, ясени и падубы. Кружились опавшие листья, хлестал дождь, а мы с незнакомцем летели рядом, словно духи печального серого воздуха! Мы поднимались все выше и выше, а рваные дождевые облака распахивались перед нами, подобно громадным дверям в небеса. Мимо поросших вереском болотистых низин с синевато-серой водой, мимо разрушенной церкви, мимо речного потока - за холмы, где в долине, затянутой дождевой пеленой, стоял дом.</P>
<P>Издалека строение показалось мне очень ветхим. Разные части дома строили явно в разные эпохи и из самых разнообразных материалов. Здесь были кремень и булыжник, древние серебристо-серые бревна и розовато-красные кирпичи, приветливо блестевшие во тьме. Подойдя поближе, я увидел, что дом просто крайне запущен. Двери слетели с петель - их подперли камнями и обложили линялыми бурыми тряпками. Треснувшие и разбитые окна заклеили старой бумагой. В каменной черепице зияли черные провалы, засохшие пучки травы торчали между камнями. Все это придавало строению на диво унылый вид, особенно ров с темной стоячей водой, в которой заброшенность этого места отражалась, как в зеркале.</P>
<P>Мы спешились, вошли в дом и стремительно миновали длинную череду комнат. Прислуга джентльмена (коей оказалось на удивление много) не спешила приветствовать его и докладывать о здоровье жены. Напротив, завидев хозяина, слуги в самых странных и дурацких нарядах, какие только можно вообразить, тут же юркали в тень.</P>
<P>Джентльмен привел меня в комнату, где лежала его жена. Присматривала за роженицей старуха крошечного роста. Ее внешность удивила бы любого, особенно длинные, жесткие волосы на щеках, более всего напоминавшие иглы дикобраза.</P>
<P>Следуя древнему поверью, что роженицу надлежит держать в тепле, дров в очаге не жалели. Жара стояла невыносимая. Моим первым побуждением было отдернуть занавески и распахнуть окно, однако, оглядевшись, я отказался от этой мысли, ибо грязь вокруг не поддавалась описанию! </P>
<P>Простыни, на которых лежала роженица, кишели паразитами всех видов. Кругом валялись оловянные тарелки с гниющими остатками пищи. И этот беспорядок вовсе не был свидетельством крайней бедности! Напротив, более всего поражало причудливое смешение роскоши и нищеты. Тут том "Энциклопедии" Дидро завернули в засаленный фартук, там украшенную драгоценными камнями туфлю придавили грелкой. Серебряная диадема под кроватью зацепилась за зубья садовых грабель. На подоконнике труп какого-то животного (вероятно, кошки) иссохшей головой упирался в бок фарфорового кувшина. Бархатное одеяние цвета бронзы (напоминавшее ризу коптского патриарха) служило напольным ковром. Ткань была расшита золотом и жемчугом, но нити порвались, и теперь жемчужины валялись прямо в грязи. Я и помыслить не мог, что величие и мерзость могут так мирно уживаться в одной комнате. Каким безответственным ленивцем нужно быть, чтобы так распустить собственных слуг! </P>
<P>Жена джентльмена была очень молода - вряд ли ей исполнилось больше пятнадцати - и крайне истощена. Кости просвечивали сквозь почти прозрачную кожу, натянутую на животе, словно на барабане. Хоть я и прочел множество книг по акушерству, в действительности все оказалось куда сложнее. Я давал исключительно ясные и точные указания, однако бедняжка была так слаба, что не слышала моих слов.</P>
<P>Вскоре я обнаружил, что ребенок застрял в весьма неудобном положении. Так как щипцов у меня не было, пришлось поворачивать его рукой, и лишь с четвертой попытки мои труды увенчались успехом. Между четырьмя и пятью часами на свет появился младенец мужского пола. Мне сразу не понравился его цвет. Мистер Бейли утверждает, что обычно новорожденные бывают цвета красного вина, иногда - темнее, цвета портвейна. Этот младенец был черен, однако, на удивление силен. Когда я передавал его старухе, он весьма ощутимо лягнул меня, оставив на руке синяк.</P>
<P>Мать мне спасти не удалось. Она была словно дом, сквозь который прошел вихрь, срывая двери с петель и сметая все на своем пути. Не уцелел и ее разум. Кажется, бедняжка считала, что ее силой притащили сюда и бросили на милость омерзительных стражей.</P>

<P>- Ш-ш, - успокаивал ее я, - все это сумасбродные фантазии. Смотрите, вот славная, добрая женщина… - я показал рукой на старуху-дикобраза, - которая так превосходно заботится о вас. Кругом друзья. Прошу вас, успокойтесь.</P>
<P>Однако бедняжка не хотела меня слушать, снова и снова звала мать, и умоляла забрать ее домой.</P>
<P>Я долго боролся за ее жизнь, но к чему в конечном счете привели мои усилия? Одно человеческое существо вступило в этот мир, другое его покинуло. Гордиться особенно нечем.</P>
<P>Я начал читать благодарственную молитву, но не успел произнести и дюжины слов, как услыхал визг. Приоткрыв один глаз, я увидел, что служанка, схватив ребенка, выскочила из комнаты с проворством, удивительным для ее старых ног.</P>
<P>Дочитав молитву, я вздохнул и отправился на поиски мужа несчастной. Обнаружил я его в библиотеке. Со свойственным представителям сильного пола равнодушием джентльмен уткнулся носом в книгу. Было где-то между семью и восемью.</P>
<P>Я считал, что как священнослужитель обязан произнести несколько слов утешения и похвалы умершей, однако что я мог знать о ней? Ее добродетели остались для меня тайной, о ее красоте я мог поведать и того меньше, ибо видел лишь искаженные болью черты во время родовых и смертных мук. Поэтому я просто рассказал джентльмену о том, что случилось. Закончил же краткой повинной (даже для моих ушей) речью, словно оправдывался в убийстве его жены.</P>
<P>- Оставьте, - промолвил он, - уверен, вы сделали все, что могли.</P>
<P>Меня восхитил его философский подход к жизни, хотя поначалу я слегка удивился. Затем вспомнил, что жена джентльмена говорила с ошибками и употребляла просторечные слова и выражения. Возможно, подобно многим землевладельцам до него, джентльмен, не устояв перед блеском голубых глаз и пышных локонов, заключил неравный брак, в чем затем раскаялся.</P>
<P>- Сын, говорите? - воскликнул он, явно пребывая в превосходном расположении духа. - Отменно! - Джентльмен высунул голову за дверь и крикнул, чтобы ему принесли новорожденного. Спустя мгновение Дандо и старуха с лицом дикобраза были тут как тут. Джентльмен тщательно осмотрел младенца и объявил, что доволен. Он поднял сына и произнес следующую речь: "На лопату ты сажайся!" - тут он весьма ощутимо встряхнул его. Затем: "В печь горячу отправляйся!" - и еще раз встряхнул младенца. Закончил же такими словами: "И под угли забирайся!" - и встряхнул новорожденного в третий раз.</P>
<P>Признаться, я не ценитель подобного юмора.</P>
<P>Тем временем, старуха притащила откуда-то тряпицу и собиралась завернуть в нее младенца.</P>
<P>- Стойте! Это совершенно недопустимо, сэр! - воскликнул я. - Просто немыслимо! Неужели у вас нет куска ткани почище? </P>
<P>Все трое изумленно уставились на меня. Затем джентльмен улыбнулся и промолвил: - У вас поразительное зрение, мистер Симонели! Чем вам не угодила эта белоснежная льняная материя лучшей выделки? </P>
<P>- Всем, - раздраженно ответил я. - По мне так это грязная тряпка, которой я побрезговал бы вытереть собственные сапоги! </P>
<P>- Да что вы! - казалось, джентльмен слегка удивился. - А Дандо? Какое впечатление вы составили о нем? Разве вы не заметили рубиновых пряжек на его туфлях? Нет? А камзола из желтого бархата и сверкающего меча? </P>
<P>Я отрицательно замотал головой. (На самом деле Дандо был одет в том же вычурном старомодном стиле, что и его господин, и от пяток до макушки производил впечатление оборванного и развязного негодяя, каковым без сомнения и являлся. Он носил грубые сапоги до бедра, пучок изорванных грязных кружев на шее и видавшую виды треуголку).</P>
<P>Пару мгновений джентльмен задумчиво меня рассматривал.</P>
<P>- Мистер Симонелли, - промолвил он, наконец, - у вас удивительное лицо! Эти блестящие глаза и темные густые ресницы! Этот благородный изгиб бровей! Каждая черта вопиет об удивительном сходстве с моим родом! Будьте любезны, подойдите к зеркалу и станьте рядом со мною.</P>
<P>Я сделал, как он просил. Если забыть о цвете лица (его - коричневое, словно буковая мачта, мое - белое, как глянцевая бумага) сходство между нами поражало! Все, что раздражало и пугало меня в собственном лице, повторялось в лице джентльмена: те же удлиненные брови, напоминавшие мазки краски, взлетали вверх изящным завитком; те же полуопущенные веки придавали лицу выражение вялого высокомерия; та же крошечная темная родинка разместилась прямо под правым глазом.</P>
<P>- Кажется, я понял! - вскричал джентльмен. - Как звали вашего отца? </P>
<P>- Симонелли, - отвечал я с улыбкой, - вне всяких сомнений.</P>
<P>- Где вы родились? </P>
<P>Я помедлил.</P>
<P>- В Генуе.</P>
<P>- А как звали вашу мать? </P>
<P>- Френсис Симон.</P>
<P>- Откуда родом она? </P>
<P>- Из Йорка.</P>
<P>Джентльмен достал из стола обрывок бумаги и принялся покрывать его записями.</P>
<P>- Симон и Симонелли, - промолвил он, - разве не удивительно? - Он словно ждал, что на него снизойдет озарение, которое раскроет тайну моей родословной, но увы. Джентльмен был явно разочарован. - Впрочем, не важно. Какова бы ни была связь между нами, мистер Симонелли, рано или поздно я ее раскрою. Вы оказали мне большую услугу, и я намеревался щедро отблагодарить вас, но платить родственнику? Члены одного клана должны выручать друг друга по закону родства. - Он улыбнулся своей ленивой и проницательной улыбкой. - Именно поэтому я берусь разгадать тайну вашего рождения.</P>
<P>Так вот чем был вызван живой интерес джентльмена к моей внешности и моему роду-племени - он просто хотел на мне сэкономить! Как легко ему удалось обвести меня вокруг пальца! Я сухо сообщил джентльмену, что назначен новым приходским священником и надеюсь увидеть его на воскресной проповеди.</P>
<P>Однако джентльмен лишь улыбнулся и промолвил: - Здесь не ваш приход. Согласно древнему договору я владею этим домом - усадьбой Всех Надежд, но вот уже много лет дом и деревня разделены и, как видите, находятся друг от друга на приличном расстоянии.</P>

<P>Я не мог взять в толк, о чем он толкует. Поэтому развернулся и вместе с Дандо, который должен был проводить меня до деревни, направился к выходу. Однако у дверей библиотеки я оглянулся и заметил: - А ведь вы, сэр, так и не назвали мне своего имени.</P>

<P>- Меня зовут Джон Каблук, - с улыбкой отвечал он.</P>
<P>Готов поклясться, что как только за мною захлопнулась дверь, я услышал, как лопату задвинули в печь и принялись ворошить угли.</P>
<P>Обратный путь оказался гораздо менее приятным. Луну закрывали облака, дождь лил немилосердно. Дандо летел вперед с тем же безрассудством, что и его хозяин, и каждую секунду я ждал, что мы свернем себе шеи.</P>
<P>И вот показались огни деревни. Я спешился с вороного и обернулся к Дандо, но в то же мгновение, как слуга подхватил поводья моей лошади, его и след простыл. Я шагнул вперед, и тут же споткнулся о свой дорожный сундук и связку книг. Полагаю, что до сего времени они оставались на попечении Дандо, ибо я о них и думать забыл.</P>
<P>В двух шагах от меня располагались несколько убогих фермерских домов. Чуть правее на некотором расстоянии в темноте сияли полдюжины окон. Их размер и симметричное расположение навели меня на мысли о теплой комнате, сытном ужине и удобных диванах. По крайней мере, здесь должны обитать не простые селяне, а люди образованные и с достатком.</P>
<P>На стук открыла опрятная служанка. Я осведомился, не дом ли это мистера Газеркоула? Служанка отвечала, что адмирал утонул шесть лет назад.</P>
<P>- А вы, наверное, новый священник? - спросила она.</P>
<P>Опрятная служанка оставила меня в прихожей, а сама отправилась доложить хозяевам. Я решил осмотреться. Древние плиты пола аккуратно подметались. Яркий блеск дубовых шкафов, ореховых комодов и маленьких столиков свидетельствовал, что воска в этом доме не жалели. Каждую поверхность украшали образцы дамского рукоделия. Чистота, утонченность и изящество вокруг никак не вязались с моим обликом. С ног до головы я был заляпан грязью, а платье мое находилось в совершеннейшем беспорядке. Впрочем, этого и следовало ожидать. Несколько часов я провел в седле под дождем, пока скакал туманными перелесками, не разбирая дороги, не говоря уже о тяжких трудах у постели умирающей роженицы. В довершение всего я был покрыт каким-то черным жиром - естественное следствие краткого пребывания в доме Джона Каблука.</P>
<P>Опрятная служанка пригласила меня в гостиную, где две дамы томились любопытством, что за священник им достался. С грузной величавостью одна из них встала и представилась миссис Газеркоул, вдовой адмирала. Другая, миссис Эдмонд, оказалась его сестрой.</P>
<P>Старинный раскладной стол был застелен белоснежной льняной скатертью. Ужин выглядел весьма аппетитно. На столе стояли блюда с куриным фрикасе и запеченными устрицами. Был еще яблочный пирог, уэнслидейлский сыр, графин с вином и бокалы.</P>
<P>Кроме моего, миссис Газеркоул держала в руке еще одно письмо - я разглядел отвратительные каракули доктора Протеро.</P>
<P>- Симонелли - фамилия итальянская, не так ли? - спросила миссис Газеркоул.</P>
<P>- Да, мадам, но обладатель этой фамилии, коего вы видите перед собой, имеет честь быть англичанином.</P>
<P>Она не стала развивать эту тему, чем несказанно меня обрадовала, ибо я не был расположен повторять те выдумки, каковые мне уже пришлось излагать сегодня.</P>
<P>Хозяйка подняла письмо Протеро, несколько неуверенным тоном зачитала похвалы моей учености, и принялась расписывать дом, где мне предстояло поселиться. Она рассуждала, что если домом много лет владеет пожилой джентльмен (как в нашем случае), строение неизбежно ветшает. Миссис Газеркоул опасалась, что мне придется многое восстанавливать, а это неизбежно потребует немалых затрат. Впрочем, джентльмена со средствами подобными трудностями не испугать. Она продолжала в том же духе, а я молча уставился в огонь. Я был измучен до полусмерти, но понимал, что произошло недоразумение, и мой долг - поскорее его исправить. Я встряхнулся и промолвил: - Мадам, вас ввели в заблуждение. У меня нет состояния.</P>
<P>- Значит, у вас должны быть наличные, - предположила она, - или ценные бумаги.</P>
<P>- Нет, мадам. Ничего такого.</P>
<P>Наступило краткое молчание.</P>
<P>- Мистер Симонелли, - начала хозяйка, - у нас маленький приход, а прихожане в большинстве своем бедны. Годовой доход - не более пятидесяти фунтов. Джентльмену на это не прожить.</P>
<P>Слишком поздно проник я в вероломный замысел Протеро, задумавшего похоронить меня в бедности и безвестности! Но что мне оставалось? У меня не было денег, как не было иллюзий, что мои многочисленные недруги в Кембридже, раз избавившись от меня, позволят мне вернуться назад. Я вздохнул и что-то пробормотал о скромности моих запросов.</P>
<P>Миссис Газеркоул издала краткий неприятный смешок: - Возможно, ваши запросы и отличаются известной скромностью, мистер Симонелли, но вряд ли ваша супруга согласится с вами, когда узнает, какой суммой ей придется располагать на ведение хозяйства.</P>
<P>- Супруга, мадам? - потрясенно промолвил я.</P>
<P>- Ведь вы женаты, мистер Симонелли, не так ли? </P>
<P>- Я, мадам? Нет, мадам! </P>
<P>Новое молчание, что последовало за моим ответом, оказалось гораздо продолжительнее.</P>
<P>- Не знаю, что и сказать, - наконец промолвила хозяйка. - Я полагала, что мои наставления были достаточно четкими. Почтенный женатый джентльмен с состоянием. И о чем только думал Протеро! Я уже отказала одному холостому молодому человеку, однако, по крайней мере, у него было шесть сотен в год! </P>
<P>В разговор впервые вступила другая дама, миссис Эдмонд: - Меня гораздо больше беспокоит, что доктор Протеро прислал нам ученого джентльмена. Апперстон-хаус - единственный господский дом в приходе. За исключением нашей семьи все ваши прихожане - фермеры, пастухи и ремесленники самого низкого сословия. Здесь ваша ученость пропадет втуне, мистер Симонелли.</P>
<P>На это мне было нечего возразить, и вероятно на лице моем отразилось такое отчаяние, что дамы несколько смягчились. Они сообщили, что для меня в доме священника уже приготовлена комната, а миссис Эдмонд поинтересовалась, когда я последний раз ел? Я признался, что со вчерашнего вечера во рту у меня не было маковой росинки. Дамы тут же пригласили меня разделить с ними трапезу и вынуждены были наблюдать, как на всем, к чему я прикасался - изящном фарфоре, белоснежной скатерти - остаются жирные черные отметины.</P>
<P>Когда за мной закрылась дверь, я услыхал, как миссис Эдмонд заметила: - Ну и ну, вот что значит итальянская красота! Поразительно! Никогда не видела ничего подобного! </P>
<P>10 утра, сентября 17, 1811 года</P>
<P>Вчерашний вечер вверг меня в бездну отчаяния, зато утро подарило надежду и радость! В голове теснятся новые планы, ибо ничто так не поднимает дух, как ясное осеннее утро! Яркие краски, пьянящая свежесть, на траве искрятся тяжелые капли росы.</P>
<P>Я совершенно очарован домом священника и надеюсь, что останусь в нем жить. Старинное каменное строение. Низкие потолки, полы во всех комнатах разной высоты, а фронтонов больше, чем дымовых труб! И целых четырнадцать комнат! Спрашивается, что я буду делать с таким количеством помещений? </P>
<P>В шкафу обнаружил одежду мистера Уитмора. Признаюсь, до сих пор я не слишком задумывался о своем предшественнике, но вещи старого священника живо воскресили передо мной его облик. Каждая выпуклость и вмятина его стоптанных туфель еще помнила хозяина. Потрепанный парик едва ли заметил, что старый джентльмен покинул сей мир. Потускневшая ткань длинного сюртука в некоторых местах обвисла, в некоторых натянулась - здесь, чтобы обхватить острый локоть, там, чтобы обнять сутулые плечи. Открыв платяной шкаф мистера Уитмора, я словно обнаружил там самого мистера Уитмора.</P>
<P>Слышу, кто-то зовет меня из сада… </P>
<P>4 часа того же дня</P>
<P>Джемми - старый фермер, с которым я разговаривал не далее как вчера - убит. Сегодня утром его нашли рядом с коттеджем. Несчастный разрублен пополам от макушки до паха. Можно ли вообразить большую жестокость? Как ни странно, несмотря на дождь, никто из соседей не заметил света. Похороны состоятся завтра. Джемми был первым человеком, которого я встретил в приходе Всех Надежд, и моей первой службой будут его похороны.</P>
<P>Вторая, и, на мой взгляд, куда меньшая беда, свалившаяся на приход, - исчезновение некой молодой женщины. Дидону Паддифер не видели с раннего утра, когда ее мать миссис Глоссоп отправилась к соседям, чтобы занять терку для мускатного ореха. Миссис Глоссоп оставила Дидону в саду, где та прогуливалась и кормила грудью своего первенца. Однако когда старушка воротилась домой, ребенок лежал на мокрой траве, а Дидоны и след простыл.</P>
<P>Мы с миссис Эдмонд посетили коттедж, где жила Дидона, чтобы выразить сочувствие семье. На обратном пути миссис Эдмонд поведала мне свои тревоги: - Больше всего меня пугает, что она была очень хорошенькой. Золотые волосы, кроткие голубые глаза. Боюсь, какой-нибудь приблудный негодяй решил с ней позабавиться и силой увел Дидону с собой.</P>
<P>- А не проще ли предположить, - возразил я, - что она отправилась с ним по доброй воле? Необразованная и невежественная, наверняка эта женщина ни разу в жизни не задумывалась над вопросами морали.</P>
<P>- Вы не понимаете, - отвечала миссис Эдмонд. - Ни одна женщина на свете не была так привязана к дому и мужу. Ни одна так не любила своего малыша. И пусть Дидона Паддифер не слишком умна и вечно витает в облаках, у нее золотое сердце.</P>
<P>- Возможно, - промолвил я с улыбкой, - до сих пор она просто не ведала искушений? </P>
<P>Однако миссис Эдмонд продолжала упорствовать, отстаивая свое весьма предвзятое мнение о невиновности Дидоны. Я не стал с ней спорить. К тому же, вскоре миссис Эдмонд заговорила о предмете, который волновал меня куда больше - моем собственном будущем.</P>
<P>- Моя невестка богата, мистер Симонелли, поэтому склонна переоценивать потребности других людей. Она воображает, будто никто не сможет прожить меньше, чем на семьдесят фунтов в год, но я уверена, что к вам это не относится. Ферма поможет удвоить, а то и утроить начальный доход в пятьдесят фунтов, хотя первые четыре-пять лет вам придется туго. Пока вы будете получать масло и молоко с нашей фермы, но к середине лета вам стоит задуматься о покупке собственной молочной коровы. - Мгновение она размышляла. - Надо будет попросить для вас у Марджори Холлинсклот пару несушек.</P>
<P>Сентября 20, 1811 год</P>
<P>К утру дорожку к дому священника по колено засыпало желтыми и бурыми листьями. Серебристая дождевая пелена, словно дымка, протянулась через церковный двор. Между могилами праздно расхаживали вороны в скромных черных сутанах. При моем появлении птицы всполошились, словно услужливая стайка младших священников.</P>
<P>Тут за моей спиной раздался шепот, сдавленный смех и смущенное покашливание.</P>
<P>- Мистер Симонелли! - произнес нежный и слабый голосок.</P>
<P>Я обернулся.</P>
<P>Пять юных барышень. Пять пар смеющихся глаз, пять лукавых улыбок. Пять очаровательных головок с блестящими от дождевых капель каштановыми локонами. Локоны струились, словно бесконечно повторяющиеся музыкальные пассажи. Даже для моих одурманенных чувств пять одинаковых шляпок, зонтиков, муслиновых платьев и лент, повторенных в ошеломляющем, но восхитительно согласном разнообразии цветов, являли полную гармонию. В тот миг я был уверен, что все пятеро прекраснее ангелов. Барышни жеманно прижимались друг к дружке, прикрываясь от дождя зонтиками. Достоинство и светскость, с которыми держались старшие, ничуть не умалялись легкомысленным хихиканьем младших.</P>
<P>Самая высокая из барышень - та, что позвала меня - извинилась. Окликать незнакомца - верх неприличия, но она надеется, что я прощу ее, ибо "… матушка, похоже, совершенно не намерена нас представлять, а тетушка Эдмонд вся извелась из-за бедной Дидоны… ну, в общем, мистер Симонелли, мы решили отбросить церемонии и представиться сами. Если бы мы не знали, что вы будете нашим священником, мы бы никогда не решились. Овечки не должны бояться своего пастыря, не так ли, мистер Симонелли? Этот доктор Протеро такой несносный! Почему он не прислал вас раньше? Надеюсь, мистер Симонелли, вы не станете судить поспешно о красотах прихода Всех Надежд в столь безрадостное время года? - И одним легким взмахом руки она отвергла нежнейший, самый безмятежный на свете пейзаж, признавая окрестные леса, холмы, торфяные болота и горные потоки нестоящими моего внимания. - Если бы вы приехали в июле или августе, мы познакомили бы вас со всеми красотами Дербишира, а сейчас, боюсь, окрестности покажутся вам блеклыми и скучными. - (Вовсе нет, одной лишь ее улыбки хватило бы, чтобы сделать любой пейзаж приятным для моих глаз!) - Нужно будет уговорить маму устроить бал! - внезапно оживилась мисс Газеркоул. - Вы любите танцевать, мистер Симонелли?"</P>
<P>- Тетя Эдмонд говорила, что мистер Симонелли - большой ученый, - заявила одна из ее сестер с той же лукавой усмешкой. - Наверное, он не интересуется ничем, кроме книг.</P>
<P>- Какие книги вы любите, мистер Симонелли? - потребовала ответа средняя мисс Газеркоул.</P>
<P>- Вы поете, мистер Симонелли? - поинтересовалась самая высокая.</P>
<P>- Вы охотитесь? - спросила самая маленькая. Старшие сестры тут же зашикали на нее: "Молчи, Китти, а то он тебя пристрелит".</P>
<P>Затем две старшие барышни взяли меня под руки, и мы отправились осматривать мой новый приход. И каждое замечание барышень Газеркоул о деревне или ее обитателях выдавало их наивное убеждение, что в целом свете нет ничего занимательнее и достойнее внимания, чем они сами.</P>
<P>Сентября 27, 1811 года</P>
<P>Сегодня обедал в Апперстон-хаусе. Две перемены по восемнадцать блюд. Виндзорский суп. Макрель. Рагу барашка. Отварная курица весьма недурна. Превосходные пирожки с яблоками. За столом я был единственным джентльменом.</P>
<P>Миссис Эдмонд засыпала меня советами относительно моего будущего хозяйства: "… а когда отправитесь покупать овец, я пойду с вами. Во всей округе никто лучше меня не разбирается в домашней живности".</P>
<P>- Непременно, мадам, - отвечал я, - вы очень добры. Однако сейчас я подумываю о том, чтобы заняться врачебной практикой, ибо ближайший доктор живет в Бакстоне. Осмелюсь предположить, вы уже слышали, что я принял роды у миссис Каблук.</P>
<P>- Кто такая миссис Каблук? - спросила миссис Эдмонд.</P>
<P>- Жена того джентльмена, что владеет усадьбой Всех Надежд.</P>
<P>- О чем вы толкуете, мистер Симонелли? Здесь нет никакой усадьбы Всех Надежд.</P>
<P>- Кто она, мистер Симонелли? - спросила старшая мисс Газеркоул.</P>
<P>Меня смутило их крайнее невежество, и, набравшись терпения, я рассказал о своем знакомстве с Джоном Каблуком и посещении усадьбы Всех Надежд. Однако чем дотошнее я расписывал подробности этой истории, тем упорнее они утверждали, будто знать не знают ни о какой усадьбе, ни о ее хозяине.</P>
<P>- Возможно, я ошибся в имени, - наконец сдался я, хотя нисколько не сомневался в своей памяти.</P>
<P>- Не иначе, мистер Симонелли! - заметила миссис Газеркоул.</P>
<P>- Наверное, вы говорите о мистере Шоу, - с сомнением предположила старшая мисс Газеркоул.</P>
<P>- Или о Джоне Хестоне, - добавила мисс Марианна.</P>
<P>Дамы пустились в обсуждение возможных кандидатов, но так и не смогли остановиться ни на ком. Этот был слишком стар, тот - слишком молод. На мили вокруг не нашлось джентльмена, способного, по мнению дам, стать отцом новорожденного младенца. Полагаю, все вышеизложенное свидетельствует лишь о прискорбной нехватке мужского пола в этой части Дербишира.</P>
<P>Сентября 29, 1811 года</P>
<P>Кажется, начинаю понимать, почему миссис Газеркоул так стремилась заполучить в свой приход богатого священника, обремененного семейством. Она боится, как бы бедный и неженатый не решил, что самый простой способ обеспечить свое будущее - жениться на одной из ее дочек. Роберту Йорку (священнику, о котором миссис Газеркоул упомянула, как о владельце годового дохода в шестьсот фунтов) было отказано от места только из-за того, что он начал проявлять признаки влюбленности в старшую мисс Газеркоул. Подозреваю, что миссис Газеркоул не в восторге от того, каким успехом я пользуюсь у всех пятерых сестер. Выяснилось, что каждая просто умирает от желания чему-нибудь научиться, ну и натурально, на роль учителя выбрали меня. Старшую мисс Газеркоул я обучаю французскому; мисс Марианну - итальянской грамматике; Генриетте преподаю историю Британии в романтическом ключе, Китти - в кровавом. Джейн достались математика и стихосложение.</P>
<P>Октября 9, 1811 года</P>
<P>Этим утром, вернувшись из Апперстон-хауса, обнаружил у дверей дома Дандо с двумя лошадьми. Слуга сказал, что его хозяин хочет сообщить мне нечто чрезвычайно важное и не терпящее отлагательства.</P>
<P>Как и в прошлый раз, я нашел Джона Каблука в библиотеке за книгой. Рядом на маленьком столике стояли бутылка с вином и грязный стакан.</P>
<P>- Наконец-то, мистер Симонелли! - Хозяин вскочил с места. - Рад вас видеть! Похоже, сэр, вы унаследовали не только внешнее сходство с нашим семейством, но и наши пороки! </P>
<P>- О чем вы? </P>
<P>- О лжи, разумеется! Перестаньте, мистер Симонелли! Не изображайте невинность! Я вас раскусил. Вашего отца звали вовсе не Симонелли, и, насколько я знаю, он никогда не был в Генуе! </P>
<P>Молчание.</P>
<P>- Вы знали моего отца, сэр? - смятенно спросил я.</P>
<P>- Ну, разумеется! Он был моим кузеном.</P>
<P>- Это совершенно невозможно! </P>
<P>- Напротив, - заявил он, - и если вы внимательно прочтете это письмо, то увидите, что я прав. - И Джон Каблук вручил мне пожелтевший лист бумаги.</P>
<P>- Ума не приложу, что заставляет вас оскорблять меня, сэр - воскликнул я, - но если вы не потрудитесь взять свои слова обратно, мне придется вас проучить, - и я уверенно протянул письмо обратно, но тут мне в глаза бросилась фраза: "третью дочку йорского торговца льняными тканями".</P>
<P>- Постойте! - вскричал я и снова выхватил письмо из рук хозяина. - Моя мать была третьей дочерью йоркского торговца льном! </P>
<P>- Да неужели! - На лице Джона Каблука появилась обычная кривая ухмылка.</P>
<P>Письмо было написано в таверне "Старая звезда" на Стоунгейт в Йорке, и адресовано Джону Каблуку. Автор сообщал, что вынужден завтракать второпях (и действительно бумагу испещряли пятна от масла и джема). Он направлялся в усадьбу Всех Надежд, но в Йорке его задержала внезапно вспыхнувшая страсть к третьей дочери торговца льняными тканями. Чаровница была описана во всех подробностях. Я успел прочесть о "легкой округлости форм", "золотисто-русых локонах" и "глазах цвета незабудок".</P>
<P>Если верить словам друзей, а также акварелям, которые мне довелось видеть, портрет определенно был срисован с моей матери! И даже если бы я и после этого не поверил Джону Каблуку, письмо было датировано девятнадцатым января 1778 года. Это означало, что оно написано ровно за девять месяцев до моего рождения! Внизу стояла подпись: "Твой любящий кузен Томас Перелесок".</P>
<P>- Такая страсть, - промолвил я, дочитав письмо, - а ведь уже на следующий день он ее бросил! </P>
<P>- Вы не должны его винить, - сказал Джон Каблук. - Никто не может противиться своим страстям.</P>
<P>- И все же, - продолжил я, - кое-что меня удивляет. Мать всегда очень расплывчато описывала своего соблазнителя (она даже не знала его имени), но в одном никогда не сомневалась - он был иностранцем.</P>
<P>- Ну, это легко объяснить, - отвечал Джон Каблук. - Как бы долго мы ни жили на этих островах - на много тысячелетий дольше нынешних обитателей - мы предпочитаем держаться обособленно и гордимся, что в наших жилах течет иная кровь.</P>
<P>- Вы - иудеи? </P>
<P>- Иудеи? - переспросил он. - Разумеется, нет! </P>
<P>Мгновение я размышлял.</P>
<P>- Вы сказали, что мой отец умер? </P>
<P>- Увы. В тот раз после расставания с вашей матерью Том так и не добрался до моей усадьбы. Сначала его увлекли конные скачки, потом петушиные бои. Однако несколько лет спустя он снова написал: обещался посетить меня в середине лета и погостить подольше. На сей раз он успел добраться до деревни неподалеку от Карлайля, где снова пал жертвой страсти к двум молодым женщинам… </P>
<P>- Двум! - воскликнул я изумленно.</P>
<P>- А что вы хотите? - отвечал Джон Каблук. - Каждая оказалась по-своему хороша, поэтому он никак не мог выбрать. Одна была дочерью мельника, другая - пекаря. Том хотел, чтобы они отправились вместе с ним в его дом на Эйлдонских холмах, где жили бы в мире и согласии, следуя велениям своих сердец. Увы, его щедрое предложение не нашло отклика у черствых и неблагодарных девиц. А вскоре пришла весть о смерти Тома. Позднее я узнал, что дочка мельника прислала ему записку, в которой намекала, что готова уступить. Он отправился к мельнице, туда, где на берегу быстрой речки росла рябина. Здесь я вынужден прервать свой рассказ и заметить, что в лесу нет дерева отвратительнее! Обе девицы ждали вашего отца под рябиной. Дочка мельника швырнула Тому в лицо горсть этих ужасных ягод, а дочка пекаря столкнула его в реку. Затем они сбросили сверху мельничный жернов, который придавил Тома ко дну. Кузен был на редкость силен. Вся моя семья (вернее, наша) славится необыкновенной выносливостью. Нас не так-то просто лишить жизни, но на груди Тома лежал мельничный жернов! Он не смог встать и вскоре захлебнулся.</P>
<P>- Боже милосердный! - воскликнул я. - Это чудовищно! Как священник я, безусловно, не могу одобрить привычки отца обольщать юных дев, но как сын должен признать, что возмездие никак не соответствовало тяжести деяния! Неужели правосудие не настигло этих кровожадных особ? </P>
<P>- Увы, - отвечал Джон Каблук. - Впрочем, довольно ворошить печальное прошлое нашего семейства. Лучше скажите мне, чего это вам взбрело в голову, что вы - итальянец? </P>
<P>Я сказал, что идея принадлежит деду. Смуглое лицо внука и рассказы дочери внушили ему мысль о моем итальянском или испанском происхождении. Любовь к итальянской музыке решила дело. Деда звали Джордж Александр Симон - вот я и стал Джорджио Алессандро Симонелли. Добрейший старый джентльмен не отверг падшую дочь, напротив - он всячески заботился о ней и давал денег, чтобы нанять слуг и найти достойный кров. Когда от горя и стыда мать умерла вскоре после моего рождения, дед взял меня в свой дом, воспитал и дал образование.</P>
<P>- Больше всего меня удивляет, - заметил Джон Каблук, - что вы выбрали Геную - город, который пришелся бы Тому по душе больше других, окажись он в Италии. Ни безвкусную Венецию, помпезный Рим или надменную Флоренцию - нет, именно Геную. О, Генуя - этот вечный полумрак и зловещие отзвуки, что исчезают в сиянии морских глубин! </P>
<P>- Уверяю вас, я выбрал Геную случайно! </P>
<P>- Однако выбрали, - сказал Джон Каблук, - и ваш выбор свидетельствует о глубочайшей проницательности, каковая всегда отличала членов нашего клана. Впрочем, еще раньше вас выдало острое зрение! Никогда в жизни я так не удивлялся, когда вы заметили пару ничтожных пылинок, налипших на пеленку! </P>
<P>Я спросил, здоров ли его сын.</P>
<P>- Здоров-здоров, благодарю вас. У него превосходная кормилица, кстати, ваша прихожанка. Ее молоко как нельзя лучше подходит младенцу.</P>
<P>Октября 20, 1811</P>
<P>Утром во дворе конюшни барышни Газеркоул собирались на конную прогулку. Разумеется, меня пригласили их сопровождать.</P>
<P>- Но, дорогая моя, - сказала миссис Эдмонд старшей мисс Газеркоул, - вы не должны забывать, что, возможно, мистер Симонелли не ездит верхом. - И она устремила на меня вопросительный взгляд, словно предлагая с ее помощью выпутаться из щекотливого положения.</P>
<P>- Вовсе нет, - отвечал я. - Мне это не впервой. Не знаю занятия приятнее, чем верховая езда. - И я уверенно приблизился к довольно надменной кобыле серой масти. Однако вместо того, чтобы покорно дожидаться, пока я взберусь на нее, кобыла шарахнулась в сторону. Я последовал за ней, но невоспитанное животное снова отпрыгнуло от меня на пару шагов. Так продолжалось три-четыре минуты, и все это время барышни Газеркоул молча наблюдали за моими безуспешными попытками оседлать непокорное животное. Внезапно лошадь встала как вкопанная, и я попытался влезть ей на спину, но не тут-то было - никогда не думал, что лошадиные бока такой причудливой формы! Вместо того чтобы в мгновение ока оказаться на ее спине (как я неизменно проделывал, взлетая на лошадей Джона Каблука) я на полпути сверзился на землю.</P>
<P>Разумеется, вместо того, чтобы винить во всем безобразную скотину, юные обитательницы усадьбы Апперстон-хаус сочли, что дело во мне. Не знаю, что ранило меня сильнее: удивленные взгляды мисс Газеркоул и мисс Марианны или нескрываемое веселье Китти.</P>

<P>Позднее обдумал этот вопрос более тщательно и пришел к выводу, что при здешней скудости общества грех не воспользоваться излишним досугом и не научиться кое-каким навыкам верховой езды - нельзя же так зависеть от дурного настроения кобылы! Наверное, попрошу конюха миссис Газеркоул Джозефа со мной позаниматься.</P>
<P>Ноября 4, 1811 года</P>
<P>Сегодня сопровождал барышень Газеркоул на прогулке. Живописная синева неба, рыжевато-коричневый лес, пухлые, словно диванные подушки, белые облака - это все, что я успел разглядеть, ибо пять барышень явно вознамерились не давать мне продыху.</P>
<P>- Ах, мистер Симонелли, не будете ли вы так любезны сделать то? </P>
<P>- Ах, мистер Симонелли, не затруднит ли вас сделать это? </P>
<P>- Мистер Симонелли, что вы думаете о том и об этом? </P>
<P>Меня нагрузили корзинкой для пикника и мольбертом, который так и норовил выскользнуть из рук. Вдобавок я должен был участвовать в выборе нужного ракурса для будущей картины, высказывать мнение о поэзии мистера Кольриджа, поедать пирожные и разливать вино.</P>
<P>Перечитал то, что успел написать в дневнике со времени моего приезда сюда и страшно удивился - я нигде не упомянул о том, сколь барышни Газеркоул различны меж собой. Свет еще не знал таких непохожих друг на друга сестер! У всех пятерых разные вкусы, характеры, внешность и манера держаться. Старшая (и самая хорошенькая) Изабелла выше и изящнее прочих. Генриетта - самая романтичная, Китти - самая беспечная, а Джейн - тишайшая из сестер. Может часами грезить в гостиной над книгой. Сестры входят и выходят, ссоры начинаются и гаснут. Одна с победной улыбкой удаляется из комнаты, другая печально вздыхает и сворачивает рукоделие, но Джейн нет до них никакого дела! Внезапно она медленно и загадочно улыбается мне, а я улыбаюсь в ответ, сам почти уверовав, что нас связывают некие непостижимые тайны.</P>
<P>Марианна, вторая по старшинству после Изабеллы, чьи волосы точности повторяют медный цвет буковых листьев - самая несносная из сестер. Если мы находимся вместе в одной комнате, нам хватает и получаса, чтобы затеять ссору по любому пустяку.</P>
<P>Ноября 16, 1811 года</P>
<P>Джон Уиндль прислал письмо, в котором рассказывает, что в четверг, в трапезной Корпус-Кристи, доктор Протеро живописал доктору Консидайну мой предполагаемый портрет спустя десять лет - с грязнулей-женой и целой вереницей сопливых отпрысков в стоптанных башмаках. Доктор Консидайн так хохотал, что добрая ложка обжигающего супа из гусиных потрохов, которую он только что поглотил, вылилась прямо через нос.</P>
<P>Ноября 26, 1811 года</P>
<P>К усадьбе Джона Каблука нет ни дорог, ни тропинок. Его слуги не обрабатывают поля. Я вообще не заметил вблизи никаких хозяйственных угодий. И на что они живут? Сегодня видел, как какая-то мелкая тварь - скорее всего, крыса - жарилась над очагом в одной из комнат, а несколько слуг жадно склонились над огнем, сжимая в руках оловянные тарелки и древние ножи. Лиц я не разглядел. (Удивительное дело, но кроме Дандо и старухи-дикобраза мне пока не удалось заглянуть в лицо никому из слуг Джона Каблука - при моем приближении они всегда умудряются шмыгнуть в тень).</P>
<P>Джон Каблук - превосходный собеседник, его речи весьма поучительны, а образованность выше всяких похвал. Сегодня он заявил мне, что Иуда Искариот некогда считался лучшим пасечником на свете, и за прошедшие две тысячи лет никому не удавалось произвести мед, хотя бы отдаленно напоминающий по вкусу Иудин. Поскольку мне никогда не доводилось слышать или читать об этом, я принялся выпытывать у хозяина подробности. Джон Каблук отвечал, что непременно найдет кувшин того самого меда - наверняка где-нибудь в чулане завалялся - и подарит мне.</P>
<P>Затем он заговорил о том, в каком расстройстве оказались дела моего отца после его смерти, и что с тех самых пор многочисленные претенденты на наследство покойного не перестают воевать друг с другом.</P>
<P>- Мне известно, по крайней мере, о двух поединках, - сказал хозяин, - ну и, как водится, двое искателей наследства покинули сей мир. Еще одного, чью страсть к наследству вашего отца затмевала только страсть к струнным квартетам, спустя три года нашли повешенным на дереве за собственные длинные седины. Тело его было проткнуто насквозь скрипичными, альтовыми и виолончельными смычками. Эдакий музыкальный святой Себастьян! А не далее, как прошлой зимой, отравили целый дом. Правда, претендентка в одной сорочке успела выбежать в лютую пургу, так что все обошлось, пострадали только слуги. Мне и самому удалось избегнуть множества напастей только потому, что я никогда не собирался заявлять претензий на наследство вашего отца, хотя, честно говоря, прав у меня не в пример больше, чем у некоторых. Однако самым вероятным претендентом может считаться сын Тома Перелеска. Если он заявит права на наследство, все распри тут же прекратятся. - Тут Джон Каблук посмотрел на меня.</P>
<P>Я был потрясен.</P>
<P>- Э-э-э… но ведь я незаконнорожденный… </P>
<P>- Мы не придаем значения подобным мелочам. Большинство наших соплеменников рождается вне брака. Земли вашего отца, как в Англии, так и в других краях едва ли меньше моих владений, и вам не составит особого труда вступить в права наследства. Как только станет известно, что вы заручились еще и моей поддержкой, вы обоснуетесь в усадьбе Пустое сердце к следующему же квартальному дню.</P>
<P>Надо же, а ведь я и помыслить не мог о таком подарке судьбы! Мне по-прежнему трудно поверить в случившееся, но с тех пор я только и думаю, что о наследстве. Ибо никто в целом свете не сможет распорядиться им лучше меня! Вовсе не потому, что я столь уж высокого мнения о собственной персоне - просто я искренне верю, что имею природную склонность к управлению большим имением. Если я унаследую земли Тома Перелеска, то немедленно займусь улучшением на строгой научной основе их плодородия и добьюсь увеличения урожая в три-четыре раза (я читал, что некоторым джентльменам удавалось достичь подобного). Как отзывчив я буду к арендаторам и слугам! Я научу их быть счастливыми! Или продам поместья отца и куплю землю в Дербишире, а после женюсь на Марианне или Изабелле. И каждую неделю буду верхом приезжать в гости к миссис Газеркоул и подробно расспрашивать о состоянии дел в поместье, не забывая давать ей и миссис Эдмонд ценные советы по поводу и без оного.</P>
<P>Семь утра декабря 8, 1811 года</P>
<P>О Дидоне Паддифер по-прежнему никаких вестей. Начинаю думать, что наши с миссис Эдмонд опасения, будто ее похитили цыгане или бродячие лудильщики, далеки от истины. Мы опросили поденщиков, пастухов и содержателей таверн, но все утверждают, что цыгане ни объявлялись в округе с самой середины лета. Нужно навестить мать Дидоны миссис Глоссоп.</P>
<P>Восемь вечера того же дня</P>
<P>Что стало с моими надеждами! От полного счастья к совершеннейшему отчаянию - и всего за двенадцать часов! Каким глупцом я был! Мечтал унаследовать поместья отца - уж лучше бы я отправился в ад, чтобы арендовать там собственность! Впрочем, именно адского пламени я и заслуживаю, ибо пренебрег своим долгом. Подверг опасностям жизнь и души моих прихожан. Моих прихожан, коих должен оберегать от всякого лиха! </P>
<P>Утром я посетил миссис Глоссоп. Бедная женщина сидела, уткнувшись в фартук, и рыдала. Я сказал ей, что мы с миссис Эдмонд задумали поместить в газетах Дерби и Шеффилда объявления. Возможно, кто-нибудь видел Дидону или слышал о ней.</P>
<P>- Ах, сэр, - вздохнула она, - ничегошеньки из этого не выйдет. Я прекрасно знаю, где дочка.</P>
<P>- Вот как! - удивился я. - Почему же в таком случае вы не приведете ее домой? </P>
<P>- Да куда мне! - воскликнула женщина. - Что я могу, если ее забрал сам Джон Каблук! </P>
<P>- Джон Каблук? - вскричал я смятенно.</P>
<P>- Да, сэр, хотя вряд ли вы о таком слыхали. Миссис Эдмонд не любит, когда говорят о Джоне Каблуке, и бранит нас за невежество и суеверия. Но простые люди хорошо его знают. Джон Каблук - могущественный эльф, который живет где-то неподалеку - не ведаю, с каких пор, наверное, с самого сотворения мира. Знаю только, что он никогда не забывает заявлять на нас свои права. Наверное, у него в доме (а живет он в усадьбе Крах Всех Надежд) завелся эльфийский детеныш, вот ему о понадобилась крепкая молодка, чтобы младенец сосал доброе человечье молоко.</P>
<P>Не могу сказать, что сразу поверил ей. Не стану утверждать и обратного. Я просто молча сидел в совершенном оцепенении, пока бедная женщина, позабыв о собственных горестях, не начала трясти меня за плечо и не побежала к миссис Эдмонд за бренди. Когда она вернулась, я одним глотком осушил стаканчик, после чего отправился прямиком в конюшню миссис Газеркоул и попросил Джозефа оседлать Квакера. Миссис Эдмонд выскочила из дома, желая узнать, что стряслось.</P>
<P>- После, миссис Эдмонд, после! - и я ускакал.</P>
<P>На стук открыл Дандо и сказал, что хозяина нет дома.</P>
<P>- Неважно, - заявил я с самоуверенной улыбкой, - я пришел не к нему, а к моему маленькому кузену, моему крошке-эльфу, - я намеренно сказал "эльфу", и Дандо не стал возражать, - которому помог появиться на свет семь недель назад.</P>
<P>Дандо объяснил, что ребенок находится в комнате в конце длинного коридора.</P>
<P>В огромной комнате пахло гниющим деревом и сырой штукатуркой. Стены испещряли пятна сырости и крысиные норы. В центре комнаты на деревянном стуле странной формы сидела молодая женщина. Железные прутья прижимали ее к спинке стула, не позволяя встать. Руки и ноги были закованы в кандалы и опутаны ржавыми цепями. У груди она держала сына Джона Каблука.</P>
<P>- Дидона? - позвал я.</P>
<P>Сердце мое упало, когда она радостно улыбнулась в ответ. - Слушаю, сэр.</P>
<P>- Я новый священник прихода Всех Надежд.</P>
<P>- Как я рада видеть вас, сэр! Я непременно встала бы и сделала реверанс, но вы должны меня простить - у маленького джентльмена с утра превосходный аппетит! </P>
<P>Она поцеловала ужасное создание и назвала его ангелочком, маленьким негодником и дорогой крошечкой.</P>
<P>- Как ты попала сюда? - спросил я.</P>
<P>- Слуги мистера Каблука забрали меня прямо из дома и привели сюда. А уж они-то свое дело знают. - Дидона весело рассмеялась. - Силком втащили меня на холм и посадили в телегу. А я им сказала, что в этом нет нужды. Как только я услыхала, что бедный маленький джентльмен остался без молока. - Она встряхнула младенца и снова поцеловала, - я только и думала о том, как бы скорее приложить его к груди. В этом райском местечке одно лишь гнетет меня - мистер Каблук сказал, что я должна оставить своего ребеночка, пока кормлю его сыночка. И если все ангелы спустятся с небес и преклонят перед ним свои сияющие колени, то и тогда он не передумает. Какая незадача, сэр, ведь молока-то у меня хватит на двоих! </P>
<P>В доказательство своих слов Дидона без смущения обнажила груди, которые даже на мой неискушенный взгляд были переполнены молоком.</P>
<P>Молодую женщину тревожило, кто кормит ее младенца. Я сказал, что Энн Харгривз. Дидона обрадовалась и заявила, что у Нэн всегда был хороший аппетит.</P>
<P>- Никто так не любил пудинги, как эта девчонка, сэр. Наверняка, молоко у нее сладкое и здоровое, как думаете, сэр? </P>
<P>- Миссис Эдмонд уверяет, что маленький Горацио Артур растет не по дням, а по часам. А как тут с тобой обращаются? </P>
<P>- Ах, сэр, зачем вы спрашиваете? Разве вы не видите это позолоченное кресло, украшенное бриллиантами и жемчугами? Или эту комнату с хрустальными колоннами и бархатными занавесками цвета роз? А ночью - можете мне не верить, сэр, я и сама-то себе верю с трудом - я сплю на шести пуховых матрасах, а под голову кладу шесть шелковых подушек! </P>
<P>Я сказал, что весьма рад это слышать. А хорошо ли ее кормят? </P>
<P>Жареной свининой, сливовым пудингом, тостами с сыром, хлебцами с жиром, отвечала она. По словам Дидоны, подобные вкусности в усадьбе Крах Всех Надежд никогда не переводятся. Я же увидел у ее ног только треснувшую тарелку с заплесневелыми хлебными крошками.</P>
<P>Дидона верила, что на ней небесно-голубое платье с бриллиантовыми пуговицами. С застенчивой улыбкой она спросила, нравится ли мне ее наряд? </P>
<P>- Ты очень хорошенькая, - отвечал я, и она осталась довольна. На самом деле женщина была в том самом коричневатом платьице, в котором гуляла в злополучное утро. Платье порвалось и загрязнилось. Волосы Дидоны были испачканы детской рвотой, а левый глаз заплыл кровью из ссадины на лбу, оставленной локтем младенца. Это душераздирающее зрелище наполнило мое сердце такой жалостью, что, не отдавая себе отчета, я лизнул палец и стер кровь с ее левого глаза.</P>
<P>Я открыл было рот, чтобы спросить, разрешают ли ей вставать с позолоченного кресла, инкрустированного бриллиантами и жемчугами, но услышал, как позади скрипнула дверь. Я обернулся и увидел Джона Каблука. Я ожидал, что он спросил меня, что я здесь делаю, но хозяин не заподозрил обмана, а занялся оковами Дидоны. Цепи и кандалы, как и все в этом доме, были старыми и изношенными. Неудивительно, что он опасался за их прочность. Закончив, Джон Каблук обернулся и улыбнулся мне.</P>
<P>- Не останетесь ли выпить со мной стаканчик вина? - спросил он. - Хочу кое о чем вас расспросить.</P>
<P>В библиотеке хозяин наполнил стаканы и сказал.</P>
<P>- Кузен, я хотел поговорить с вами о семействе, которое весьма вольготно проживает в моих английских владениях. Забыл, как их там? </P>
<P>- Газеркоулы? </P>
<P>- Да-да, верно, - мгновение он о чем-то размышлял. На темном лице появилась обычная кривая ухмылка. - Я овдовел семь недель назад, - продолжил Джон Каблук. - С тех пор, как в Англии есть женщины, не припомню, чтобы я так долго жил холостяком. Откровенно говоря, меня давно уже не прельщают радости ухаживания, поэтому буду весьма признателен, если вы возьмете на себя труд избавить меня от них, и посоветуете, какая из женщин мне подойдет.</P>
<P>- Я совершенно уверен, что вам не понравится ни одна из них! </P>
<P>Он рассмеялся и положил мне руку на плечо.</P>
<P>- Кузен, уверяю вас, мне не так сложно угодить, как вам кажется.</P>
<P>- Нет, я действительно не могу. Вы должны извинить меня, но в этом деле я вам не помощник.</P>
<P>- Вот как! Это почему же? </P>
<P>- Потому что… э… потому что я собираюсь жениться на одной из них! - выпалил я.</P>
<P>- Поздравляю, кузен. На которой? </P>
<P>Я уставился на него.</P>
<P>- То есть? </P>
<P>- Просто скажите, которую берете вы, и я возьму себе другую.</P>
<P>- Марианну! - воскликнул я. - Ах, нет, постойте, скорее Изабеллу! То есть… - Тут до меня дошло, что, кого бы из сестер я ни выбрал, остальные подвергнутся страшной опасности.</P>
<P>Джон Каблук рассмеялся и участливо похлопал меня по плечу.</P>
<P>- Меня нисколько не удивляет, что сын Томаса Перелеска так ненасытен, когда речь идет об английских женщинах. Мои аппетиты куда скромнее. С меня хватит и одной. Так и быть, через пару дней сам поеду в деревню и посмотрю, которая из них мне приглянется. Вам останутся остальные четверо.</P>
<P>Неужели Изабелле, Марианне или любой другой из сестер предстоит до конца дней влачить жалкое существование в усадьбе Крах Всех Надежд? Стоило ли рождаться на свет для такой печальной доли? </P>
<P>Дома я больше часа рассматривал в зеркале свое отражение. В Кембридже меня всегда удивляло, почему люди часто воспринимали мои речи как оскорбление. Теперь я видел, что слова тут ни при чем - все дело в моем эльфийском лице. Его мрачная алхимия превращает все благородные человеческие чувства в свирепые эльфийские пороки. Я был в отчаянии, но в зеркале отражалась лишь эльфийская гордыня. Мое раскаяние становилось яростью, задумчивость обращалась коварством.</P>
<P>Декабря 9, 1811 года</P>
<P>В половине одиннадцатого предложил руку и сердце Изабелле Газеркоул. Милая, покладистая девушка уверила меня, что я сделал ее счастливейшей из женщин. Однако она никак не соглашалась на тайную помолвку.</P>
<P>- Я понимаю, что мама и тетя Эдмонд станут чинить нам препятствия, но молчание нас не спасет! Я знаю их куда лучше. Увы, пока они не расположены признать ваши неоспоримые достоинства, но со временем нам наверняка удастся их уговорить! И чем скорее мы начнем изливать на них бесконечные жалобы и мольбы, тем скорее осуществятся наши чаяния. Я буду заливаться слезами, вы изобразите отчаяние. Я сделаюсь больна - жаль, это потребует времени, ибо как назло вид у меня на редкость цветущий и здоровый.</P>
<P>Разве мог не поддаться уговорам столь прелестной наставницы двуличный кембриджский выпускник? Изабелла так нежно упрашивала меня последовать ее совету, что я почти забыл о собственных планах и был вынужден согласиться с ее столь разумными доводами. В конце я даже поведал ей часть правды. Якобы недавно я узнал, что у меня объявился весьма богатый родственник, который решил мне покровительствовать. К тому же, вскоре я надеюсь вступить в наследство. Наверняка миссис Газеркоул станет куда уступчивее, если узнает, что я ничуть ее не беднее? </P>
<P>Изабелла тут же согласилась с разумностью моих доводов и захотела послушать о моих чувствах к ней и прочие глупости, однако я вынужден был ретироваться, потому что заметил Марианну, которая входила в комнату для завтрака.</P>
<P>Поначалу Марианна оказалась несговорчивой. Нет, она вовсе не говорит, что не хочет стать моей женой. Замуж выходить все равно придется, и она надеется, что мы вполне друг другу подходим. Однако почему помолвка должна оставаться тайной? В этом есть что-то неприличное.</P>
<P>- Как вам угодно, - сказал я. - Просто я подумал, что если вы действительно питаете ко мне нежные чувства, то согласитесь уступить столь невинной просьбе. К тому же, сами понимаете, тайная помолвка обязывает нас обращаться друг к другу только по-итальянски.</P>
<P>Марианна страстно любила итальянский, в особенности потому, что сестры не понимали по-итальянски ни слова.</P>
<P>- Ах, раз так, тогда я согласна! - воскликнула она.</P>
<P>В саду в половине двенадцатого мое предложение приняла Джейн. Она прошептала мне в ухо: "Как бог, красив лицом, когда весна цветет", улыбнулась кроткой загадочной улыбкой и взяла мои руки в свои.</P>
<P>В начале первого в утренней гостиной мне пришлось столкнуться с затруднением иного рода. Генриетта уверила меня, что тайная помолвка - именно то, чего она желает всей душой, но умоляла позволить ей написать кузине в Абердин. Оказывается, мисс Мэри Макдональд, пятнадцати с половиной лет от роду, ближайшая подруга и постоянный адресат Генриэтты, оказалась в такой же ситуации, что и моя нареченная! </P>
<P>Самое удивительное, объясняла Генриетта, что в ту же неделю, когда в ее жизни появился я (и Генриетта, по ее словам, тут же утратила покой), она получила письмо, в котором Мэри Макдональд писала, что влюбилась в рыжеватого пресвитерианского священника - преподобного Джона Маккензи. Судя по описаниям Мэри Макдональд, ее избранник был почти так же хорош собой, как и я! Разве не удивительно, что судьбы подруг оказались так схожи? Наверняка, страстное желание Генриетты рассказать Мэри Макдональд о нашей помолвке было отчасти вызвано чувством соперничества. Подозреваю, что, уверяя меня, будто больше всего на свете желает, чтобы отношения Мэри Макдональд и мистера Маккензи завершились помолвкой, моя нареченная отчасти кривила душой. Однако заставить Генриетту не писать подруге я не мог, посему пришлось согласиться с ее условием.</P>
<P>В три пополудни в гостиной я наконец-то набрел на Китти, которая упрямо не хотела меня слушать, а продолжала вертеться по комнате, переполненная грандиозными планами поразить всю деревню представлением, которое собиралась устроить в амбаре на Рождество.</P>
<P>- Вы меня не слушаете, - сказал я, - а ведь я только что просил вас стать моей женой.</P>
<P>- А я уже ответила, что согласна. Это вы меня не слушаете. Лучше посоветуйте, какую пьесу выбрать. Изабелла хочет изображать какую-то несправедливо обвиненную неземную красавицу, невиновность которой выясняется в последнем акте. Марианна вообще не соглашается участвовать, если ей не разрешат сказать что-нибудь по-итальянски. Джейн совершенно в этом не разбирается, потому лучше бы ей и вовсе не раскрывать рта, а Генриетта будет делать то, что я велю. А вот я хочу быть медведем! Таким славным умудренным жизнью говорящим мишкой! Мишкой, умеющим танцевать - вот так! А вам придется изображать солдата или кучера - неважно, кого именно, потому что у нас есть шляпа для одного и сапоги для другого. А теперь, мистер Симонелли, говорите, какую пьесу нам выбрать? </P>
<P>Два часа дня, декабря 10, 1811 года. В лесу между усадьбой Крах Всех Надежд и деревней Всех Надежд</P>
<P>Я достал перо, чернильницу и тетрадь.</P>
<P>- Что вы делаете? - захныкала до смерти перепуганная Дидона.</P>
<P>- Пишу дневник, - отвечал я.</P>
<P>- Сейчас? - удивилась она. Бедняжка Дидона! Все время, пока я писал эти строки, она не переставала жаловаться, что скоро совсем стемнеет, а снегопад все усиливается. Действительно, снежные хлопья изрядно мешают писать и размывают буквы.</P>
<P>Этим утром мой неусыпный надзор за деревней принес свои плоды. Когда я стоял в церковном портике, скрытый от глаз пышными зарослями плюща, на дорожке, ведущей от усадьбы Апперстон-хаус, появилась Изабелла. Резкий порыв ветра прошелся по деревне, срывая последние листья с деревьев и принося с собой первые снежные хлопья. Внезапно показалось, будто на дорожку, ведущую к церкви от господского дома, обрушилась буря из листьев и снега, и Джон Каблук был тут как тут, низко кланялся и улыбался.</P>
<P>В этот миг моя решимость следовать намеченному плану подверглась суровому испытанию - мог ли я оставить ее, всех их на милость Джона Каблука? Все в нем - от вкрадчивого наклона головы до того самого загадочного жеста - вселяло в мое сердце ужас, но я был нужен в другом месте. Оставалось надеяться, что доверие, которое питали ко мне барышни Газеркоул, станет им надежной защитой.</P>
<P>Я, не медля, направился в усадьбу Крах Всех Надежд. Стоило мне появиться на пороге комнаты, где сидела Дидона, как бедняжка вскрикнула: - Ах, сэр, вы пришли, чтобы вызволить меня из этого ужасного места? </P>
<P>- Что, случилось? - изумился я. - Я думал, что ты всем довольна.</P>
<P>- Так оно и было, сэр, пока вы не лизнули палец и не коснулись им моего глаза. Тут же я увидела все по-другому! Теперь, когда я смотрю этим глазом… - Дидона закрыла левый глаз, оставив открытым правый, - то вижу себя в золотом платье в волшебном дворце. Я укачиваю самого красивого младенца, которого мне доводилось видеть. Но если я открою другой… - теперь Дидона открыла левый глаз, - прекрасный дворец превращается в отвратительно грязную каморку, а на руках у меня - ужасный гоблинский детеныш. Но, - добавила она поспешно (заметив, что я хочу что-то сказать), - мне все равно, что тут на самом деле творится! Мне очень плохо и я хочу домой! </P>
<P>- Рад слышать, - ответил я. Затем, предупредив женщину, чтобы слушалась меня во всем и не перечила, чтобы я ни сказал, я высунул голову из комнаты и позвал Дандо.</P>
<P>Он тотчас явился и отвесил мне низкий поклон.</P>
<P>- У меня послание от твоего господина, - сказал я. - Я встретил его в лесу вместе с новой невестой. Однако, как многие англичанки, эта расположена покапризничать. Кто-то вбил ей в голову, что усадьба Крах Всех Надежд - ужасная дыра. Поэтому мы с твоим хозяином решили, что эта женщина, - я показал на Дидону, - должна отправиться со мной и помочь невесте твоего хозяина преодолеть страхи. Знакомое лицо непременно ее успокоит.</P>
<P>Я остановился и всмотрелся в темные и злобные черты эльфа. В ответ он ошеломленно уставился на меня.</P>
<P>- Ну, и чего ты дожидаешься, болван? - воскликнул я. - Делай, как велено! Развяжи кормилицу, чтобы я немедля отвел ее к твоему господину! - Затем, подражая приступам гнева, столь характерным для Джона Каблука, я принялся запугивать Дандо всем, что пришло в голову. Я грозился избить его, заковать в кандалы и запереть в темницу. Клялся, что расскажу хозяину о его возмутительном непослушании, и обещал, что ему придется до конца жизни распутывать ветки в лесу и расчесывать травы в полях - будет знать, как оскорблять и ни во что меня не ставить! </P>
<P>Хоть Дандо далеко не дурак, куда ему было тягаться со мной. Моя ложь оказалась настолько убедительной, что он не только принес ключ, чтобы расковать Дидону, но и изрядно утомил меня оправданиями и мольбами о прощении.</P>
<P>Когда прочие слуги услыхали, что английский кузен их хозяина уводит английскую кормилицу, в их затуманенных нечеловеческих мозгах зашевелились подозрения. Все слуги выползли из своих укрытий и столпились вокруг нас. Впервые я смог разглядеть их вблизи. Я и сам-то с трудом выдержал это зрелище, а что уж говорить о Дидона! Позднее женщина призналась мне, что правым глазом лицезрела дам и господ, облик которых был сама доброта, и ее мучило, что она их обманывает. Однако другим глазом Дидона видела гоблинов, служивших Джону Каблуку, в их истинном обличии.</P>
<P>На головах у них торчали выросты, ветвистые рога или щитки, как у насекомых; попадались головы смятые и сдавленные, словно заплесневелые апельсины. Клыкастые пасти и пасти воронкообразные ухмылялись, зевали и источали слюну. Кошачьи уши и уши летучих мышей, крысиные усы. Глаза старцев на юных лицах, громадные и наивные детские глаза на лицах, сморщенных от времени. Глаза подмигивали и щурились даже на тех частях тела, где я не чаял их увидеть. Гоблины скрывались везде: они пялились на нас изо всех щелей в обшивке стен, а изо всех дыр в лестничных перилах торчали гоблинские носы и хоботки. Слуги Джона Каблука тыкали в нас грубыми мозолистыми пальцами, тянули за волосы и щипали, оставляя на теле синяки. Мы с Дидоной выбежали из дома, забрались на спину Квакеру и поскакали в зимний лес.</P>
<P>С неба цвета бурных морских волн обильно валил снег. Копыта Квакера цокали в тишине да звенела лошадиная упряжь.</P>
<P>Поначалу нам удалось отъехать довольно далеко, затем откуда-то опустилась тонкая туманная дымка, и тропа больше не вела в нужном направлении. Мы забрались так глубоко в чащу и скакали так долго - не иначе как этот лес превышал размерами Дербишир и Ноттингемпшир вместе взятые! По моим подсчетам нам давно уже пора было выехать на опушку. И какую бы тропу я ни выбирал, мы неизменно проезжали мимо белой калитки, за которой начиналась ровная сухая дорога - подозрительно сухая, если учесть, сколько снегу навалило вокруг - и всякий раз Дидона спрашивала, почему мы не свернем туда. Однако я не поддался. Тропинка казалась самой обычной, но вдоль нее дул обжигающий ветер, словно дыхание печи, в котором вонь горелого мяса смешивалась с запахом серы.</P>
<P>Когда стало окончательно ясно, что скакать дальше - только изнурять себя и коня, я сказал Дидоне, что нужно спешиться и привязать Квакера к дереву. Так мы и поступили. Затем забрались на ветки и стали ждать Джона Каблука.</P>

<P align=center><a href="http://bakanov.org/">Школа перевода В.Баканова</a></P>