P>Перевод Надежды Парфеновой

Стихи в переводе Н. Парфеновой и А. Круглова

Кара Далки

Гэмпэй

Лизе Энн - за дружбу и музыку

От автора

Сюжет романа-фэнтези "Гэмпэй" основан на хрониках великой войны, а точнее, серии войн, ознаменовавшей конец периода Хэйан в японской истории. События, отраженные в книге, относятся приблизительно к 1153-1185 годам нашего века. Тем не менее, "Гэмпэй" не следует воспринимать как летопись, и не только из-за его фантазийной составляющей. Как бы полно я ни старалась воссоздать картину падения Хэйан Кё, задача эта оказалась практически невыполнимой. Большинство историографий, к которым мне довелось прибегнуть, были составлены годами, а то и столетиями позднее указываемых событий, а там, где заходит речь об именах и датах, они зачастую противоречат друг другу. Тем не менее, я пыталась вести свой рассказ по возможности близко к источникам.

Написан роман в стиле былин гунка - "записей о войнах" периодов Камакура и Хэйан, хотя местами мне пришлось отступить от него, чтобы сделать повествование привычнее для западного читателя. Например, здесь вы не найдете того числа героев, которые свойственны произведениям такого характера, не встретите аллюзий на древние поэмы и предания. Вдобавок, я была менее скрупулезна в описании деталей вооружения и обмундирования, столь красочно описываемых в сказаниях того времени. Надеюсь, читатель простит мне эти погрешности.

Однако некоторые реалии периода Хэйан требуют пояснения. Прежде всего, японский средневековый календарь не соответствует календарю европейскому, о котором рядовой японец узнает лишь спустя четыре века после описываемых событий. Начало первого месяца приходилось приблизительно на первую декаду февраля, а Новый Год по традиции отмечался в первый день весны. Старояпонское членение суток также разнилось с нашим - каждый час (или стража) соответствовал двум европейским, а дни объединялись не в недели, а в декады, то есть месяц разбивался на начало, середину и конец.

Люди эпохи Хэйан не сохраняли одного имени на протяжении всей жизни. Так, младенцев нарекали детским именем, которое впоследствии менялось во время обряда первых хакама или покрытия главы, проводимого для мальчиков в возрасте около семи лет. Представителей знати часто величали в соответствии с должностью, воинов - по названию родной провинции. Монахам и монахиням при постриге также давались новые прозвания. Знатные женщины использовали в качестве имен названия поместий, в которых жили, либо должность и чин отца, а дамы из наиболее почитаемых фамилий, которые служили или жили во дворце, титуловались по названиям ворот императорских дворцов. Для удобства читателя я в значительной мере упростила этот порядок, поэтому большинство героев "Гэмпэя" сохраняет имена по ходу повествования.

В эпоху Хэйан люди рано облекались ответственностью. Мальчики двенадцати лет могли участвовать в битвах, а в тринадцать-шестнадцать - вступать в брак, как и девочки. Даже императоры порой восходили на трон трех-четырехлетними малышами.

В знатных семьях мужчинам позволялось помимо жены содержать наложниц. Дети вельмож и аристократов часто передавались на воспитание родственникам либо подчиненным - для обучения боевым искусствам и этикету, а также из политических соображений. Порой братья и сестры жили порознь и почти не видели друг друга до самого совершеннолетия.

Правительство Хэйан строго блюло порядок чинопочитания, однако почти не препятствовало переходу и узурпации власти. Правящий император не всегда, а точнее, лишь изредка управлял государственными делами, будучи чаще всего марионеткой, тогда как реальная власть делилась между влиятельными кланами (например, Фудзивара) и другими членами императорской семьи. Временами император формально отрекался от трона в пользу одного из потомков, слагая с себя утомительные церемониальные обязанности, и правил из-за кулис в качестве высокочтимого государя-инока. Стоит ли говорить, какой вес в столице имели крупные военачальники, располагавшие собственными армиями - важным инструментом поддержания власти, с помощью которого кланы Минамото и Тайра добились столь высоких позиций в конце периода Хэйан.

Сюжет романа "Гэмпэй" во многом зиждется на "Повести о доме Тайра" или "Хэйкэ-моногатари", порой называемой японской "Илиадой", а также "Сказании о годах Хогэн" и "Сказании о годах Хэйдзи". Кое-что было почерпнуто из "Хроник Ёсицунэ", написанных спустя три века после войны Гэмпэй, из "Ходзёки" или "Записок из кельи", стихотворного дневника, датируемого несколькими десятилетиями позже, а также из "Зерцала Востока", официальной летописи, составленной примерно через сотню лет после становления первого сёгуната.

Тем читателям, которым захочется побольше узнать о неповторимом и чарующем мире культуры периода Хэйан, я могу рекомендовать книгу "Мир блистательного принца" Айвэна Морриса, а также классическую литературу тех времен: "Повесть о принце Гэндзи" Мурасаки Сикибу, "Записки у изголовья" Сэй-Сёнагон, "Повесть о расцвете" или "Эйга-моногатари" и, разумеется, саму "Повесть о доме Тайра".

Кара Далки

Пролог

Голос колокола в обители Гион

Звучит непрочностью всех человеческих деяний.

Краса цветков на дереве сяра

Являет лишь закон: "живущее - погибнет".

Гордые недолговечны:

Они подобны сновидению весенней ночью.

Могучие в конце концов погибнут:

Они подобны лишь пылинке пред ликом ветра.

* пер. Н.И. Конрада

Так начинается знаменитая Хэйкэ1-моногатари2, излюбленная слепыми сказителями, что читают ее, ударяя по струнам лютни бива. Так пел-приговаривал монах Хоити, сам того не ведая, призракам Исэ Тайра, за что поплатился ушами3.

Велик был расцвет дома Тайра, и столь же велико - его падение, сродни падению скалы с отвесной кручи в море. Вместе с Тайра рухнула мечта государства Хэйан, мира "обитателей заоблачных высей4", жизнь которых текла среди музыки и поэзии, танцев и тонко надушенных одежд, до последней мелочи подобранных к сезону. Это царство изящества и покоя было сметено беспощадной рукой воина, что следовал пути меча и лука, а не кисти и стиха.

Многое о войне Гэмпэй забылось с течением времени, но легенды остались. Что, если правдива каждая? Как знать. Может быть, в мире великого Будды все сказания суть тени прошлого?

Свиток первый Начала

Белая рыба

Кто скажет, как зреют войны? Бывает, вражда, точно слабый росток, пробивается сквозь многие поколения - и вот, в одночасье, раздается звон тетивы и булата. Или же война лишь продолжает череду прежних побоищ, как бусины четок следуют одна за другой по шелковому шнурку. Порой развязка наступает с неизбежностью осеннего дождя, а иногда ее вовсе не видно на горизонте, пока один шаг, одна малая перемена не вызывают того, что прежде казалось немыслимым. Война Гэмпэй могла бы послужить примером всего вышесказанного.

Начнем же с одного стылого весеннего утра. Шел четырнадцатый год царствования императора Сутоку, и второй - эпохи Хоэн.

Тайра-но Киёмори5, коренастый молодец девятнадцати лет, стоял на носу ладьи, рассекавшей волны Внутреннего моря Сэто. Одни легенды гласили, что в тот день он отправился на богомолье к святилищам почитаемого острова Миядзима, а другие - будто он и его люди обходили дозором берега края Аки, выискивая пиратов. Впрочем, одно не исключало другого.

Испокон веков Тайра были превосходными мореплавателями и мастерами морских сражений. Под предводительством Тадамори, отца Киёмори, дом Тайра снискал еще большую славу, истребляя пиратов, то и дело совершавших набеги на местных рыбаков и торговцев. Такого успеха добились Тайра на этом поприще, что милости, жалованные Сиракавой и прочими императорами: Хорикавой, Тобой и Сутоку, изливались на них нескончаемым дождем. Уже в двенадцать лет Киёмори удостоился звания младшего начальника дворцовой стражи, а в возрасте восемнадцати его возвели в четвертый придворный ранг, приравняв к государевым вельможам.

Утро, когда Киёмори с дружиной подплывали к Миядзиме, выдалось безветренным. Паруса обвисли, и гребцам пришлось налечь на весла, чтобы вести ладью по водной глади. Вокруг не было ни суденышка - даже рыбацкие лодки, которых всегда полным-полно в этих водах, куда-то исчезли. На душе у Киёмори сделалось неспокойно. Может, рыбаков отпугнули слухи о новых пиратах?

- Как думаешь, в чем дело? - спросил он одного из попутчиков - бритоголового буддийского монаха в рясе.

- Господин, я удивлен не меньше вашего, - ответил тот. - Не помню случая, чтобы рыбаки упустили такой день. Обыкновенно их ничем не удержать на берегу - ни знаменьем богов, ни праздничным обрядом.

Внезапно Киёмори разглядел вдали, у самого горизонта нечто, от чего ему стало не по себе. Поначалу он решил, что глаза его подводят, но там и впрямь стоял туман - густой, клубящийся над самой водой, точно пар из открытой купальни на зимнем морозце. Он становился все гуще и гуще, обволакивая лодку со всех сторон, покуда воины и Киёмори совсем не потонули в нем, потеряв из виду все, куда не доставали весла. Сама их посудина казалась в тот миг островком серого призрачного мира.

- Что за напасть! - подивился вслух Киёмори. - Обычно солнце разгоняет утренний туман, а не наоборот. - Он втянул носом воздух - не дым ли вокруг - но гарью не пахло, только соленой морской влагой.

- Господин, может, лучше переждать? - предложил один из гребцов. - В такой мгле мы не разберем дороги, а тут неровен час - наскочишь на мель. Если это простой туман, он скоро рассеется, и мы спокойно поплывем дальше.

- Если это простой туман, - эхом отозвался Киёмори, нутром чувствуя, что все обстоит иначе. Много загадочных историй ходило о Внутреннем море и его обитателях, особенно о Царе-Драконе Рюдзине. Киёмори невольно задумался, не прогневал ли он или кто из его сородичей морских ками6? А может, туман был творением божеств, во владения которых путешественники, сами того не ведая, вторглись?

Киёмори взял пригоршню рисовых лепешек, взятых в дорогу, раскрошил и рассыпал комочки над свинцово-серой водой, взывая к духам морской пучины: "Если я или кто из моего клана нанес вам обиду, простите. Если же нет, и сие погодное диво - затея богов или злопыхателей-демонов, прошу, помогите нам!".

Из глубины поднялись гигантские рыбы и принялись шумно заглатывать подношение, но Киёмори стоял в замешательстве, не зная, кто они и кем посланы. Лодка покачивалась от легкого волнения, поднятого рыбами, и только плеск воды о борта нарушал неестественную тишину.

Внезапно из моря выпрыгнул огромный белый судак и приземлился на палубные доски. Рыбина отчаянно забилась, так что одному из гребцов пришлось усмирить ее ударом весла. Когда судак затих, разевая рот на последнем издыхании, Киёмори и монах подошли ближе.

- В жизни такого не видывал! - воскликнул Киёмори.

- Несомненно, это знак благоволения богов, - сказал монах. - Вопреки Десяти заветам, я предлагаю съесть эту рыбу как можно скорее, чтобы удача, ниспосланная ками, сопровождала нас везде и во всем.

- Пожалуй, - ответил Киёмори. - Я как-то слышал о подобном знаке. Разве не сказано, что давным-давно в лодку чжоуского князя У-вана прыгнула белая рыба?

- Господин, - окликнул его гребец. - Смотрите: парус!

Киёмори вгляделся в туман. Действительно, невдалеке показалось нечто вроде алого паруса.

- Есть ли в здешних местах рыбак, - спросил Киёмори, - который ходит под красными парусами?

- Нет, господин, - отвечал гребец. - Да и торговому кораблю было бы глупо так заявлять о себе, когда кругом еще полно пиратов.

- А может, это и есть пират? - задумался вслух Киёмори.

- Тогда, господин, он либо храбрец, либо безумец. Какому еще пирату придет в голову так бахвалиться, зная, что могучие Тайра стерегут эту бухту?

Киёмори усмехнулся.

- Тогда правьте на парус, - велел он своим морякам. - Сейчас узнаем, кто этот безумец или смельчак.

- Но господин, - вставил другой гребец, - в тумане мы можем столкнуться! Той лодки отсюда даже не видно. Как мы узнаем их скорость и курс?

- Значит, гребите помалу, нэ7? Приступайте. Я послежу за парусом и буду вас направлять.

Дружине ничего не оставалось, как снова приналечь на весла и продолжать путь по серым водам Внутреннего моря. Киёмори указывал им, куда править, когда грести, а когда сушить весла, полагаясь на волю волн. Красный парус становился все ближе и ближе, пока туман между лодками вдруг не исчез, словно по дуновению божества.

Тут Киёмори увидел такое, отчего у него перехватило дух. Парус принадлежал челноку в форме дракона с чешуей из перламутровых раковин. Поверх алого шелка красовался герб в виде белой свернувшейся змеи. В челне сидели три прекрасные дамы, одетые на манер знатных фрейлин в многослойные кимоно всех тонов моря - синего, серого и зеленого. Киёмори подивился, каким образом дамы очутились так далеко от берега, хотя в силу возраста успел усвоить, что женские капризы зачастую недоступны пониманию.

- Доброе утро, благороднейшие госпожи, - произнес он, кланяясь.

- Привет тебе, младший военачальник Тайра-но Киёмори, - сказала одна.

- Привет тебе, о будущий властитель земель, - подхватила другая.

- Привет тебе, о канцлер еще не назначенный, - закончила третья.

Киёмори отшатнулся, с силой качнув ладью.

- Должно быть, дамы решили посмеяться надо мной. Властитель земель - может быть, случись мне показать себя достойным такого поста. Но канцлер?! Так высоко воспаряют лишь знатные Фудзивара или князья императорской крови. Я же - из худородных Тайра. Мы - воины, а не придворные сановники. Так зачем вы меня дразните?

Прелестнейшая из дам улыбнулась ему.

- Мы и не думали, господин.

- Быть может, он и впрямь не знает? - прошептала ее соседка.

- Не знаю чего? - встрепенулся Киёмори. - Что я должен знать?

- То, что ты императорской крови, - ответила красавица.

Юноша нахмурился.

- Это лишь подлые сплетни. Мой отец - Тадамори, глава дома Тайра. Других я не знаю.

- Да, ибо он тебя вырастил. Но твоя мать…

- …Была наложницей императора. Она не упускает случая напомнить об этом.

- И когда ее пожаловали твоему отцу за заслуги перед государем Сиракавой, она носила дитя. Им был ты.

- И сам император, - добавила дама по левую руку от первой, - нарек тебя этим именем в залог чистого процветания, которое оно означает.

У Киёмори холодок пробежал по спине. Сам по себе слух был далеко не нов. В детстве легко воображать себя тайным наследником императора, но когда он впервые попал с отцом в Хэйан Кё и увидел усмешки вельмож, заявляющих, что таким неотесанным воякам место рядом с прислугой, то понял, что сплетни - лишь очередная попытка очернить Тадамори.

- Думаете, я поверю?

Красавица подмигнула ему.

- Чем же мне тебя убедить?

Она провела рукой по воде, и оттуда вдруг выпорхнула стайка крошечных крылатых фей в полупрозрачных кимоно, сидящих в морских раковинках. Они что-то пропели тонкими мелодичными голосками и тут же нырнули обратно.

Киёмори опешил.

- Так значит, ты… неужели та самая Бэндзайтэн8, покровительница музыки, богиня искусства, дочь Царя-Дракона?

Красавица засмеялась.

- Теперь-то ты меня узнал. Отрадно.

Юноша снова поклонился, на сей раз припав к самым доскам.

- Как могу я не знать той, которую моя семья так часто славит за удачу на море? Выходит, белая рыба - от тебя, госпожа?

- Это дар моего отца, Рюдзина. Съешь ее, и тебе будет сопутствовать удача. Стало быть, ты поверил нашим словам и тому, что однажды можешь стать канцлером?

- К-конечно, почтенная госпожа.

Киёмори пытался унять волнение - от знания того, кем он был и кем мог стать, у него мутился разум.

- Но чем я заслужил такую честь - знать наперед свою судьбу? Почему ты рассказываешь мне все это здесь, сейчас?

Бэндзайтен кокетливо провела по воде кончиками пальцев, намочив длинные рукава. Те поплыли в волнах, точно водоросли.

- О твоей отваге на море наслышаны многие, князь Киёмори, даже приближенные Царя-Дракона. Мы следили за тобой из глубин, и… остались в восхищении.

Киёмори склонил голову.

- Очень польщен тем, что на меня обратил взор столь досточтимый правитель.

- Мы также заметили, что твой клан довольно властолюбив.

- Не более, чем любой другой, почтенная госпожа. Все мы стараемся выбиться как можно выше. Таков уж порядок вещей в наши дни. Однако же, мощь Фудзивара крепче каменных стен, и многие лишь напрасно калечат себя, стремясь превзойти их по части чинов и влияния.

- Даже стены порой дают трещины, господин Киёмори, а стена Фудзивара стара, и давно не знала починки. Они овладели мастерством церемоний и этикета, но самую суть их утратили. Восседают в своей превозносимой столице и считают ее средоточием мира, не думая о земле, которая их окружает. Похоже, забыли они об оказанных нами благодеяниях, эти почитатели лотосов, будд и босацу9.

Ее пальцы заскользили по воде чуть более принужденно.

- Мой отец предвидит наступление темных времен. Однако, наблюдая людей, он проникся к ним добротой и желает помочь им миновать эту бедственную пору. Отец решил выбрать одного из смертных, кормчего, способного возглавить империю, провести ее сквозь грядущую бурю судьбы, и думает, что таким кормчим вполне можешь быть ты, князь Киёмори.

Осознав, что ему выпала редкая возможность прославиться, в том числе благодаря родству с императором, Киёмори в душе преисполнился гордости и честолюбия.

- Значит, твой отец рассудил мудро, великая Бэндзайтэн, - ответил он. - Скажи, что мне делать, как отыскать эти трещины и свершить предсказанное тобой.

- Мы поможем тебе, если пообещаешь, оказавшись у власти, возвести в мою честь святилище на острове Миядзима, превосходящее роскошью все, что были построены до сих пор. Тогда ты получишь наше благоволение - мое и моего отца, Царя-Дракона. Сделай так, угоди нам, и твой ум, сноровка и отвага принесут роду Тайра великую славу, а имя Киёмори не забудется во веки веков.

- Славу… - прошептал он жарко, словно звал возлюбленную. - Ты получишь свое святилище на Миядзиме, госпожа! Такое, какого империя прежде не знала. Клянусь!

- Превосходно. И еще: ты примешь этот цвет… - она указала на красный парус, - …для своих боевых стягов, ибо грядут битвы - великие и ужасные. Но победа останется за тобой, если только ты последуешь нашим советам.

Киёмори с такой силой стиснул борт, что деревянная обшивка жалобно заскрипела.

- Я все сделаю, о великая. Только прикажи.

- Твое рвение похвально, Киёмори-сан. Очень скоро ты получишь от нас известие. Не могу дождаться дня, когда увижу свое новое святилище. А до той счастливой поры, прощай!

Красный парус вздулся под напором невидимого ветра. Драконий челн с тремя дамами поплыл прочь и растворился в густом тумане.

Киёмори повернулся к дружине.

- Вы видели то же, что и я? Не почудилось ли мне?

Гребцы, опешив, смотрели на него.

- Воистину, господин, нам явилась сама Бэндзайтэн! Она даже прекраснее, чем на картинах! Нашему роду несказанно повезло, господин! Добиться ее покровительства, не говоря уже о помощи Царя-Дракона - великое счастье!

Волшебный туман растаял быстрее, чем свежий снег весной, и глазам снова предстало открытое море. На юго-востоке показался священный остров Миядзима. Паруса ладьи наполнил попутный ветерок.

- Так съедим пожалованный нам дар - белую рыбу, - сказал Киёмори, - и предадимся мечтам о больших переменах. А потом мы направимся к святилищам Миядзимы и воздадим почести ками, что благословили нас этим видением.

Дорожка огней

Когда ладья Киёмори, наконец, причалила к маленькой пристани на острове Миядзима, уже вечерело. Пиратов в тот день они не встретили, чему были даже рады: Киёмори так смутило пророчество Бэндзайтэн, что он с трудом соображал.

На крутой тропинке, ведущей к пристани, показались трое жрецов синто в белых рясах и высоких черных шапочках. При виде дозорной ладьи, полной воинов, на их лицах отразились недоумение и тревога.

- Мир вам, святые люди! - прокричал Киёмори, спрыгивая на отмель и шагая к каменистому берегу. - Я - Тайра-но Киёмори, младший военачальник дворцовой стражи. Нынче утром сама Бэндзайтэн послала мне видение, и сюда, на ее священный остров, я явился принести пожертвование и помолиться. Она повелела мне выстроить здесь большой храм в ее честь, и я желал бы осмотреть место, где буду его закладывать.

Жрецы изумленно взглянули на него, и низко, до земли, поклонились.

- Если так, Миядзима и наши святилища в вашем распоряжении, Киёмори-сан. Весть о ваших подвигах долетела даже до сих скромных берегов. Просим лишь не тревожить здесь ни камней, ни живых тварей, пока вы здесь, и не оставаться на ночлег, поскольку даже мы живем на большой земле и возвращаемся туда каждый вечер. Ночью остров принадлежит богам, и ни одному смертному не должно нарушать его покоя.

- Будь по-вашему, - сказал Киёмори, склоняя голову. - Ждите, я скоро приду, - наказал он дружине. - Я должен пройтись и немного подумать.

Воины тревожно перешептывались. Уже смеркалось, и редкий моряк отважился бы плыть домой в ночную пору - Внутреннее море изобиловало подводными камнями и островками. Однако Киёмори знал своих людей. Сноровки им было не занимать, и они повиновались ему беспрекословно.

Трое жрецов сели в свою лодчонку и отплыли с прощальными возгласами. Киёмори взобрался по косогору к святилищам дочерей Царя-Дракона. В последний раз он был здесь ребенком, когда семья приезжала на паломничество, и сейчас смотрел вокруг уже другим взглядом.

Молельни с тростниковыми крышами настолько сливались с окружающим лесом, что Киёмори не сразу заметил их между деревьями. Всюду были видны признаки заботливого ухода - тропинки содержались в чистоте, кровли своевременно чинились, - но в целом постройки оставляли впечатление глубокой древности и убожества.

Киёмори не стал совершать ритуал омовения рук и заходить внутрь.

- Немудрено, что Бэндзайтэн попросила о новом святилище, - пробормотал он себе под нос. - Она явно заслуживает лучшего.

Киёмори снова спустился на берег и прошелся вдоль кромки воды. Ручные олени, пасущиеся в прибрежных зарослях, склоняли перед ним головы. Долго он брел, раздумывая, какое святилище будет здесь уместнее всего, какой вид должен открываться с подворья, дабы пробудить в будущих паломниках благоговение перед божеством. Однако среди этих мыслей нет-нет да пробивались честолюбивые грёзы о том, как он станет канцлером и как распорядится властью.

Киёмори брел, пока небо над головой не окрасилось предзакатным багрянцем - цветом паруса Бэндзайтэн. Зеркало моря, подернутое легкой рябью, представилось ему в этот миг бранным полем с тысячей алых стягов, реющих на подводном ветру.

Чуть поодаль из воды вырастали брусья ворот-торий10, перетянутые гигантским витым канатом толщиной в мужскую талию. И дерево, и пенька, судя по виду, давно отслужили свое. Киёмори представил себе, что возвел бы на их месте: мощные тории кипарисового дерева, увенчанные двойной перекладиной с изящным прогибом и покрытые алым лаком в китайском стиле. И само святилище он построил бы здесь, у берега, а не на скале, сокрытым от глаз. Молельни тоже были бы из кипариса наподобие дворца Царя-Дракона - по крайней мере, как его описывали редкие смельчаки, которым посчастливилось побывать в подводном царстве и вернуться живыми.

Когда Киёмори собрался продолжить путь, его внимание привлек странный бесформенный предмет у самой кромки воды, где волны едва касались камней. "Должно быть, ком водорослей, - подумал он, - или топляк, или обломок погибшего корабля". Приблизившись, Киёмори понял свою ошибку, ибо то, что он принял за выброшенный морем хлам, оказалось лежащей ничком женщиной. Он подбежал и сел рядом на корточки, не смея прикоснуться. На женщине было изысканное платье фрейлины, ухоженные волосы блестели.

- Госпожа, вы живы? Вы меня слышите?

Женщина открыла глаза и улыбнулась. Ее зубы были зачернены ягодным соком по дворцовой моде, брови выщипаны, а лицо - добела напудрено. Она села, но не стала прикрывать лицо рукавом, как было принято среди придворных жеманниц.

- Это ты, Киёмори-сан. Я ждала тебя.

- Ждала… меня? Кто ты? Как здесь очутилась? Упала за борт?

Незнакомка рассмеялась.

- Нет, конечно. Я здесь по настоянию отца, Царя-Дракона. Ты мог бы звать меня Сиси, если бы это не было созвучно смерти. Нет, зови меня Токико. Моих сводных сестер ты уже видел. Одна из них - Бэндзайтэн, с ней вы беседовали сегодня утром. Здесь, на нашем священном острове, все твои помыслы нам открыты. Отец доволен тем, что ты избрал путь союзничества. Он послал меня сюда, чтобы я стала твоей первой женой, направляла и помогала в делах.

Киёмори разинул рот: более изящной девушки ему встречать не доводилось.

- Если так, повелитель Рюдзин одарил меня много щедрее, чем я заслуживаю.

Он протянул ей руки и помог подняться - в многослойном тяжелом кимоно это было непросто. Его поразило, что она совершенно не вымокла.

- Может быть, - отозвалась Токико, - но отец знает, как немощны смертные, и хочет быть уверен в твоем успехе. - С этими словами она смело взяла Киёмори за руку, словно давнего знакомого. - Он наказал почаще напоминать тебе, что нужно быть беспощадным в бою, но сдержанным в управлении вассалами.

Киёмори нахмурился и тут же невольно улыбнулся.

- Нам ли, воинам, не знать таких вещей? Этому учат с малых лет, подобно тому, как держать лук и стрелы, или выкликать свое имя перед боем, чтобы найти противника по себе.

- Допустим, - сказала Токико, - но отец также понял, что смертные порой становятся забывчивы… или податливы на уговоры. Я послана проследить, чтобы подобного не случилось.

Киёмори усмехнулся и покачал головой.

- Никак не возьму в толк: зачем твой отец дал мне в советчики женщину?

Токико выпустила его руку и прошла чуть вперед.

- Затем, что женщины редко входят в раж, в отличие от мужчин, и могут видеть то, что недоступно вам. К тому же, ты будешь не только воином. Если тебе суждено появляться при дворе на равных со знатью, предстоит еще многому научиться.

Киёмори вспомнил насмешки аристократов Хэйан Кё11: как они гнушались его общества, каким невеждой и деревенщиной он чувствовал себя перед ними. "А ведь я императорской крови, ровня им, если даже не лучше. Мне бы только набраться манер, тогда бы я им показал…"

- Твои речи не лишены смысла, Токико-сан.

- Конечно. Я могу научить тебя и твоих сыновей дворцовому этикету.

- Это было бы… Сыновей, говоришь?

- Да. Их я подарю тебе немало. И все они прославятся искусностью манер и ловкостью в бою. А дочерей ты сможешь в свое время выгодно сосватать.

- Ух. Было бы… было бы превосходно, Токико-сан! - Киёмори вообразил оторопь на лицах придворных, случись ему с семьей приехать в столицу и вести себя с теми же грацией и изыском, что и они. - Я должен еще раз поблагодарить твоего отца за незаслуженную щедрость.

Токико сделала несколько шагов вперед и лукаво оглянулась.

- Ты все получишь, но… мой отец просит тебя об одном одолжении. Одной мелочи взамен.

Киёмори подошел к ней.

- Для него - все, что угодно, моя госпожа.

- Неужели всё? Что ж, полагаю, ты знаком с тем, что носит имя Кусанаги… "Коситрава"?

Киемори встал, как вкопанный.

- Кусанаги? Какой воин не слышал об императорском мече? Да ведь он - одно из Трех Священных сокровищ12!

- Отлично. Тогда ты должен знать и о кузнеце. Его выковал мой отец.

- Ходят и такие легенды, Токико-сан.

- Они верны. Меч проглотил змей-Ороти, один из драконов моря. Быть может, ты слышал, что дракона этого убил Сусаноо, бог ветра и грома, а после отыскал меч в его хвосте. Сусаноо отдал его смертному, к которому благоволил - некоему Ямато Такэру, тот же дал ему это имя: "Коситрава". Но это - предание глубокой древности. Мой отец был терпелив и милостив, позволив мечу пребывать в смертном пределе. Однако Рюдзин предвидит наступление темных времен для мира людей, и опасается, что меч будет использован с дурными намерениями. Поэтому он хочет вернуть его.

Киёмори отшатнулся назад.

- Дева, знаешь ли ты, чего просишь? Как я могу украсть Священный меч…

- Разве я говорила о краже? - прервала его Токико. - Особам императорской крови разрешается брать Кусанаги. Мой отец предвидел, что отпрыск императора однажды вернет его. Разве мы не сказали, что ты - сын правителя? Когда станешь канцлером, и твой внук взойдет на трон, кто посмеет тебя остановить?

- Да, но я бы не… внук, говоришь?

- Ты что, не слышал моих сестер? Одна из дочерей, которую я тебе подарю, станет женой наследника. Потом она родит сына. Таким образом, твой внук станет императором.

- Император из рода Тайра, - произнес шепотом Киёмори. - Высшей почести для рода и представить нельзя.

- Нельзя, - согласилась Токико с улыбкой.

- Значит, требуется только вернуть меч?

- Только и всего.

- Всего-то - за столькие благодеяния.

- Да.

Киёмори потер подбородок.

- Выходит, отказываться нет причин?

- Вот именно. - Токико протянула руку.

Киёмори неловко шагнул к ней, оскальзываясь на мокрых камнях. Девушка поймала его за рукав и повела в сгущавшиеся сумерки.

До ладьи они добрались уже глубокой ночью. Тусклый свет месяца едва очерчивал ее силуэт на фоне морских вод.

- Господин Киёмори, это вы? - окликнул моряк с палубы.

- Я, и кое-кто еще. Эта дама сегодня поплывет с нами.

- Повелитель, вы… уверены?

- А кто будет нас развлекать? - ворчливо осведомился другой.

- Будьте повежливее с гостьей, - сказал Киёмори, - она дочь Царя-Дракона и сводная сестра Бэндзайтэн, а к тому же моя будущая жена.

После недолгого молчания первый моряк сказал:

- Прошу нижайше простить меня, господин и госпожа, за дурные речи. Милости просим, о, дочь великого Рюдзина! Но с вашего позволения, повелитель, нам нужно собрать на острове хвороста для факелов, чтобы осветить путь. Ночь слишком темна, а вокруг сотни скал.

- Скажи: "нет"! - шепнула Токико. - Этот остров священен, с него ничего нельзя брать. Я дам твоим людям свет.

Киёмори помог ей взойти на ладью, хотя Токико, казалось, сама с легкостью находила путь в темноте. Моряки и воины почтительно, хоть и с опаской, расступались перед ней, и она грациозно проследовала вдоль палубы на корму. Там девушка вытащила из рукава небольшую раковину и подула в нее. Раковина издала несколько чистых приятных нот, напоминая звучание флейты.

Миг, другой - и у самой поверхности появились переливчатые всполохи, лучась бледно-голубым и зеленым. Киёмори ахнул. Он слышал, что моряки называют их драконовыми огнями, когда они появляются из-под воды летним вечером. Поговаривали, что они отражают сияние подводного дворца Рюдзина. Рыбаки уверяли, будто фонари ками рождаются на спинах живущих в этих местах кальмаров. Однако, каков бы ни был секрет, огни, вызванные Токико, выстроились в сверкающую дорожку, ведущую от пристани Миядзимы через все Внутреннее море.

- Вот, - произнесла Токико. - Теперь можете спокойно плыть вдоль полосы, что зажег для вас мой отец.

Моряки и воины, благоговейно перешептываясь, поспешили ставить паруса.

Киёмори поклонился и сказал:

- Истинно, если я сомневался в тебе, отныне все позади.

- Славно сказано, - ответила Токико. - Верь моим словам, исполняй обещанное, и успех тебя не минует.

Драгоценный трон

Когда Киёмори родился, страной правил молодой император Тоба. Как говорилось, его царствование протекало в согласии с Обетованием Тысячи милостей, и государем он был мудрым и великодушным, но к тому же еще прозорливым и не чуждым честолюбия.

"Что за честолюбие может быть у императора? - возразит смиренный слушатель. - Разве не достиг он высшей власти, уподобившись самим богам?" Да, так говорят, однако дела в государстве Хэйан поздних лет обстояли иначе, нежели в ранние беспечальные времена.

Для Киёмори не было секретом, что в правительстве Хэйан Кё всем заправлял клан Фудзивара и его ставленники. Веками они выдавали дочерей за наследников трона, тем самым добиваясь бесконечных повышений по службе и самых почетных чинов. Основав к тому же немало святилищ и храмов и сделав немало щедрых подношений, Фудзивара заручились поддержкой всех мало-мальски влиятельных жрецов и священников. Они стали задавать тон в изящном, поощряли развитие искусств, музыки и каллиграфии, пока само их имя не стало символом утонченности и благородства. Задушенные их покровительством, императоры превратились в заложников Фудзивара, которыми те вольны были повелевать как своими вассалами.

Государь Тоба был сведущ в истории и не мог не знать, что раньше императоры обладали куда большей властью, нежели в последнюю эпоху. Настала пора, - решил он, - вернуть бразды правления наследникам трона.

Его замысел был прост. Во время оно императоры нередко оставляли трон в расцвете лет, лишь только появлялись наследники подходящего возраста, способные их сменить. Считалось, что отрекшийся император принимал схиму, дабы провести оставшиеся годы в молитвах и медитации, вдали от соблазнов бренного мира.

Вот так вышло, что на двадцатом году жизни, полный жизни и сил, Тоба оставил трон своему четырехлетнему сыну Сутоку. Поначалу решение это сочли неслыханным, и Государственный совет бросился перерывать архивы в поисках подобного случая. Тоба, однако, напомнил, что сам он взошел на трон в том же возрасте, и сколько бы советники ни возражали, ссылаясь на раннюю смерть его отца, в конце концов, они были вынуждены признать слабость своих доводов и позволили Тобе отречься.

С тех пор он стал величаться отрекшимся государем Тобой или Тоба-ином13, принял постриг и облачился в суровую рясу монаха, после чего, простившись с дворцом, переехал в собственную усадьбу. Внимание Фудзивара не замедлило переметнуться на малолетнего императора Сутоку.

Однако Тоба-ин отнюдь не охладел к мирским делам. Он окружил себя самыми доверенными советниками. Были средь них и младшие отпрыски рода Фудзивара, которым претило давление родственников. Так за пределами дворцовых стен сформировалось иное правительство, и Тоба-ин, скинув бремя церемониальных обязанностей, смог полностью посвящать себя государственным делам. Далее, государь-инок отказался уступить кому бы то ни было право жалования чинов, и мало-помалу наводнил совет своими ставленниками, готовыми повиноваться ему прежде регента-Фудзивара. А так как особа и закон императора, даже бывшего, почитались священными, Фудзивара ничем не смогли ему помешать.

Однако и Тоба-ин не избежал ошибок. Ведь сказано в сутрах14, что мирские соблазны суть корень падения человека, и история государя-инока подтвердила их правоту. Была у него наложница по имени Бифукумон, в которой он души не чаял, и вот спустя шестнадцать лет после отречения она подарила ему сына. Тоба-ин до того привязался к младенцу, что вынудил своего первенца Сутоку, двадцати двух лет, безукоризненно правившего все эти годы, отречься от трона в пользу трехгодовалого Коноэ - так назвали наследника.

И вновь Государственный совет был потрясен. Пошла молва, будто Тоба-ин невзлюбил Сутоку, усомнившись, что тот - его сын. Министрам пришлось еще раз перебирать хроники, разыскивая схожий случай. Тоба-ин позаботился о том, чтобы прецедент нашелся - среди летописей о древних китайских властителях. Совет снова оказался не в силах перечить императорской воле, и Коноэ, едва складывавший слова, был посажен на трон.

Сутоку, получивший титул новоотрекшегося императора или Син-ина, в ту пору был еще молод и полон жизни. Правил он мудро и справедливо, а тут в одночасье оказался не у дел - отторгнут, оговорен перед народом, забыт отцом, невостребован родиной. Житие схимника Син-ина не привлекало. Что ему было делать? Куда податься?

Запомни хорошенько этого человека, о слушатель, ибо именно он заложил краеугольный камень в основание последующих печальных событий.

Высокие гэта15

Что до юного господина Киёмори, то его судьба пошла в гору, как и предсказывала Бэндзайтэн. Вместе с отцом, Тадамори, служили они императору - отбивали мятежи воинствующих монахов из храмов Ниннадзи и горы Хиэй, за что получили немало наград при дворе. В третий год правления императора Коноэ двадцатипятилетнему Киёмори поручили возглавить Ведомство дворцовых служб. Должность эта требовала постоянного проживания в столице Хэйан, и молодой Тайра начал постройку поместья близ юго-восточной ее части. Незадолго до этого для улучшения подступов к храму Киёмидзудэра в тех краях был возведен мост Годзё. Возле этого-то моста Киёмори велел выкосить траву и сравнять почву, с тем, чтобы выстроить просторную усадьбу, которую он решил назвать Рокухарой.

Так возгордился Киёмори своими деяниями и успехом дома Тайра, что начал носить сандалии на высоких подставках, чем заслужил прозвище Кохэда (высокие гэта).

Отныне он никому не спускал насмешек и дурных слов о его семье, и всякий осмелившийся на это получал побои от Киёмори или его сподручных.

К тому времени Токико родила трех сыновей, нареченных Сигэмори, Мотомори и Мунэмори. Как и было обещано, она взялась с самых ранних лет обучать их искусствам сложения стихов и игры на флейте, умению правильно одеваться и говорить. Токико даже попыталась приобщить Киёмори к изящным манерам, но усердия тот, мягко скажем, не выказывал. Меж старейшин дома уже примечалось, что Киёмори проявляет излишнее внимание и приязнь к своей жене, что у Тайра почиталось редкостью. Однако он никому не раскрыл ее истинного происхождения, а с моряков, сопровождавших его до Миядзимы, взял слово молчать. Остальным же сказал, будто Токико происходит из опального захудалого рода, и всеобщее любопытство было удовлетворено.

Двадцати семи лет Киёмори удостоился звания властителя земли Аки. В отличие от прочих правителей он не пожелал оставаться в столице и жить на доход с податей, а отправился в пожалованный ему приморский край, где стал трудиться, улучшая гавани и поощряя торговлю с иноземными царствами, особенно с великой Китайской империей. Поначалу его старания сочли при дворе чудачеством, пока край Аки не начал богатеть, а казна - полниться, принося дому Тайра еще большие почести. Понятно, что мореходство процветало за счет дозоров Киёмори, которые, как прежде, спасали торговые суда от пиратов, но каким образом купцам сопутствовали попутные ветры и хорошая погода, пока те бороздили воды Внутреннего моря, оставалось загадкой.

С выполнением обета, данного Токико (вернуть меч Кусанаги Рюдзину) Киёмори не спешил. Да и что он мог сделать без права входить во дворец, которое жаловалось лишь вельможам высших рангов? Со скромным четвертым ему дозволялось показываться там лишь по срочному вызову вышестоящих, так что до поры он занял себя приумножением казны да редкими вылазками против врагов государя - пиратов или мятежных монахов.

И в самом скором времени весь люд стал дивиться удаче Исэ Тайра, что продвигались в чинах быстрее, чем куропатка взвивается в небеса.

Полет белых голубей

В тот самый год, когда Киёмори стал властителем земли Аки, у главы дома Минамото, полководца Ёситомо, родился сын. Когда мальчику исполнилось четыре года, Ёситомо повел его в святилище предков. Как и Тайра, Минамото были великим воинским родом - много наделов-сёэн было пожаловано им в пользование. Они тоже искали власти в столице и рьяно сражались с разбойниками и бунтовщиками, замышлявшими против императора и его верноподданных, чем заслужили прозвание "когтей и клыков Фудзивара". Дом Минамото вел родословную от императора Сэйвы, что правил тремя веками раньше, отчего их основная ветвь стала именоваться Сэйва Гэндзи. В отличие от Тайра, почитавших богиню удачи Бэндзайтэн, дом Минамото поклонялся ками Хатиману, богу войны.

Ёситомо привел сына в Большое святилище на Цуругаока, Журавлином Холме, близ приморского селения Камакура. Поначалу мальчуган испугался огромных колонн с полощущимися на ветру призрачно-белыми стягами, каменных полу-львов, полу-псов кома-ину у подножия лестницы, ведущей в главную молельню. Но больше всего напугал его грозный облик самого Хатимана: гигантская позолоченная статуя взирала, насупившись, с седла деревянного боевого коня, словно спрашивая: "Достоин ли ты предстать передо мной?".

При виде статуи мальчик всхлипнул и потянул отца за рукав, чтобы тот увел его обратно, но полководец Ёситомо сел рядом на корточки и сказал сыну:

- Не бойся. Хатиман - наш родовой покровитель, оберегает нас от напастей. Когда-то он был человеком, великим воином - императором по имени Одзин. Его матерью была императрица Дзингу, что одолела корейцев и вернула нам Священную яшму, которая теперь перешла к нашему государю. Говорят, камни эти повелевают приливами и несметной армией рыб. Император Одзин был столь велик, что после смерти стал ками, божеством. Потому наш родовой флаг белого цвета - священного цвета Хатимана. Так что, как видишь, бояться его незачем. Лучше поклонись и пообещай, что станешь таким же могучим воином. Тогда и я, и он сможем тобою гордиться.

Мальчик слушал очень внимательно, затем повернулся к статуе и с поклоном произнес:

- Обещаю. Я буду великим воином.

Ёситомо ухмыльнулся и потрепал сынишку по волосам.

- Вот и хорошо. Так и должно быть.

Тут и он сам поклонился, оставляя жертвенный рис и сложенные листки с молитвами - просьбами к Хатиману благословить сына и ниспослать удачу в сражениях.

Когда они покидали святилище, мальчуган с детской прытью понесся по мощеной дорожке, обгоняя отца. Едва он добежал до ворот-торий у входа на священное подворье, как с соседних деревьев гинкго взметнулась огромная стая белых голубей. Казалось, стае не будет конца: в небе будто трепетал гигантский стяг из тысяч белых крыльев. Широким полотнищем стая потянулась на восток, хотя несколько птиц отделились и полетели на север. Когда Ёситомо догнал мальчика, все голуби вдруг резко повернули на север, за исключением малой стайки, направившейся к северо-западу. Отец с сыном благоговейно любовались невиданным зрелищем.

Во двор тотчас вбежали жрецы Хатимана в сияющих белых одеждах и высоких черных шапках. Они тоже, подняв головы, следили за стаей, указывая на небо и взволнованно переговариваясь. Оба Минамото почтительно ожидали толкования только что явленного знамения.

- Очень важно, куда полетели птицы, - пояснил верховный жрец. - Когда ваш сын поравнялся с ториями, стаю привлек "Дракон на вершине горы". Это направление означает силу и власть - знак безусловно счастливый. Однако некоторые повернули на север, что менее благоприятно. Когда же с вратами поравнялись вы сами, повелитель, к северу направилась вся стая. Путь сей - "Тигр, стерегущий у водопоя" - полон преград, уныния и тьмы. Посему, вот наше толкование: сыну - великая власть, хотя и не без опасности, отцу - успех, но дорогой ценой.

Полководец мрачно кивнул.

- Я сохраню это в памяти. Отныне ваш храм будет непрестанно получать от меня подношения, чтобы Хатиман не усомнился, направляя нас. Обещаю, что выращу сына сам и научу всему, что умею.

- Да сопутствует вам обоим удача! - ответили жрецы и, как один, поклонились Ёситомо и мальчику.

Полководец взял за руку сына, позже нареченного Ёритомо, и повел из святилища. И хотя мы оставим их до поры, запомни, о слушатель, имя Минамото-но Ёритомо, ибо его владельцу предстояло сделать шаг, перевернувший историю.

Свиток второй Хогэн и Хэйдзи

Дым среди зимы

Жар погребального костра казался на удивление приятным. Последний дар отца, сегодня только он и согревал Киёмори.

В эту первую луну третьего года Нимпэй Тадамори занемог и скоропостижно скончался. Теперь дом Тайра предстояло возглавить тридцатипятилетнему Киёмори. Он плотнее закутался в плащ, спасаясь от колкого мороза.

Киёмори не смел выдать скорби - ни стоном, ни единой слезой. Он знал, что за ним наблюдает родня, а в особенности, братья: Таданори, Норимори и Цунэмори. Дядя его, Тадамаса, который и прежде не питал к нему любви, теперь и вовсе пустил слух, будто Киёмори не Тайра вовсе, а императорский байстрюк. Он чуял, как хмурые взгляды буравят его даже здесь, у костра. Киёмори не имел права выказать слабость. Никто еще не оспаривал его главенство в доме Тайра, и он намеревался сохранить этот порядок.

Даже сыну Киёмори велел держаться бесстрастно, не показывать горя на людях. Хотя, поглядывая на юношу сверху вниз - Сигэмори в ту пору минуло пятнадцать - он еще раз убедился, что зря беспокоится. Уже многие замечали, каким одаренным и сдержанным рос его первенец. Об одном лишь жалел Киёмори - что сын преуспел больше в поэзии, изучении сутр и летописей, нежели в ратном и наездничьем деле.

От заунывного пенья монахов по коже бежали мурашки. Киёмори смотрел на клубящийся дым под темным зимним небом. Вот бы отменить смерть, снова и снова черпать от отцовской мудрости! Чья бы кровь ни текла в его жилах, он всегда почитал настоящим отцом Тадамори. С теплотой вспоминал Киёмори его широкое, неказистое лицо с глазами-щелочками. Вспоминал, как отец учил стрелять из лука, стоя на палубе в качку, надевать доспех, ездить верхом, вести за собой людей… В грядущие дни последний урок пригодится особенно.

"Ах, если бы ты дожил до исполнения пророчества, узрел своими глазами, как будет отомщено твое вечное унижение при дворе… Ты не поверил моему рассказу, а теперь я и сам стал сомневаться. Как мне усадить внука на трон без твоих советов?"

Когда смолкли монахи, а пепел собрали для погребения, Киёмори взял сына и пошел прочь, к своей воловьей повозке, где ждала жена Токико с остальными детьми. И хоть тяжко было идти, снег не заметал его высоких гэта.

Подгнивший плод

По истечении двух лет после того, как Киёмори стал главой дома Тайра, осенью второго года Кюдзю Японию постигло великое горе. Императора Коноэ, возлюбленного сына государя-инока Тобы, сразил тяжелый недуг, а затем слепота, после чего он скончался, не дожив до восемнадцати лет.

Даже в те времена столь ранний уход из жизни вызывал пересуды. Смерть государя многим казалась загадочной, даже неестественной. Поговаривали, что юного Коноэ погубило проклятие - будто бы демон-тэнгу в святилище на горе Атаго изображался с шипами, пронзающими глаза. Не он ли навлек слепоту на бедного императора? Как знать - богачи и честолюбцы нередко подкупали монаха или жреца, чтобы посредством высших сил насылать друг на друга несчастья. Однако кто осмелился на такое злодейство? Быть может, все было подстроено с тем, чтобы подозрение пало на смещенного старшего сына, Син-ина?

В действительности Син-ин ничего подобного не делал. В ту пору ему исполнилось тридцать шесть, и все последние годы он вел почти келейное существование во дворце-усадьбе Сандзё - растил детей, пытался найти утешение в музыке, философии и поэзии, однако ничего выдающегося не создал. Когда весть о смерти Коноэ дошла до его ушей, он опустился на пол веранды, глядя на облетающие листья гинкго с унынием всякого осиротевшего подданного.

- Самые яркие, и те падают… - промолвил советник, сидевший рядом.

- И те, - согласился Син-ин.

- Но и зимняя стужа несет обещание весны.

Син-ин вздохнул.

- А за ней - новой стужи. За каждой надеждой - новые горести. Что с того?

- Владыка не понимает. Что для одних несчастье, для других - удача. Печально, не правда ли, что Коноэ не оставил наследника?

Син-ин бросил взгляд через плечо на говорившего. Это был тихий высохший старичок-монашек из тех вечных приживал, что льнут к государям и их родственникам, кормясь своей мудрой наружностью, а то и советом или своевременной цитатой из сутр. Син-ин не помнил даже его имени.

- На что ты намекаешь? Не могу же я стать императором снова. Ни один смертный не правил Драгоценным троном дважды, где это видано?

Монах поклонился.

- Помилуйте, государь, если позволил истолковать себя превратно. У меня и в мыслях не было, но… у вас ведь есть сын, Сигэхито.

- Да, только у отца, Тоба-ина, полно своих сыновей, которых он наверняка предпочтет моим отпрыскам. Хотел бы я знать, за что он меня так невзлюбил.

- Отцы и дети часто не понимают друг друга, владыка. Может, дело вовсе не в вас, просто он любит свою наложницу и оттого благоволит ее детям больше, чем вам.

- Может быть. Говорят, это она распускает обо мне слухи, что я-де наслал на Коноэ смертельную хворь.

- У слухов длинные ноги. Однако кто скажет, где в них правда, а где вымысел? Конечно, честолюбие Бификумон-ин ничего доброго не сулит. Быть может, владыка слышали, что она прочит одну из дочерей в императрицы?

- То есть, в жены какому-нибудь принцу?

- Нет, повелитель. В государыни.

- Что?! Драгоценный трон уже четыреста лет не занимала ни одна женщина! Совет этого никак не потерпит!

- Так точно, владыка. Подобное вмешательство в государственные дела ее ничуть не красит. Из-за строптивости наложницы вашему отцу будет непросто отстоять свое право в выборе наследника.

Син-ин с подозрением оглядел монашка. Его сморщенное лицо и бритая голова напомнили бывшему правителю лукавого демона, каких часто изображали на резных дверях храмов. "Зря ты с ним так жесток, - отчитал он себя. - Это тебе впору хитрить, не ему".

Разумеется, все, что благоприятствовало Син-ину, шло на пользу и его многочисленным советникам, вассалам и слугам. Попытка монаха пробудить в хозяине тщеславие была вполне закономерна. "Однако не случается ли так, - напомнил себе Син-ин, - что людские судьбы ложатся на весы истории, и достаточно легчайшего дуновения, чтобы одних возвысить, а других послать в небытие? Ведь верно, что наследник еще не определен, а поведение наложницы поставит выбор отца под сомнение…"

Из сада вместе с ветерком повеяло упавшим и уже подгнивающим плодом гинкго. Син-ин сморщил нос и живо замахал перед собой веером.

- Придется позвать кого-то, чтобы вычистил это гнилье, - пробормотал он.

- Что-что, повелитель? - встрепенулся монах.

- Это я о ягодах.

Син-ин подобрал полы алой парчовой рясы и встал, собираясь поискать менее дурнопахнущее место.

- Должно быть, я снова истолковал вас превратно.

Син-ин замер и через некоторое время заговорил, будто сам с собой:

- И все-таки не повредит выяснить, кто сможет встать на мою сторону, если с отцом… возникнут трудности. Трон я оставил, но блюсти мир и спокойствие все еще обязан, верно? Будет негоже с моей стороны допустить в столице раздор и смуту. А потому будет нелишне составить список верных и доблестных воинов, как ты считаешь?

Монашек с улыбкой поклонился.

- Весьма нелишне, владыка. Я разузнаю, можно ли его достать.

- Из какого ты монастыря?

- Из Энрякудзи, повелитель.

- Да, как же я забыл. Вы издавна служите моей семье.

- Наша обитель удостоилась такой чести.

- А эти… легенды о том, что монахи могут посредством молитв и обрядов насылать порчу или менять ход событий - они верны?

- Я дал обет не разглашать наших тайн, повелитель, однако могу сказать, что нам случалось взывать к силам по ту сторону мира смертных и заставлять их… прислушаться.

- О!.. Жаль, я ничего не смыслю в подобных делах. Чтобы добиться успеха, нужен немалый опыт…

- Владыка, - сказал монашек с поклоном, - может всецело на меня положиться.

Поворот ладони

Когда ждать объявления наследника стало совсем невмоготу, Тоба-ину пришлось пойти на уступки Государственному совету. Он был вынужден примириться с первой женой, Тайкэнмон-ин, все еще опечаленной его увлечением наложницей Бификумон-ин. И вот на трон взошел Го-Сиракава, второй сын Тайкэнмон-ин, которому в ту пору было двадцать восемь лет.

Го-Сиракава, как и его брат Син-ин, не отличался ни манерами, ни выдающимся умом, зато его назначение всех устраивало.

Зимой того же года пятидесятитрехлетний Тоба-ин отправился к святилищам Кумано - помолиться за благополучное правление сына. Он выбрал самую трудную тропу Накахэти (подъем по ней занимал пятнадцать часов), исходя из поверья о том, что лишь путь, полный тягот, способен очистить паломника от грехов. Горная тропка вилась меж кедровых и камфорных рощ мимо трех храмов - Нати, с его дивными водопадами, посвященными Идзанами, а также Сингу и Хонгу, почитавшегося основным.

В Хонгу Тоба-ин прибыл уже на рассвете, пройдя сотню каменных ступеней в тот самый миг, когда солнце позолотило реющий на подворье флаг. На флаге был изображен трехногий ворон Ята-но-карасу, который по преданию вел первого императора Дзимму Тэнно покорять восточные земли. Тоба-ин почтил его поклоном, уповая на божественное наставление.

Затем он проследовал к главной молельне, где вознес молитвы и пожертвования великим богам синто - Аматэрасу, Сусаноо, Идзанами, Идзанаги, а также Сёдзё-дайбосацу. Внезапно, к его удивлению, посреди стены возникла детская рука с обращенной кверху ладонью. Затем ладонь перевернулась книзу, снова кверху и опять книзу. Так продолжалось несколько минут, пока рука с ладонью не исчезла.

Тоба-ин был так поражен, что тут же велел вызвать монаха, который сопровождал его в путешествии.

- Только что мне было явлено чудесное знамение, и я хотел бы узнать, что оно означает. Нет ли здесь божьего человека, посредством которого можно обратиться к небожителям?

Вскоре к нему доставили лучшую в святилищах Кумано провидицу - отроковицу семи лет, известную кротостью и красотой. Тоба-ин повелел ей истолковать для него смысл видения. Провидица согласилась. Долго она читала молитвы и вдыхала священные благовония, дабы призвать ками, но даже по прошествии полудня божество не дало о себе знать.

Вскоре пред ликом Тоба-ина предстали восемьдесят ямабуси, горных отшельников-ведунов, и принялись вместе распевать Великую сутру Высшей Мудрости. Провидица присоединилась к молению, простираясь ниц и упрашивая божество овладеть ею. Наконец, после многих часов, она неожиданно села, и в детских чертах ее произошла удивительная перемена - сквозь них проступил облик древней старухи. Девочка повернулась к Тоба-ину и протянула руку - сначала ладонью вверх, а затем повернув ее вниз.

- Об этом ты хочешь узнать? - спросила она незнакомым голосом.

- Да, да! - воскликнул Тоба-ин. Он бросился на колени, молитвенно стиснув руки. - Прошу, объясни мне, что это значит!

- Значит это, о несчастный, что едва увянет листва на деревьях осенью нового года, увянешь и ты. Последний год тебе отпущен в мире бренности. И после уж не будет в Японии покоя и мира - ждут ее перемены столь частые, как повороты этой ладони.

Тоба-ин побледнел, на глаза навернулись слезы.

- Последний год? Неужели я умру?

Провидица важно кивнула.

- Готовься.

- Но… что-то ведь можно сделать, предложить пожертвование, чтобы продлить мою жизнь, так?

- Судьба твоя записана в Книге Небес, и слова эти уже не сотрешь. Никто не в силах ничего изменить.

Тут к посреднице вернулся прежний облик маленькой девочки, словно дух покинул ее, и она упала без сил.

Когда ее вынесли из покоев государя-инока, монахи и свита простерлись перед ним ниц в знак глубокой скорби.

Тоба-ин продолжил поклонение, произнося священные обеты-гохэй16, последние в его жизни. Он молился великим ками и Будде, чтобы возродиться в раю, чтобы Го-Сиракава стал достойным и почитаемым императором. Совершив же все возможные обряды и молебны, Тоба-ин удалился в столицу.

И действительно, поздней весной нового года, первого года эпохи Хогэн, Тоба-ин занемог. Одни говорили, что болезнь его вызвана утратой любимого сына, Коноэ, другие - что его постигла кара за бездумные выходки наложницы. Но те, кто был с ним в Кумано, знали: просто пришел его час, предначертанный небесами.

К лету Тоба-ин сделался так плох, что государыня Тайкэнмон-ин постриглась в монахини, чтобы молить Будду о его выздоровлении. Разумеется, и это не помогло. В начале осени, как и сказала провидица, Тоба-ина не стало. Говорили, будто небо в тот день потемнело, и померкли светила, а жителей Хэйан-Кё поразила такая скорбь, словно каждый оплакивал отца или мать.

Смена дворца

Не прошло и недели со смерти Тоба-ина, как полководец Минамото Ёситомо получил пугающую весть. Его призывали к государю для доклада. При всем, что происходило в столице, означать это могло лишь одно: бунта, о котором столько твердили, не избежать. Грядет война.

Ёситомо в тот год исполнилось тридцать два. Шесть лет прошло со дня посвящения его сына в храме Хатимангу, когда они наблюдали полет голубей, и теперь он гадал: не пора ли знамению осуществиться, не сейчас ли придется платить дорогой ценой за победу, обещанную Хатиманом?

Ёситомо облачился в свой лучший наряд из алой парчи, а поверх надел стеганый поддоспешник и полупанцирь-ваидатэ. На голову водрузил шапку-эбоси, которую обыкновенно покрывали шлемом. Так он хотел показать, что пребывает настороже, хотя и без оружия. Появляться перед императором в броне, а тем паче с мечом или луком считалось столь тяжкой провинностью, что виновных казнили на месте.

Ёситомо подали вороного жеребца, и в сопровождении гонца, принесшего вызов, он покинул свою скромную усадьбу. Небо заволокло тучами, а порывистый ветер предвещал снегопад. Ёситомо направил было коня на широкую, усаженную ивами мостовую Судзяку17, что вела ко Дворцовому городу18, но гонец схватил его скакуна под уздцы и удержал на месте.

- Не туда, господин.

- Э?

Убедившись, что их никто не слышит, посыльный тихо сказал:

- Драгоценный трон расположен сегодня в другом месте.

- Вот как? Мне казалось, это Син-ин меняет дворцы, а не государь Го-Сиракава.

- Случается и такое, господин.

- Верно ли я понял, что нынешний переезд связан с иными причинами, нежели расположение звезд?

Гонец, опасливо озираясь по сторонам, снова потянул за поводья черного жеребца и повел его на другую сторону улицы. От Ёситомо не укрылись встревоженные взгляды купцов и торговцев из-за запертых ставней лавчонок, и в душе его шевельнулось сочувствие - если слухи о перемещении войск внутри города не лгали, простому народу придется несладко, едва начнется война.

Улицы были против обыкновения заполнены конниками из разных кланов. Ёситомо попытался сосчитать, чьи отряды наиболее многочисленны. К его огорчению, воинов Минамото среди них было немного. Ему показалось, будто он встретил родственника, но тот, поймав его взгляд, поспешил отвернуться.

- Как вы могли слышать, владыка, Син-ин предпочел Восточному дворцу Сандзё усадьбу жрицы святилища Камо, а после велел переправить себя в Северный дворец. Согласно последним известиям, теперь он расположился во дворце Сиракава.

На самом деле, разведчики Ёситомо уже донесли ему о загадочных передвижениях бывшего императора, однако он не пожелал делиться сведениями с простым посыльным.

- В самом деле? Похоже, Син-ину не сидится на месте.

- По моему разумению, господин, прежний государь пытается сбить с толку тех, кто следит за ним. Или занять более выгодную для обороны позицию.

- Хитро подмечено. Продолжай так, и выслужишься в полководцы. Однако, что же наш император? Зачем ему понадобилось покидать крепкие стены Дайдайри?

Гонец вздохнул.

- Я, конечно, отнюдь не государев поверенный, но слышал мнение, будто во Дворцовом городе слишком много людей и ворот, чтобы за всеми уследить. А еще есть надежда, что Син-ин привязался к своему прежнему чертогу, дворцу Сандзё, и побоится его разрушить. Вот почему, вероятно, император остановился там, куда мы сейчас направляемся.

- Понятно.

Представившись страже у врат Восточного дворца Сандзё, посланец проводил Ёситомо во двор. Коней слуги забрали в стойла, а полководца подвели к веранде за садиком с облетевшими деревьями гинкго. Там он опустился на подушку у расписных бамбуковых штор, перевязанных золотым шнуром, и стал ждать.

Вскоре слуга принес подогретый чай и соленья, чтобы подкрепить силы. Зная, что у наблюдательной челяди можно многое выпытать, Ёситомо обратился к нему.

- Скажи-ка, что ты обо всем этом думаешь?

Слуга, худощавый и дерганый парень, торопливо огляделся и переспросил:

- О чем, господин?

Ёситомо небрежно повел рукавом.

- Обо всех переездах, сутолоке. Они тебя не тревожат?

- Тревожат, господин? Какие могут быть тревоги, когда семь тысяч ками оберегают нашу землю денно и нощно? Я слыхал, что лишь для защиты имперского трона отряжены шестьдесят божеств и духов, не говоря о сокровищах молитвы, Закона и самого Будды, которые запросто оградят нас от любого бедствия.

- Да-да, конечно, - вздохнул Ёситомо. - Однако столь наблюдательный молодой человек не мог не услышать… то есть, заметить кое-каких… странностей.

Слуга опять огляделся и придвинулся к собеседнику так близко, насколько позволяла почтительность.

- Раз уж вы спрашиваете… Думаю, вас, человека храброго, не смутят жуткие новости, что я собираюсь поведать. Слыхали ль вы о колоссе с Хигаси-горы?

Ёситомо нахмурился.

- О статуе воина, захороненной там, когда император Камму основал Хэйан Кё?

- Той самой. Ваши познания глубоки, господин. Так вот, до меня дошел слух, будто насыпь над местом ее погребения начала трястись. Говорят, это предвещает опасность.

Ёситомо не сдержал улыбки.

- В наших землях, дружище, земля часто трясется. Так уж повелось.

- Да, но на востоке еще появилась комета. А это всегда дурной знак.

- Несчастья творятся то и дело, и всегда находятся дурные предвестья, с которыми их можно увязать. Впрочем, я несведущ в небесных знамениях.

- Зато все чиновники из ведомства Инь-Ян нынче вьются вокруг государя точно рой диких пчел и жужжат о грядущих напастях. Так я слышал.

- Уверен, его величество это очень утешило.

- А еще говорят, - голос слуги упал до еле слышного шепота, - что Син-ин сговорился с… нечистой силой.

- Нечистой силой?

- Ну, знаете - с демонами, колдунами, темными монахами. Говорят, он сотворил злобного демона в человечьем обличье, воина исполинской силы, который будто бы носит лук толщиной в руку и может одной стрелой пронизать семь нагрудных щитов. Зовут этого гиганта… Тамэтомо!

Полководец едва не поперхнулся. Откашлявшись, он утер рот рукавом.

- Вот как?

- Я вижу, вы тоже наслышаны об этом демоне, господин.

- Да, наслышан.

На самом деле Тамэтомо был его сводным братом. Ёситомо ни разу не видел его: мальчиком отослали из отчего дома за дикий нрав и необузданность. Много легенд было сложено о том, что случилось с ним после. То, что Тамэтомо заслужил прозвание демона, нисколько не удивляло, однако их союз с Син-ином отнюдь не внушал радости. Одной напастью становилось больше.

Ёситомо услышал за ставнями голоса и шаги - в комнату кто-то вошел. Слуга поклонился и поспешил откланяться:

- Мне пора, господин. Надеюсь, я был вам полезен.

- Спасибо, - пробормотал Ёситомо ему вослед. В этот миг одна из перегородок-сёдзи скользнула в сторону, и в дверях возник бритоголовый человек, одетый в черное. Повернувшись, он опустился на колени, коснулся лбом порога, чествуя тех, кто оставался в комнате, и лишь затем встал и подошел к полководцу. Глубоко посаженные глаза придворного монаха светились умом, если не сказать - хитроумием. Он поприветствовал Ёситомо легким поклоном сообразно своему второму рангу.

- Мы рады вам, полководец Ёситомо. Государь с нетерпением ожидает вашего совета. Я, младший советник Синдзэй, передам императору все вами сказанное и буду доносить вам его слова.

Ёситомо в свою очередь поклонился.

- Благодарю. Для меня высокая честь служить государю.

- Рад это слышать, хотя, должен сказать, обстоятельства складываются не лучшим образом.

- Пожалуй, господин.

- Нам известно, что ваш отец и братья выступают на стороне Син-ина, и лишь один вы отозвались на призыв законного императора.

Ёситомо понурил голову от стыда.

- Владыка хорошо осведомлен.

- Ваша преданность не может не радовать, однако мы в некотором замешательстве. Надеюсь, вы простите нам вопрос… почему?

- Меня с детства учили, - отвечал Ёситомо, - что Минамото не служат двум господам. Я всегда верил, что наш долг - защищать государев трон. Я не могу говорить от лица братьев или отца, так как не знаю причин, по которым они избрали сторону мятежников.

- Возможно, - промолвил Синдзэй, - они сочли несправедливым смещение Син-ина в пользу Коноэ или то, что его сыну, Сигэхито, не дали возможности вступить на трон.

"Уж не подвох ли", - задумался Ёситомо, а вслух сказал: - Говорят, недостойному боги не позволят занять престол.

- Слова царедворца. Видите ли, прежде всего нам понадобятся ваши сведения о стратегиях Минамото. Сочтете ли вы это предательством своего рода?

У Ёситомо дернулась щека. "Только бы Синдзэй не заметил…"

- Я считаю предателями всех тех, кто пошел за Син-ином.

- Что ж, тогда нам остается лишь восхититься вашим мужественным решением действовать всем наперекор. Итак, исходя из известного вам, что вы посоветуете для скорейшего подавления бунта?

Ёситомо построил ответ таким образом, чтобы не раскрывать военных хитростей Минамото, ибо даже перед лицом измены воину не пристало выдавать родовые тайны непосвященному.

- Господин Синдзэй, передайте Его государеву величеству, что по моим сведениям на Хэйан-Кё движется войско монахов из храмов Нары числом в одну тысячу. Примерно к завтрашнему вечеру они прибудут в Удзи, а уже утром, без сомнения, пополнят ряды заговорщиков. Это наверняка сильно осложнит подавление мятежа. Посему я предлагаю ударить по дворцу Сиракава нынешней же ночью и застать Син-ина врасплох до того, как подкрепление подоспеет.

- Да, затея вполне разумная. Однако сколько людей вам потребуется для атаки? Дворец Сиракава может быть хорошо укреплен.

- Смею заверить, - не без гордости отозвался Ёситомо, - что моих Сэйва Минамото будет вполне достаточно, чтобы все быстро уладить.

- В вашей доблести и сноровке сомнений нет, но нас известили, будто бы властитель Аки Тайра-но Киёмори явился из Рокухары с силами Исэ Тайра, желая поддержать императора. Думается нам, что с такой подмогой успешный конец дела наверняка обеспечен, нэ?

Ёситомо задумчиво потер подбородок, ощущая смесь облегчения и досады. С точки зрения воина, пополнение было бы весьма кстати в предстоящей битве, не будь Тайра соперниками Минамото, что сулило дополнительные трудности. Кому доверить командование? Не выйдет ли так, что Тайра причешут под одну гребенку всех Минамото: и мятежников, и верных императору? А случись Тайра сражаться удачней или яростнее, не принесет ли это им еще большей славы и почестей, не сделает ли любимцами при дворе?

- Что ж, - вымолвил, наконец, Ёситомо, - рад слышать, что государевой рати прибудет. Возможно, лучше всего будет отрядить Тайра стеречь Восточный дворец Сандзё и особу императора. Зная, что владыке ничего не угрожает, я и мои люди сможем уверенно выступить против заговорщиков.

Губы Синдзэя дрогнули в легчайшей из улыбок.

- Благодарим за совет, полководец. А теперь, если позволите… - Советник склонил голову, встал и вернулся в комнату, затворив за собой сёдзи.

Ёситомо стал ждать, прислушиваясь к бормотанию в императорских покоях, хотя ничего, кроме отдельных слов, разобрать не сумел. Пришлось призвать себя к терпению. Он оглянулся на голые деревца гинкго, отмечая, какими костлявыми кажутся те на фоне серого зимнего неба. Заметал редкий снежок.

Но вот сёдзи открылась и Синдзэй вышел снова. Он преклонил колени перед полководцем и сообщил:

- Мы обсудили ваш совет, Ёситомо-сан, и нашли его в целом разумным. Мы, "обитатели заоблачных высей", чужды военных премудростей, посему решение боевых задач достается вам. Как говорится, успевший властвует, не успевший подчиняется, поэтому ваш план немедленной атаки представляется разумным.

Ёситомо издал одобрительный звук и склонил голову.

- Однако, - продолжил Синдзэй, - дела государственные также остаются в нашем ведении. Владыка полагает, что в сие смутное время всякий знак верности трону - на вес золота, и должен встречать куда большее уважение. Вот почему государь настаивает на том, чтобы властитель Киёмори и его Исэ Тайра сегодня же примкнули к Сэйва Минамото для ночного похода на дворец Сиракава. Император надеется, что это явление мощи сокрушит мятеж быстрее обычного и покажет бунтовщикам, сколь глупо перечить государевой воле.

Ёситомо кивнул.

- Что ж, тогда слушаю и повинуюсь.

На губах Синдзэя опять мелькнула тень улыбки.

- Владыка наслышан о некоем… соперничестве между кланами Тайра и Минамото. Мой совет - на время забыть о нем. Если ваш план удастся, на что мы возлагаем все надежды, могу уверить, государь не поскупится на милости, а вас и ваших воинов ждут новые чины и жалованья. Могу предположить, что вам даже будет даровано право лицезреть императора.

Ёситомо взглянул на отворенную сёдзи за его плечом.

- Вам, советник, известно, наверное, что мы, воины, в каждый бой идем как в последний, ибо однажды удача отказывает даже храбрейшим. Нынешняя же битва, насколько я могу судить, может стоить мне жизни. Так что проку в грядущих почестях, если я до них не доживу? Не лучше ль миг побыть во славе, чтобы было о чем вспомнить, покидая сей мир? - Сказав так, Ёситомо внезапно встал и направился к открытому проему. Синдзэй сорвался за ним, запинаясь: "Но-но-но, господин, вам нельзя, вы не осмелитесь…", и все же у него не достало расторопности остановить полководца.

Ёситомо шагнул за порог Большого зала собраний. Его встретила гробовая тишина: вельможи в черных церемониальных платьях остолбенели от изумления. Устремив взгляд поверх их голов, Ёситомо увидел чуть поодаль императорский помост, обрамленный шифонными занавесями, и двух позолоченных львов-стражей, восседающих с поднятой лапой по обе стороны помоста. На дальней стене висели Три Священных сокровища - яшма и зерцало, а также меч Кусанаги. За занавесями на постаменте Ёситомо различил человека в алой мантии и высокой черной шапке. Тот выглядел ошеломленным.

Ёситомо пал на колени и отдал дань почтения трону.

- Простите, Ваше императорское величество, - сказал он, прижавшись лбом к полу. - Я хотел лишь узреть толику Неба, сошедшего на землю, прежде, чем сам отправлюсь на Небеса.

Снова повисла неловкая пауза, но через несколько мгновений ее развеял тихий смех, донесшийся с постамента. Его один за другим подхватывали царедворцы, и вскоре, подобно пожару, весь зал обуяло веселье. Тогда только Ёситомо почуял, что может подняться, и сел, залившись краской смущения.

- Ты, однако, горяч, Ёситомо-сан, - произнес император Го-Сиракава. - Что ж, будем надеяться, это послужит нам в помощь во время ночной осады. На том и поладим. Смотри вволю. Погибнешь ли ты в бою или останешься жив, сбереги память об этом миге до конца своих дней.

- Так точно, владыка, - отвечал Ёситомо с поклоном. - Сберегу.

Школа перевода В.Баканова