Перевод Алексея Круглова

Джоан Ито Бэрк

Ветер с грохотом покатил пустой мусорный бак по тёмной улице Токио, подбросил в воздух и швырнул о садовую стену. Шум разорвал тяжёлые оковы снотворного, и Мисако вознеслась в ночной тьме, сухим листом кувыркаясь в воздухе над скопищем незнакомых людей. Они махали руками и звали её; резкие голоса выкрикивали имя Хидео, твердили что-то такое, что никак не хотелось слышать. Плотно зажав уши, она отдалась на волю ветра и полетела, крутясь и переворачиваясь, ещё дальше ввысь, в непроглядный чернильный мрак.

Наконец, наигравшись, ветер опустил её на илистый берег бушующей реки. Чёрная вода заливала ноги, проливной дождь барабанил по голове. Кровь оглушительно застучала в ушах, по телу прошла волна тошноты.

Выпростав руку из-под одеяла, Мисако нащупала выключатель, и белый потолок, покачнувшись, обрёл резкость. Она рывком села в постели, обвела комнату испуганным взглядом. Никакой воды, всё знакомо и привычно. Гроза бушевала снаружи, за окном, дождь тяжело долбил по крыше, побеги бамбука стучали по запертым деревянным ставням. Мисако откинулась на подушку и попыталась отделить сон от реальности.

Буря была настоящая, о тайфуне предупреждали ещё днём. Поэтому они со свекровью нисколько не удивились, когда Хидео сказал по телефону, что переночует в конторе. Во время непогоды или забастовок на железной дороге большинство токийских офисов превращались в импровизированные гостиницы. Впрочем, Мисако подозревала, что на работе удерживал не столько риск опоздать на следующее утро, сколько ночной турнир по маджонгу. Мать же Хидео, напротив, приходила в восхищение от трудолюбия сына и рассыпалась в похвалах каждый раз, когда он задерживался, что случалось в последнее время всё чаще.

Женщины пообедали, посидели у телевизора. Вечер тянулся как обычно, но потом случилось страшное. Шёл уже двенадцатый час, Мисако доставала постельное бельё из стенного шкафа, как вдруг перед глазами вспыхнуло отчётливое видение. Тускло освещённые стены в тёмно-красных тонах, её муж и незнакомая женщина, обнажённые, сплелись в объятиях на высокой европейской кровати. Хидео стонет и мерно раскачивается, прижимаясь к телу женщины.

Поражённая ужасом, Мисако упала на колени. Стёганое одеяло, невинно лежавшее рядом на соломенной циновке татами, внезапно обрело черты жаркой багровой комнаты из видения, а хлопчатобумажный матрас футон для супружеской постели будто стал частью кровати, на которой страстно извивались любовники.

Это длилось всего секунду-другую, но Мисако успела разглядеть все подробности, включая полупустую бутылку виски на столике у кровати и даже знакомую родинку на левом плече Хидео. Ноги женщины сомкнулись у него на спине.

Мисако стало дурно. Отчаянно пытаясь забыть ужасную картину, она проглотила сразу две таблетки снотворного и, проваливаясь в глубокое забытьё, успела ещё вспомнить широкие уродливые ступни неизвестной соперницы.

Сливаясь с шумом грозы, снизу из прихожей донеслись два удара стенных часов. Мисако уткнулась в подушку, чтобы заглушить рыдания и не потревожить свекровь, спавшую за тонкой перегородкой. Видений не случалось давно, практически с детства. Мать в своё время объясняла их чрезмерным воображением девочки, однако в её теории концы с концами не сходились, поскольку обычно то, что видела Мисако, как потом выяснялось, происходило на самом деле. Тем не менее, доказать что-либо матери было невозможно, она лишь сердилась и обвиняла дочь во лжи.

Мисако, как могла, старалась обуздать свой странный дар, изо всех сил зажмуривалась и думала о чём-нибудь другом. Мать говорила, что подобную чепуху лучше всего отгоняют арифметические упражнения. Дважды два - четыре. Четырежды четыре - шестнадцать. Восемью восемь - шестьдесят четыре. Постепенно девочка настолько овладела этим приёмом, что могла заставить видения исчезнуть в тот же миг, как они являлись. С возрастом она уже применяла его почти машинально, не ощущая практически ничего, кроме внезапно возникшего желания повторить таблицу умножения. Однако в последнее время что-то изменилось, и секрет, погребённый в течение долгих лет, постепенно вновь стал выходить на поверхность. Вначале незаметно, в виде смутных предчувствий: она шла открывать гостю, который ещё только подходил к дому, или, когда раздавался телефонный звонок, заранее знала, кто звонит.

Однажды, проходя мимо соседского дома, где жила одинокая старушка, Мисако вдруг ощутила сильное волнение. Ощущение беды было столь сильным, что она открыла калитку и поспешила на задний двор. Соседка лежала на земле и корчилась от боли: она упала и сломала бедро. Все соседи удивлялись счастливому случаю, благодаря которому Мисако услышала крик и пришла на помощь, но никто не принял во внимание, что уловить от калитки слабый голос женщины из дальнего конца сада просто невозможно. Мисако же, со своей стороны, больше всех хотела верить, что ей это всё-таки удалось.

Тем не менее, до сих пор отрицать очевидное можно было сравнительно легко. Теперь же, после жуткого видения с Хидео и незнакомкой… Мисако стиснула зубы. Вот почему муж так равнодушен к ней в последнее время!

- Будь он проклят!

Слова вырвались сами собой. Она испуганно зажала рот рукой. Буря за окном внезапно показалась ей союзницей: свекровь в таком шуме ничего не расслышит, даже если постарается. "Будь он проклят!" - повторила Мисако, не отнимая руки. Как бы ни расстраивала её мысль о возобновившихся видениях, она нисколько не сомневалась: сцена, возникшая перед глазами, соответствовала действительности. Хидео провёл ночь не в офисе, а в гостинице для любовников с какой-то женщиной. Как могли его привлечь такие отвратительные ноги? У Мисако ноги свсем другие, стройные и изящные.

Лёгкая дробь дождевых капель по крыше пробила сигнал к отступлению. Гроза заканчивалась. Из-за перегородки донёсся храп. Скоро рассвет, и в храме, должно быть, вот-вот ударит утренний колокол. Мисако тихонько открыла раздвижную дверь спальни и на цыпочках спустилась по лестнице в ванную.

Кафель обжигал холодом босые ноги, но вода в закрытой кадке еще сохранила тепло. Мисако сбросила спальное кимоно и присела перед низким зеркалом, чтобы заколоть повыше густые волосы, ниспадавшие на плечи. Овальное личико, большие глаза, красные и припухшие… Вид собственных глаз, посаженных глубже, чем обычно у японцев, как всегда, огорчил её. Школьный учитель однажды заметил, что Мисако могла бы сойти за филиппинку, а ей вовсе не хотелось походить на иностранцев.

Она собрала волосы в аккуратный пучок на затылке, потом набрала деревянным ковшиком воды из кадки и вылила себе на плечи, блаженно впитывая тепло застывшим телом.

В соседнем квартале монах в чёрной клеёнчатой накидке не спеша пересекал храмовый дворик. Крупные капли дождя сыпались на землю, разлетаясь брызгами. Монах вскарабкался по узкой лесенке на крытую башню-звонницу и подошёл к большому бронзовому колоколу. Откинув капюшон с выбритой головы, он слегка дотронулся до тяжёлого бруса, висевшего рядом с колоколом, и сверился с наручными часами. Ещё минута. Монах склонил голову и начал молиться.

Мисако присела на деревянную скамеечку и принялась тереть руки и плечи грубой мочалкой. Струйки мыльной воды стекали между маленьких грудей и по бёдрам.

Время. Монах качнул брус и ударил в колокол, возвещая новый день. Заунывный печальный стон разрезал дождливую серость утра и разнёсся по саду.

Мисако подняла голову и улыбнулась. С тех пор, как она себя помнила, звон колокола был её самым любимым звуком, его напев успокаивал боль и приносил в душу мир. Она закрыла глаза и прислушалась. Но приятное чувство длилось лишь до тех пор, пока она не начала намыливать ноги, сразу вспомнив женщину из видения.

В то самое время, как Мисако сидела, погрузившись в тёплую воду и горестные раздумья, её дед медитировал в буддийском храме в северной префектуре Ниигата. Когда на рассвете молодой монах ударил в массивный колокол, в маленьком городке Сибата стояла ясная погода. Мощный звук пронизал утренний воздух и деревянные стены домов, тревожа сознание дремлющих горожан.

Звон достиг и кельи настоятеля, однако не его слуха. Во время медитации сквозь запертые двери разума ничто не могло проникнуть. Первый утренний свет протянулся яркой блестящей лентой от небольшого высокого окошка, но священник не замечал, как лучи медленно движутся по пожёлтевшим татами, разбавляя полумрак призрачным сиянием.

Старик-настоятель сидел, скрестив ноги, большие пальцы сложенных на коленях рук плотно прижимались друг к другу. Тёмно-жёлтая лысая голова торчала из нескольких слоёв чёрного кимоно как у древней черепахи из слоновой кости, выглядывающей из панциря. Невидящие закрытые глаза были обращены к парадной нише токонома, в которой покоился ящичек, обтянутый белым шёлком, и потрёпанный свиток с изображением Будды на блёкло-голубом облаке. Звон колокола замер в отдалении, а священник продолжал сидеть, словно безжизненная фигура на старинной бурой фотографии. Прошло несколько минут, прежде чем он открыл глаза и расцепил руки. Решение было принято.

- Разве возрасту не положены привилегии?

Слова, произнесённые шёпотом, повисли в сумрачной пустоте, будто адресовались духам предшественников настоятеля на высоком посту. Лица с портретов давно умерших предков молча взирали с высоты потускневших от времени стен.

Уже почти месяц урна с человеческим прахом находилась в его келье. Это было неслыханно, и оба молодых священника то и дело шушукались за спиной настоятеля. Накануне один из них, Тэйсин, нервно потирая пухлые руки, умолял перенести, наконец, урну в помещение за алтарём.

- Пускай постоит ещё день-другой, - ответил старик. - Я хочу, чтобы он был здесь, мне нужно подумать. День-два, не больше.

- Но что ещё мы можем сделать? - не понимал Тэйсин. - Кремация прошла по всем правилам, должные молитвы прочитаны, уважение душе погибшей оказано. Неопознанные останки…

- Да, да, верно, - нетерпеливо кивнул настоятель, жестом отпуская подчинённого.

Останки были обнаружены в бурном августе 1964 года, когда мощный тайфун и небывалые ливни опустошили округу. Наводнения и оползни привели к многочисленным жертвам. Раздувшаяся от дождей река разбилась на множество мощных потоков, которые вгрызались в берега, размывали и уносили с собой ослабевший грунт. Жидкая грязь растекалась повсюду, хороня под собой почти созревший урожай риса, разрушая мостовые, переворачивая автомобили и затопляя дома.

Путь разрушения пролёг от реки через некоторые кварталы города, захватив, в частности, и территорию музея, бывшего поместья Симидзу, принадлежавшего феодальным правителям из рода Сибата. За последние три сотни лет величественный особняк и сад в старом киотоском стиле успели повидать немало войн, смут и землетрясений, пережив поочерёдно периоды расцвета, заброшенности, полного запустения и бережной реконструкции. Буря 1964 года принесла новые беды, покрыв всё вокруг толстым слоем ила.

На второй день после бури господин Сайто, директор музея, стоял на веранде, слушал завывания ветра в разбитой крыше усадьбы и печально качал головой, обозревая разрушения. Ужасно. После стольких лет реставрации всё придется начинать сначала.

Цепкий бамбук легко перенёс бурю, но древние сосны ветер вывернул из земли и опрокинул в садовый пруд. Вздыхая, директор отдавал распоряжения, инженер делал отметки в блокноте. Очистку территории следовало начать именно с пруда, превратившегося из произведения искусства в бурлящую грязную клоаку.

Пруд наполнялся из широкого ручья с хорошо укреплёнными берегами, который протекал вдоль южной стены сада. Свежая вода, подаваемая по трубе, стекала по нескольким живописно расположенным камням, образуя небольшой водопад. Жидкую глинистую массу, наполнявшую теперь водоём, предстояло откачивать до тех пор, пока на поверхности не покажутся мусор и обломки, принесённые наводнением, чтобы можно было аккуратно достать их, не поранив тех декоративных рыб, которым удалось уцелеть. Часть ила с лужаек предполагалось счистить лопатами в тот же пруд и дать осесть на дно, а затем постепенно вновь наполнить его водой. Пострадавшей травой и мхом должен был заняться мастер-садовник из Киото, который прежде руководил работами по реконструкции сада.

С трудом вытаскивая резиновые сапоги из топкой грязи и перелезая через поваленные деревья, директор добрался до пруда и остановился на берегу. Рабочий опускал в большой пластиковый мешок очередную мёртвую рыбу, красного карпа ценной породы. Мусора в пруду оказалось удивительно много, в основном пивные бутылки и всевозможные жестянки. Отдельно от общей кучи лежали старая соломенная сандалия и грубо обработанный кусок дерева, похожий на обломок старинной лодки.

- Обувь и предметы из дерева не выбрасывайте, - распорядился директор. - Вынесите только мусор, а всё, что может иметь историческое значение, оставьте. Если будете сомневаться, показывайте мне. А ещё я хочу точно знать, сколько погибло карпов.

Неделей позже вздувшийся гофрированный шланг насоса начал откачивать илистую массу. Широкая проволочная решётка отгораживала более глубокую часть пруда, где скопились выжившие рыбы. Через каждые два часа насос выключали, чтобы проверить результаты.

Во время одной из таких остановок перепачканный в глине рабочий подошёл к директору и почтительно протянул ему что-то завёрнутое в мешковину.

- Простите, Сайто-сама, по-моему, вы должны первым на это взглянуть.

Директор стащил с руки грязную перчатку и принял свёрток. Внутри оказался потемневший человеческий череп.

- Где вы его нашли?

- Под каменным мостом. Там воды едва по колено. Я думал, это рыба, и подцепил лопатой.

Сайто задумчиво повертел череп в руках.

- Интересно… Покопайте там вокруг, может, найдёте ещё что-нибудь от этого бедняги, - произнёс он с ноткой волнения.

Директор музея уже давно осаждал руководство префектуры Ниигаты просьбами объявить усадьбу Симидзу памятником культуры особого значения. Если найденные останки представляют историческую ценность, они станут важным дополнительным аргументом.

- Ничего удивительного, - добавил он, глубокомысленно кивнув, - учитывая, свидетелем скольких событий был наш сад.

Новость быстро разнеслась по всему поместью, немало способствовав поднятию духа очистной бригады. Перерыв на чай прошёл куда оживлённее, чем обычно. Директор поставил копать под мостом ещё одного человека и сам осматривал каждую лопату поднятого грунта. К концу дня на соломенной циновке у пруда лежала уже целая куча человеческих костей. Общая работа почти застопорилась - все только и делали, что обсуждали находку.

- Похоже, всё, - объявил, наконец, Сайто.

- Для мужчины костей что-то маловато, - покачал головой один из рабочих.

- В те времена люди были мельче, - возразил другой. - Тем более, в грязи пролежал сколько, может, скукожился.

- Это дело экспертов, - важно заметил директор. - Скоро мы получим ответы на все вопросы. Ждал столько лет, подождёт ещё денёк-другой.

Раздался общий смех, и рабочие разошлись по домам, спеша поделиться сенсацией с близкими.

К радостному возбуждению директора примешивалась и некоторая тревога. Историческая находка, без сомнения, пришлась кстати, однако в давние времена в округе ходили слухи о призраке молодой девушки, посещавшем сад. Возобновление подобных сплетен было крайне нежелательно. Традиционные чайные церемонии, проводившиеся в чайном домике у пруда, приносили существенную часть доходов музея, а лишние разговоры могли подорвать репутацию этого места, как символа покоя и умиротворения.

Через несколько дней тщательно отмытые и высушенные кости, разложенные на столе в правильном анатомическом порядке, заняли место в музейном хранилище. Они составляли большую часть человеческого скелета, за исключением фрагмента ноги и нескольких мелких костей. В местной газете появилась небольшая заметка об археологическом открытии, хотя в центре внимания по-прежнему оставались загубленные рисовые поля и судьба жертв наводнения. Требовался не один год, чтобы крестьянское хозяйство в здешних местах полностью восстановилось.

Ещё через месяц, в сентябре 1964 года, осмотреть находку прибыл доктор Ногути, главный хирург-ортопед из университетской клиники Ниигаты. Старинный друг директора, он приехал не официально, а по частному приглашению. Напившись чаю в павильоне, они с Сайто прошли через сад к зданию экспозиции.

- У меня есть предположение, - сказал директор, - что останки могут принадлежать воину из армии Мидзогути, возможно, охраннику, который защищал усадьбу во время революции. Хорошо бы определить хотя бы приблизительно время смерти этого человека.

Откинув кверху стёкла очков, державшиеся на пружинистом механическом креплении, доктор склонился над столом и внимательно осмотрел череп.

- Воина можно сразу исключить, - усмехнулся он. - Больше смахивает на юную девицу.

Директор смущённо кашлянул.

- Не слишком приятная новость, - поморщился он. - А вы уверены? Кости очень старые, не могли они как-нибудь сжаться от пребывания в воде?

Доктор Ногути повертел череп в руках.

- Нет, насколько мне известно, старые кости могут раскрошиться, но никак не сжаться. Я уверен, что это останки молодой женщины. Базилярный шов ещё не совсем зарос… Точно сказать затрудняюсь, думаю, ей было лет пятнадцать-шестнадцать… - Он вдруг издал гортанный звук, выражавший изумление. - О! Как необычно!

- Что такое? - оживился директор музея.

Доктор наклонил череп и указал небольшую дырочку.

- Вот видите, это наружное слуховое отверстие височной кости. Оно имеется у каждого, иначе мы не могли бы слышать. А теперь взгляните на правую сторону. - Он перевернул череп и протянул директору.

- Здесь отверстия нет, - удивлённо произнёс тот, - а я сначала и не заметил. Наверное, такое редко встречается?

- О да, крайне редко, - кивнул доктор. - Вы и не могли заметить, пока как следует его не отмыли, тем более, если раньше никогда не имели дела с черепами. Я сам не такой уж специалист, но полагаю, что такой дефект можно встретить не чаще, чем один раз на миллион. В самом деле, удивительно.

- И что это может означать?

- Ну, прежде всего, естественно, девушка была глуха на одно ухо. Есть вероятность, что у неё вообще не было ушной раковины на правой стороне - такие врождённые дефекты почти всегда сопровождаются внешними уродствами. Иногда вместо уха бывает лишь кожный клапан. Разумеется, точно сказать нельзя, имея на руках один только череп.

Директор снова приуныл.

- Факт, конечно, интересный, однако возраст костей он определить не поможет, не так ли?

Доктор со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы.

- Увы, - покачал он головой. - Одни кости. Сохранись здесь даже остатки плоти, всё равно, скорость разложения зависит от множества факторов, которые очень трудно учесть. Вот если бы одежду нашли, другое дело. Может быть, поискать, не осталось ли поблизости обрывков ткани?

- Я никак не ожидал, что всё это так сложно, - вздохнул Сайто. - Думал, вы посмотрите на скелет и сразу…

- Мне очень жаль. - Доктор положил череп на место и внимательно пригляделся к тазовым костям. - Могу лишь заключить, что это останки девушки, вполне здоровой, если не считать проблемы со слухом. Возможно, специалист по судебной медицине скажет больше. Попробуйте связаться с коллегами из музеев Токио, они чаще меня имеют дело с подобными случаями.

- Да-да, - разочарованно покачал головой директор. - Значит, женщина. А я-то надеялся получить новые исторические факты.

Повышенный интерес приятеля к полу находки рассмешил гостя.

- К моему великому сожалению, не могу обрадовать вас новостью, что перед нами самурай, погибший от удара меча. Совершенно уверен, что это юная девушка с хорошими зубами и глухая на одно ухо. Загадка лишь в том, как она оказалась в пруду.

Сайто что-то вежливо промычал и взглянул на часы.

- Может быть, продолжим обсуждение за обедом? - предложил он. Доктор в ответ с улыбкой поклонился. - И ещё… Доктор Ногути, я буду очень вам признателен, если вы пока сохраните в тайне нашу находку. У меня и в самом деле есть в Токио однокашник, к которому можно обратиться… - Он снова вздохнул. - Тут ещё столько работы, тайфун совершенно расстроил весь наш график реставрации.

- Хай, - с серьёзным видом кивнул доктор. - Я понимаю.

Он изо всех сил старался выказать сочувствие, хотя думал больше о тёплом сакэ и обеде с превосходным рисом, только что собранным с полей Ниигаты.

Ничего исторического в костях так и не нашли. Заключение токийских специалистов не помогло пролить свет даже на их возраст. Сто лет, пятьдесят - точно никто не мог сказать. Ситуация начала тяготить директора музея. На очередной званый обед он пригласил начальника местной полиции.

- У нас слишком много хлопот, чтобы заниматься ещё и историей, - поморщился тот, принимая из рук Сайто чашечку сакэ. - Кости лежали в пруду слишком долго. Любое расследование лишь подогреет старые слухи о привидениях. Даже если это убийство, виновника самого давно уже нет в живых. Одним словом, полиции тут делать нечего. Надо кремировать останки и забыть обо всём.

Сайто согласился и подлил служителю порядка ещё сакэ. Он и сам был рад избавиться от ненужных хлопот, потому даже не упомянул об отсутствии слухового отверстия в черепе. В конце концов, какая разница? Девушка давно умерла, к чему поднимать лишний шум вокруг её останков?

Дед Мисако присутствовал на обряде кремации как настоятель ближайшего к саду храма. Директор поведал ему историю находки, умолчав, правда, об анатомических подробностях, и попросил совета. Подумав, священник предложил перенести прах таинственной девушки в помещение за алтарём, где уже хранилось несколько урн, в основном с останками неопознанных жертв войны.

Директор охотно согласился и, пожертвовав солидную сумму в пользу храма, отбыл с лёгким сердцем. Теперь, почти через год после страшного наводнения, урна с прахом - ящичек, обёрнутый белым шёлком, - должна была, наконец, обрести последнее упокоение на пыльных полках в окружении старинных потрескавшихся буддийских статуй. Раз в год, к празднику Обон, когда принято почитать мёртвых, на полки ставят цветы и пищу, жгут благовония и читают молитвы. Безымянной душе не на что будет жаловаться.

Директора музея такой исход вполне устраивал, но пожилой настоятель никак не мог решиться и по-прежнему держал урну у себя. Он и сам не знал толком, почему не хочет расстаться с кремированными костями, неизвестно кому принадлежавшими, разве что… Память то и дело возвращалась к странному происшествию, которое случилось давным-давно, когда Мисако была ещё совсем маленькой.

Сжав лицо в морщинистую маску, старик силился вспомнить точную дату. Сорок четвёртый год… стояло жаркое лето. Он возвращался домой и увидел, что навстречу бежит внучка. Она часто играла в саду поместья с подругой, отец которой работал там смотрителем. По лицу девочки текли слёзы, она выкрикивала на ходу:

- Дедушка! Иди скорее! Женщина… она упала в большой пруд! Я сама видела!

Подхватив внучку на руки, священник со всех ног бросился в сад. Совсем запыхавшись, у входа он увидел подругу внучки и её отца, инвалида войны, подметавшего дорожку. Согнувшись почти вдвое, тот с трудом управлялся с короткой соломенной метёлкой.

- Её вытащили? - крикнул священник ещё издалека.

Однорукий выпрямился, и на его лице отразилось смущение. Потом он бросил взгляд на Мисако и усмехнулся.

- Ваша внучка, похоже, решила пошутить. Мне она тоже сказала, но такого просто не могло случиться, иначе я бы обязательно увидел. Не слепой же я, в конце концов! Работаю здесь с самого утра, дети играют рядом… Да и в сад никто не входил, никаких женщин, совершенно точно.

Священник поставил Мисако перед собой на дорожку и, присев на корточки, строго взглянул ей в глаза.

- Ты сказала неправду, Мисако-тян?

Опустив голову, малышка пролепетала дрожащим голосом:

- Нет, дедушка, она упала в пруд, вон там, - и махнула рукой в сторону большого камня, образовывавшего узкий мостик.

- Может, ей привиделось? - предположил смотритель. - Моя дочь всё время была с ней и ничего не видела. Они вместе рисовали рядом с бамбуковой рощей, и вдруг она стала кричать, что кто-то упал в пруд. Но кто? Там никого больше не было.

- Кто упал в пруд, Мисако-тян? - спросил дед.

- Девушка… молодая госпожа, - ответила она, размазывая слёзы по щекам. Девочка была явно расстроена и сильно утомлена. Под глазами её обозначились тёмные круги, чего дед никогда раньше не замечал.

- Ты знаешь, кто она?

Мисако медленно покачала головой. Слёзы продолжали капать, глаза глядели жалко и беспомощно.

- Никакой девушки не было, вообще никого! - упрямо твердил смотритель. - Можете не сомневаться. Ваша внучка, должно быть, заснула за рисованием и видела сон, или ей явилось привидение.

Священник повернулся к подружке.

- Скажи, Сатико-тян, ты видела сегодня в саду незнакомую госпожу?

Девочка, стесняясь, молча покачала головой.

- Понятно, - вздохнул он. - Значит, Мисако-тян и в самом деле увидела всё во сне. В таком случае, прошу прощения за беспокойство. - Он низко поклонился смотрителю и его дочери. - Мисако-тян, ты тоже должна извиниться. Ну же, скажи, как положено!

Мисако обратила к нему долгий взгляд, потом поклонилась подружке и её отцу.

- Гомен насаи, - произнесла она тихо.

- Ничего страшного, - ответил однорукий и добавил с нервным смешком: - Сон, просто сон, забудь о нём, Мисако-тян. Приходи завтра играть.

Случай произошёл очень давно, однако был далеко не единственным. В то время Мисако, живя при храме, не раз странно себя вела. Дед понимал, что с ребёнком не всё в порядке, и даже обсуждал это со своей дочерью Кэйко, но шла война, и странности легко объяснялись нервным напряжением, общей слабостью и скудостью пищи. Да и поводов для беспокойства тогда было столько, что взрослым было не до чудачеств девочки.

После войны овдовевшая мать Мисако вышла замуж за врача, который после смерти жены остался один с двумя маленькими сыновьями. Девочка росла в новой семье в нескольких кварталах от храма, в доме для персонала частной клиники, и настоятель вспомнил о происшествии в саду лишь много лет спустя, благодаря случайному разговору с дзэнским монахом.

Встретились они летом шестьдесят третьего года, когда дед Мисако посетил Киото. Монаха звали Кэнсё. Старому священнику ещё не приходилось видеть человека столь огромного роста, и вдобавок с такими пронзительными светлыми глазами. Стоял жаркий и невыносимо душный вечер, какими печально славится древняя японская столица. Четверо священнослужителей сидели на татами, глядя в сад и пытаясь поймать хотя бы лёгкое дуновение ветерка.

Кэнсё всецело завладел вниманием слушателей. Он говорил о разных диковинных случаях, оживляя речь выразительными жестами костистых рук, и часто повторял слово "парапсихология". Настоятель впервые за свою долгую жизнь участвовал в беседе, в которой употреблялись такие длинные иностранные слова. Он никогда раньше не размышлял о подобных вещах и теперь ловил каждое слово, как мальчишка, поглощённый сказкой про духов. Кэнсё рассказывал подлинную историю о человеке, который нашёл пропавшего ребёнка, сосредоточив внимание на предмете его одежды. Через некоторое время этот человек смог точно указать безутешным родителям, где находится их сын. Оказалось, что мальчик заблудился и упал в глубокий овраг. Поисковая партия отыскала и спасла его уже через несколько часов.

- Неужели такое возможно? - изумлённо ахнул старик.

- Полагаю, что да. Это называется "ясновидение". Парапсихология как раз и изучает подобные вещи. - Высокий монах с явным удовольствием выговорил трудное слово. - В ясновидение верят очень многие. Я читал, что русские уже проводят научные эксперименты, чтобы найти доказательства.

- Не принимайте эти байки всерьёз, - усмехнувшись, махнул веером один из монахов. - Звучит, конечно, увлекательно, но он же из Камакуры, там его храм. Слишком много иностранцев, всё их влияние. Приезжают посмотреть большую статую Будды и рассказывают всякую чушь.

- Может, и так, - добродушно рассмеялся долговязый монах. - Надеюсь только, что того человека успеют найти, когда я сам упаду в овраг.

Собравшиеся подхватили его смех. Кто-то завёл разговор на другую тему, более привычную. Старый настоятель почувствовал разочарование, ему хотелось побольше узнать о ясновидении.

Позже вечером он нашёл великана в саду, где тот любовался луной.

- Я не вспоминал об этом долгие годы, - признался старик. - Похоже, моя внучка обладает таким даром… во всяком случае, обладала в детстве.

- Ясновидением? - удивлённо воскликнул Кэнсё.

- Не могу сказать, что вполне уверен, - смутился священник, - но она часто говорила вещи, которых знать никак не могла.

- А теперь с вашей внучкой такое случается?

Старик покраснел от смущения.

- Она вышла замуж и живёт в Токио, мы видимся редко. Может, с возрастом и прошло, не знаю. Видите ли, мать старалась её от этого отучить…

- Очень интересно, - заметил рослый монах, почтительно склоняясь к хрупкому старику. - В Японии люди вообще очень редко признаются в необычных способностях, у нас не принято выделяться.

- Да, вы правы, - серьёзно кивнул настоятель и вновь смутился.

Пожалуй, не следовало заходить так далеко. В конце концов, странности Мисако остались в прошлом. Он решил больше не развивать эту тему. Кэйко наверняка рассердится, если узнает, что он обсуждал её дочь с посторонними.

- К сожалению, мне сегодня вечером что-то не по себе. Такая жара… Возраст, видимо, сказывается. Возможно, нам удастся побеседовать как-нибудь в другой раз… - он замялся. - Надеюсь, вы не обидитесь.

- Конечно, конечно. Поговорим в другой раз, - вежливо поклонился монах и скороговоркой добавил: - Говорят, красные осенние клёны в Ниигате просто бесподобны. Если вы позволите мне навестить вас как-нибудь осенью, то я с удовольствием послушал бы ещё про вашу внучку. Я искренне убеждён, что люди, наделённые чудесным даром ясновидения, на самом деле существуют, и должен, к стыду своему, признаться, что испытываю почти непреодолимую тягу к таким рассказам.

- Хай, хай, - произнёс старик в тиши пустой кельи. - Листья снова меняют цвет в Сибате. Самое время для визита.

План приобрёл реальные очертания. Договорившись с монахом из Камакуры, нужно будет пригласить из Токио внучку и провести службу за упокой души девушки, чьи останки нашли в пруду - в том самом пруду, на берегу которого Мисако играла в тот день. Было ли это случайным совпадением, или её чудесный дар - реальность?

Старик, кряхтя, поднялся на ноги. Прожитые восемь десятков лет дают право навязывать свою волю молодому поколению, даже если оно сочтёт тебя старым дураком, выжившим из ума. Принятое решение словно вдохнуло в тело новые силы. Настоятель отодвинул раздвижную перегородку сёдзи и вышел в коридор, чувствуя себя почти молодым.

Кухня источала приятные знакомые запахи. Толстяк Тэйсин нарезал лук, на газовой плите уютно булькала кастрюлька с похлёбкой, а рядом с ней горшочек с рисом, крышка которого слегка дребезжала. Увидев настоятеля на кухне, Тэйсин удивлённо поднял голову.

Возле допотопного настенного телефонного аппарата с заводной рукояткой висела на гвозде записная книжка в чёрном потрёпанном переплёте. Старик недолюбливал всякую технику, поэтому, вежливо поприветствовав помощника, попросил отыскать номер дзэнского монаха из Камакуры и дозвониться, а пока сел на стул - единственный в храме - и стал терпеливо дожидаться, сложив руки на коленях. Час стоял ранний, и заспанный телефонист не сразу ответил, но вскоре монах был на линии. Настоятель поспешно вскочил, принял трубку из рук Тэйсина и, то и дело кланяясь кухонной стене, заговорил:

- Хай, Кэнсё-сама! Прошу прощения, что беспокою так рано, мне хотелось застать вас до утренней службы. Ещё раз благодарю за новогоднее поздравление! Надеюсь, вы в добром здравии.

- Хай, хай, сэнсэй! - послышалось в трубке. - Я также благодарю вас за поздравление и надеюсь, что вы чувствуете себя хорошо.

- Хай, - снова поклонился старик. - Крайне сожалею, что пришлось вас потревожить в такой час, но у нас произошло нечто необычное, и мне очень нужно посоветоваться. Возможно, вы помните нашу с вами последнюю беседу, когда вы выразили желание посетить Ниигату в сезон красных клёнов. Я подумал, что вы могли бы оказать нам честь своим визитом в ближайшее время.

- О, как любезно с вашей стороны! - воскликнул Кэнсё. Он смутно припоминал ту встречу в Киото. Пожилой настоятель храма из Ниигаты и его родственница… Ах, да, ясновидение! - Прекрасно помню, речь шла о вашей одарённой внучке, не так ли?

- Как приятно, что вы помните! - отвечал старческий надтреснутый голос. - Я не хотел бы обмануть ваши ожидания… - Священник смущённо запнулся, вдруг снова почувствовав себя глупо, и продолжал, уже более твёрдо: - …однако думаю, что посещение нашего скромного храма покажется вам интересным.

- Нисколько не сомневаюсь, - заверил монах. - Э-э… к сожалению, будущая неделя у меня крайне загружена. Я мог бы приехать завтра и остаться на день-другой, если для вас это не слишком скоро…

- Что вы, что вы, завтра очень удобно! - В голосе старика прозвучала такая радость, что Тэйсин, хлопотавший у плиты, невольно обернулся. - Сообщите нам время прибытия, и моя дочь встретит вас с поезда. Выходить нужно на станции Ниицу, не доезжая одну остановку до Ниигаты. Город Сибата в сорока минутах езды от Ниицу.

Они обменялись ещё несколькими любезными фразами и распрощались. Всё шло по плану. С сияющим видом старик повернулся к помощнику.

- Сразу после завтрака позвоните, пожалуйста, моей дочери. Пусть зайдёт в храм. Скажите, что это срочно, но не упоминайте о моём звонке в Камакуру, хорошо?

Не дожидаясь ответа, он вышел из кухни и зашаркал по коридору к своей келье. Теперь нужно обдумать, как говорить с Кэйко. Она должна добиться, чтобы Мисако немедленно выехала в Сибату. Организовать это будет непросто. Дочь властна и своенравна, вся в покойную мать. Начнёт задавать вопросы… Ему не хотелось пока посвящать Кэйко в подробности плана. Надо вести себя очень осторожно. Может, сыграть на сочувствии? Упомянуть о своём преклонном возрасте - это всегда срабатывало…

Расчёт оказался верным. Услышав о срочности, Кэйко была в храме уже в девять утра. Велев подать чай, настоятель заговорил о том, как соскучился по внучке.

- Я уже стар и в последнее время всё острее это чувствую. Мисако не часто навещает нас, а дни мои близятся к концу…

- Ты говоришь так, будто вот-вот умрёшь! - шутливо запротестовала Кэйко, пытаясь скрыть тревогу.

- Любой в моём возрасте должен быть готов к смерти, - возразил старик с деланным раздражением. - Я хочу увидеться с моей единственной внучкой, и поскорее. Пожалуйста, попроси её приехать завтра, если она может.

- Завтра? - удивлённо подняла брови Кэйко. Отец никогда раньше так себя не вёл. Она внимательно вгляделась в его лицо в поисках признаков болезни. Вроде бы всё нормально. - Хорошо, я позвоню ей вечером, только объясни - почему такая срочность? Ты заболел?

Настоятель строго взглянул на дочь и сложил большие пальцы рук, как Будда. Потом произнёс, искривив губы в лёгкой улыбке:

- Сейчас для тебя важнее быть любящей дочерью, чем примерной матерью. Матерью ты будешь ещё много лет, а видеть живого отца тебе осталось недолго.

- Маа! Какие страсти! - воскликнула Кэйко и язвительно добавила: - Что-то ты чудить начал на старости лет.

- Хай, - поклонился он с серьёзным видом. - Так и есть, начинаю чудить. Что поделаешь, старость.

Настоятель вдруг улыбнулся. Такой ясной улыбки на лице отца Кэйко не видела очень давно.

Мисако жила с мужем и овдовевшей свекровью в фешенебельном квартале токийского округа Сибуя. Дом был большим по японским меркам, с просторной прихожей, где на отполированном до блеска паркете гостей ждали тапочки для переобувания.

Две парадных комнаты на восемь татами каждая выходили окнами в небольшой сад. Циновки татами из туго сплетённой соломы, окаймлённые плотной тканью, имели форму прямоугольника размером примерно метр на два. Большую часть времени лёгкие перегородки с цветочным рисунком, разделявшие оба помещения, оставались раздвинутыми, создавая обширное, не загромождённое лишней мебелью пространство. Главным украшением первой комнаты была токонома - парадная ниша, отделанная дорогим деревом, в которой помещался старинный самурайский меч. В другой стоял низкий деревянный стол изысканной работы, окружённый шёлковыми подушками, а в углу - чёрный лаковый шкафчик-алтарь. Сад, начинавшийся сразу за широкими раздвижными окнами, дополнял мирную и спокойную атмосферу этого места, предназначенного главным образом для гостей.

Жизнь обитателей дома проходила в основном в столовой и кухне, куда можно было попасть с другого входа, через деревянную раздвижную дверь с колокольчиком, которой пользовались члены семьи, близкие друзья и посыльные из лавок. Паркет в жилых комнатах был похуже, пол устилали небольшие разномастные коврики. В конце этой части дома помещалась просторная ванная, отделанная мелкой белоснежной плиткой.

Второй этаж занимали две спальни на восемь татами, просторные, полные воздуха и света. Большие окна, из мебели лишь несколько зеркальных комодов. Спальные футоны на день убирались в стенные шкафы. Теснота царила лишь в нижней столовой, где помещались европейский стол с восемью стульями, шкаф китайской работы, телефонный столик и телевизор. Висячая ширма из бамбука отгораживала крошечную кухоньку.

Мисако стояла у кухонного стола, нарезая огурцы. Старшая госпожа Имаи смотрела вечерние новости в столовой. Стол был накрыт к ужину на троих: чашки для риса, тарелки, палочки для еды, стаканы, красиво расставленные на цветастой пластиковой скатерти.

Время приближалось к семи, и красный глазок новой электрической рисоварки уютно мигал, показывая, что её содержимое не остывает. На плите кипел чайник, в салатнице аппетитно поблёскивали маринованные овощи. Голоса из телевизора доносились едва слышно, будто через длинный узкий тоннель. Мысли Мисако были далеки от проблем очистки Токио после ночной бури. Глупо готовить три порции салата и жарить три рыбины, прекрасно зная, что Хидео не появится к ужину. У неё не было на этот счёт ни малейших сомнений. Снова телефонный звонок, снова пустые отговорки…

Она машинально перевернула палочками рыбу на металлической решётке, и облачко ароматного дыма взмыло вверх к вентилятору над плитой. Зачем покупать еду на троих, когда можно было прямо сказать свекрови, что Хидео не придёт? Но тогда матушка Имаи непременно спросит, откуда у невестки такая уверенность. Сердце Мисако вновь, как в детстве, сжалось от невозможности объяснить другим людям то, что она и сама толком не понимала.

Новости закончились, раздался телефонный звонок. Мисако вздохнула и убавила газ у плиты, ожидая, пока свекровь возьмёт трубку.

- Ах, как жаль, Хидео, просто до слёз обидно! - причитала та. - Мисако готовит такую вкусную рыбу, пальчики оближешь, а ты опять работаешь допоздна. Бедный, ты и так устал, всю прошлую ночь провёл в конторе, там, наверное, неудобно…

Мисако молча взяла две чашки с салатом и вышла, раздвинув бамбуковую занавеску. В душе медленно закипала ярость. Привычными размеренными движениями она поставила на стол чашку, затем другую. Не хмуриться, не выказывать чувства. Взять тарелку Хидео, его стакан, палочки для еды, отнести назад на кухню. Снова стук деревянного занавеса… Стены медленно плыли перед глазами, всё вокруг приняло красноватый оттенок. Оставшись одна, Мисако оперлась о край стола, изо всех сил стараясь подавить гнев. Свекровь продолжала тараторить: "Я скажу Мисако, она сейчас не может подойти, очень занята… Ты просто убиваешь себя работой, я ужасно волнуюсь…"

Пропади он пропадом! Уже почти не появляется дома. Теперь ясно, где он проводит ночи. Мисако хотелось запереться в спальне и побыть одной, предстоящий ужин в обществе матери Хидео казался пыткой. Как скрыть то, что творится в душе, когда не терпится сказать о номере в гостинице, об уродливых ногах той шлюхи, выкрикнуть свекрови в лицо всю правду о срочной работе, которой занимается её драгоценный сынок.

Вечерний комедийный сериал подоспел кстати: старуха то и дело заливалась хохотом, ей было не до разговоров. Они всегда ели с включённым телевизором, Мисако уже привыкла притворяться, что смотрит. Как же везёт тем, кто выходит замуж за младших сыновей, им не приходится жить в одном доме со стариками. Быть хозяйкой в своём доме, даже если это всего лишь тесная квартира - настоящее счастье.

Мисако закусила губу, вспомнив, что отец Хидео был как раз вторым сыном, и её свекрови самой никогда не приходилось унижаться перед старшими. Кроме того, семья была зажиточной, и всю работу по хозяйству выполняли слуги. Но теперь, через двадцать лет после войны, какое право имеет эта женщина обращаться с ней, как со служанкой!

Госпоже Имаи тоже не слишком нравилось жить с невесткой. Старая хозяйка выглядела весьма неплохо для своих пятидесяти девяти и гордилась, что морщин у неё на лице куда меньше, чем у сверстниц. Она была слегка полновата, но густые волнистые волосы с лёгкой сединой, красиво зачёсанные наверх со лба, выглядели очень привлекательно. Ей нравилось считать себя красивой, энергичной и открытой, и Мисако, вечно тихая и замкнутая, с большими задумчивыми глазами, вызывала у неё сложные чувства. В невестке словно было двойное дно, на её лице иногда появлялось странное выражение, от которого по спине бежали мурашки. Свекровь тщетно пыталась проникнуть в мысли молодой женщины, которая так и оставалась для неё чужой.

После смерти мужа, переложив хозяйственные заботы на невестку, старшая госпожа Имаи заскучала. Развлекали её лишь подруги и редкие визиты к младшей сестре, да ещё дважды в месяц уроки классического пения, которые давала бывшая гейша, умевшая играть на сямисене. Практически всё остальное время пожилая женщина проводила у телевизора. Особенно она радовалась, когда передавали ракуго, комические монологи в традиционном стиле, и в прежние времена даже сама их исполняла, усаживаясь на подушку и кладя, как положено, перед собой веер. Многие, в том числе покойный супруг, считали, что у неё настоящий талант, но теперь всё осталось в прошлом. Не выступать же перед Мисако, в конце концов.

Невестка была какой-то уж слишком серьёзной. Сама атмосфера в любимом старом доме сделалась с её появлением унылой и мрачной, и лишь надежда на появление внуков мешала матушке Имаи откровенно высказаться по этому поводу. Когда родится ребёнок, жизнь, конечно, пойдёт по-другому, однако ждать предстоит ещё неизвестно сколько…

Вскоре после девяти Мисако вдруг почувствовала, что сейчас позвонит мать. Она отложила вязание и взглянула на телефон. Свекровь сочувственно цокала языком, поглощённая на сей раз злоключениями сиротки из телевизионной драмы. Мисако схватила трубку после первого же звонка.

- Что-то случилось? - спросила она, едва поздоровавшись.

- Нет, - ответила Кэйко, - просто дедушка просит тебя приехать на несколько дней, похоже, для него это очень важно.

- А он сказал, зачем?

- Я толком не поняла. Говорит только, что совсем состарился и давно тебя не видел.

- Как странно, - улыбнулась Мисако, - дедушка никогда не отличался особой сентиментальностью.

- Да, я тоже удивилась. Вызвал меня утром к себе в храм и велел тебе передать. Наверное, плохо себя чувствует. Так или иначе, приглашение кстати, ты сто лет у нас не была.

- А когда он хочет, чтобы я приехала?

- Как можно скорее, завтра.

- Завтра?

Голос Мисако зазвенел от удивления. Матушка Имаи навострила уши.

- Если ты занята, - продолжала мать, - дед, конечно, поймёт, но если можешь, то почему бы не сделать ему приятное? Ты знаешь, он в последнее время меня беспокоит, стал вести себя как-то странно.

- В каком смысле? - Мисако остереглась повторять слово "странно", видя, что свекровь прислушивается.

- Потом, не хочу говорить по телефону. Когда приедешь, расскажу.

Мисако на секунду задумалась. Какой смысл оставаться в Токио? Муж едва ли будет о ней скучать. Несколько дней передышки - как раз то, что нужно.

- Хорошо, приеду завтра.

- Я понимаю, это неожиданно… Хочешь, дай трубку Хидео, я сама ему объясню, - предложила Кэйко.

- Он сегодня задерживается на работе… Хидео возражать не будет, я знаю.

- Хорошо, тогда позови госпожу Имаи. В любом случае, будет невежливо, если я не поговорю с ней.

- Моши-моши, здравствуйте! - жизнерадостно проворковала свекровь, беря трубку. После обычного обмена любезностями матери быстро пришли к общему согласию. Мисако вполне может провести день-другой в Ниигате, и нет никаких причин откладывать отъезд. Поезда идут часто, билеты сейчас купить просто. Матушка Имаи была сама любезность. Ну конечно, она справится с хозяйством без Мисако - не так скучно будет, ха-ха-ха!

Старушка была в восторге. Наконец-то удастся вволю пообщаться с сыном наедине, без невестки, которая ловит каждое слово. Можно сколько угодно обмениваться шутками, совсем как в старые добрые времена, да и серьёзные дела обсудить. Напомнить ему, как одиноко она себя чувствует после смерти отца, как мечтает увидеть, наконец, внуков… Сколько можно ждать, Мисако уже скоро тридцать. Пять лет как женаты, а детей всё нет.

- Решено, я Мисако так и передам, - подытожила она.

Однако невестка непременно хотела ещё поговорить с матерью. Разговор о предстоящей поездке явно доставлял ей удовольствие, в голосе звучало такое счастье, что матушка Имаи скривила рот.

Вот чертовка! - подумала она, притворяясь, что увлечена передачей. А по дому ходит туча тучей. Ну и пускай убирается в свою Ниигату, хоть немного поживём без её кислой физиономии. И о чём только думал Хидео, не мог выбрать жену повеселее, да чтоб детей рожала! Вот они, эти браки "по любви"…

Хидео вернулся уже после двух ночи. Спотыкаясь и распространяя запах сардин и пивного перегара, он с трудом взобрался по узкой лестнице в спальню. Мисако натянула на голову одеяло и притворилась, будто спит. Она знала, что старуха всегда дожидается возвращения сына и сейчас наверняка замерла, приложив ухо к тонкой перегородке. В комнате горел ночник, и Хидео мог видеть, что, хотя постель для него приготовлена, матрас отодвинут от постели жены. Даже в таком состоянии он должен был понять, что это означает.

- Ну и плевать! - пробормотал он, бросая в угол пиджак и стаскивая остальную одежду.

Мисако затаила дыхание. Через несколько минут раздался пьяный храп. Ей почудился лёгкий аромат чужих духов.

Из-за стены послышался шорох. Мисако тихонько выскользнула из-под одеяла и погасила ночник. Завтра она уже будет спать дома, далеко отсюда, в своей старой спальне!

На следующее утро Хидео уже в который раз продемонстрировал завидную способность возрождаться из пепла. Он сбежал по ступенькам танцующим шагом, поправляя на ходу накрахмаленные манжеты белоснежной рубашки, сел за стол и весело поздоровался с матерью, смотревшей передачу "Доброе утро, Япония".

- Бедный, не выспался, наверное, - вздохнула та, обернувшись, и снова уткнулась в телевизор.

Мисако вошла с подносом из кухни, раздвинув бамбуковую ширму.

- Доброе утро! - Она начала переставлять на стол чашки с рисом и супом.

- Привет! - буркнул Хидео.

- Мисако сегодня едет в Ниигату, - бросила свекровь через плечо, ни на секунду не отвлекаясь от новостей.

- Дедушка хочет, чтобы я посетила его храм, - объяснила Мисако, - вот я и решила съездить ненадолго в Сибату. Мама звонила вчера вечером.

Хидео что-то кисло промычал и развернул утреннюю газету.

- Да, - кивнула свекровь, мельком взглянув на сына, - госпожа Итимура считает, что Мисако стоит несколько дней провести дома.

Слово "дома" она произнесла с особенным выражением.

- А-а… - равнодушно кивнул он.

- Ты ведь не против, правда? - продолжала мать.

- Дозо, - произнёс Хидео, не отводя глаз от газеты, - пусть едет, пожалуйста.

- Я скоро вернусь, - пообещала Мисако.

- М-м… - снова кивнул он и громко отхлебнул чаю.

- Суп совсем остыл, - пожаловалась матушка Имаи. - Мисако, ты не могла бы подогреть?

- О, извините! Хидео, тебе тоже подогреть?

- Нет времени, - отмахнулся он, - я только чаю выпью.

- Это всего минута!

Мисако подхватила на поднос обе чашки и кинулась на кухню, краем уха слушая лекцию старухи о том, как вредно оставаться без завтрака. Не успел суп согреться, как из столовой донеслось "пока". Мужа Мисако застала уже в прихожей.

- Я думала, мы успеем поговорить… - начала она.

- Не сейчас, - раздражённо перебил Хидео, натягивая туфли, - мне пора в контору. Я, знаешь ли, иногда работаю.

Он схватил портфель и выскочил. Раздвижная дверь с силой захлопнулась, едва не оборвав колокольчик.

- Чтоб ты пропал! - в сердцах выпалила Мисако, слишком поздно сообразив, что свекровь могла её слышать.

Вздохнув, она поплелась на кухню. Суп перекипел и заливал плиту.

Лишь наверху, укладывая вещи, Мисако удалось немного успокоиться. Она складывала свитера и юбки в чемодан с таким ощущением, будто уезжает на каникулы. Дома, с матерью и отчимом, дышать будет легче, а здесь свекровь пускай сама решает, что готовить Хидео на ужин, и ждёт его хоть всю ночь напролёт! Представив себе госпожу Имаи, сидящую до утра без сна в ночном кимоно, она весело расхохоталась.

Два часа спустя Мисако уже выходила из дома, чувствуя себя птичкой, выпорхнувшей из клетки. Госпожа Имаи проводила невестку до двери в хорошем настроении, передавая приветы и пожелания семейству в Ниигате и не забыв присовокупить к ним коробочку рисового печенья. Впрочем, затягивать прощание она не стала и, едва закрыв дверь, поспешила к телевизору, где уже пять минут как началась её любимая телевикторина.

Причиной равнодушия Хидео к жене была двадцатичетырёхлетняя Фумико Хара. Чувственная толстушка, она предпочитала считать себя скорее пышной и сексуальной, нежели полной. Слово "сексуальный" наряду с другими полезными американскими словами она узнала в токийском колледже, где проходила двухгодичный неполный курс английского языка. При росте около среднего по европейским меркам, Фумико, тем не менее, была выше всех подруг и обладала гораздо более женственными формами, однако, познав радости секса, совершенно перестала стесняться своей исключительности. Она гордилась тем, что покупала бюстгальтеры четвёртого размера в специальном магазине, обслуживавшем в основном иностранцев. Подобно большинству молодёжи, Фумико обожала всё иностранное, особенно американское.

Когда мужчины говорили о ней, слово "сексуальная" звучало чаще всего. В целом она пользовалась большим успехом. Ещё в детстве Фумико пришлось натерпеться немало замечаний от мальчишек по поводу "больших сисек", а в метро нахальные подростки частенько норовили прижаться к ней и даже потрогать. В те времена она старалась носить мешковатые блузки, усиленно зубрила английский и не пропускала ни одного американского фильма.

Едва закончив колледж, Фумико познакомилась с иностранным журналистом, американским евреем, и тут же закрутила с ним интрижку. Разумеется, от родителей связь следовало таить, и ей пришлось немало поупражняться в фантазии, изобретая поводы для поздних возвращений. Когда журналист через полтора года отбыл к себе домой, успехи Фумико как в английском языке, так и в технике интимных отношений достигли потрясающей высоты.

Роман с Хидео начался ещё летом, в июне. Вопреки предположениям Мисако, любовница её мужа работала не в баре, а в бюро путешествий, офис которого располагался неподалёку от конторы Хидео в районе Муромати. Они познакомились, когда Хидео пришёл заказывать коллективную экскурсию для сотрудников своей компании. Молодых людей потянуло друг к другу как магнитом. Фумико всегда предпочитала иностранцев, однако этот красивый, высокий, с иголочки одетый японец покорил её с первого взгляда. Его очаровательная улыбка, открывавшая ровные белоснежные зубы, сводила её с ума.

Хидео, в свою очередь, не сводил глаз с яркого красного свитера, который так выгодно подчёркивал бюст девушки. Короче говоря, на следующий день в бюро путешествий пришлось наведаться ещё раз - за дополнительной информацией. В тот день они впервые сходили вместе в кафе. Хидео открыто любовался новой знакомой. Полные красные губы, блестящие чёрные волосы, свободно ниспадающие на спину… Такая яркая - и такая не похожая на его хрупкую изящную жену. Весёлая, жизнерадостная, сексуальная. С самой первой встречи его не оставляло желание залезть ей под свитер и взять в руки эти чудесные божественные чаши, убедиться, что они настоящие. Хидео ни разу не приходилось ухаживать за женщиной с бюстом голливудских стандартов. Груди Фумико не выходили из головы, преследовали, как наваждение. Поймав себя на том, что машинально рисует их на промокательной бумаге, он решился пригласить девушку поужинать.

Они встретились дождливым вечером после работы, и Хидео предложил сходить в своё любимое заведение в районе Акасака, где подавали суши. Садясь в такси, он случайно задел рукой её грудь и вздрогнул. Сердце забилось. Хидео отнюдь не был новичком в любви, однако это ощущение оказалось для него совершенно новым.

За ужином Фумико не прихлёбывала горячее сакэ по маленькому глоточку, как другие знакомые девушки, а опрокидывала чашечки одну за другой, почти не отставая от своего спутника. Ресторан молодые люди покидали в довольно разгорячённом состоянии. Пока Хидео расплачивался, Фумико накинула пальто и зашла на минутку в дамскую комнату. Дождь на улице уже кончился, они шли рука об руку по улице, обмениваясь шутками и хихикая. Внезапно девушка, радостно вскрикнув, как маленькая, потянула Хидео к витрине с игрушками, хотя, насколько он мог судить, ничего особенного там не было, да и магазин, по-видимому, был закрыт.

Они стояли, вглядываясь сквозь толстое стекло, когда Фумико вдруг взяла его руку и засунула себе под пальто. Тело Хидео пронизал электрический разряд: ладонь легла на гладкую нежную выпуклость, пальцы ощутили твёрдый сосок. Вот зачем, оказывается, она отлучалась - чтобы расстегнуть блузку и снять бюстгальтер! Люди шли по улице за их спинами, а Фумико всё прижимала к себе его ладонь, заставляя содрогаться от возбуждения. Такого с ним ещё ни разу в жизни не происходило, пришлось даже немного опустить плащ, перекинутый через руку, чтобы прикрыть оттопырившиеся брюки.

Фумико запахнула пальто и улыбнулась, глядя в глаза Хидео. Не говоря ни слова, он схватил её за руку и потащил вперёд, к мерцающей вывеске гостиницы на углу. Как только дверь номера, выдержанного в тёмно-красных тонах, закрылась, отрезая любовников от внешнего мира, они набросились друг на друга, яростно срывая одежду. Позже Хидео признавался, что никогда не хотел женщину так сильно, как в тот вечер, и все другие его свидания - ничто по сравнению с тем первым, в гостинице с Фумико. Даже нежные и изысканные супружеские отношения с Мисако остались в памяти лишь бледным воспоминанием. После той ночи молодые люди стали постоянными клиентами гостиницы для влюблённых "Красная вишня" в Акасаке.

Поезд двигался среди беспорядочного нагромождения унылых городских многоэтажек, которые постепенно сменились аккуратными пригородными кварталами и, наконец, однообразным сельским пейзажем, утыканным здесь и там небольшими фермами. Пришло время сбора урожая, и крестьяне трудились под неярким октябрьским солнцем, оставляя за собой чётко очерченные раны обнажённой почвы на рисовых полях.

Мисако задумчиво смотрела в окно вагона. Узкая лента земли между Токио и Ниигатой казалась ей теннисным кортом, по которому она всю жизнь только и делает, что перелетает, как мячик, туда и обратно. Она путешествовала в этих поездах летом и зимой, в любую погоду, во всяком настроении. Поездка в столицу на экзамены в университет, долгая, тягостная, пугающая. Радостные возвращения домой на каникулы. Похороны бабушки. Лихорадочные метания туда-сюда в разгар приготовлений к свадьбе. И вот теперь что-то вроде бегства - в поисках передышки от тягот семейной жизни.

Намерения деда оставались пока загадкой, но Мисако было приятно, что он настоял на её приезде. С ним были связаны все её детские воспоминания. Как терпеливо учил он её красиво писать иероглифы, когда после повторного брака матери с доктором Итимурой Мисако продолжала ходить на уроки в храм. Она увлекалась каллиграфией до сих пор: даже старшая госпожа Имаи хвалила работы невестки и повесила одну на стене в столовой. Улыбнувшись мыслям о дедушке, Мисако со вздохом откинулась на спинку сиденья.

Поезд въехал в горный туннель, самый длинный на маршруте, и в вагоне стало темно. Впереди был курорт Минаками, известный своими горячими источниками. Непривычное почти двухминутное пребывание под землёй встревожило некоторых пассажиров, они начали нервно покашливать и ёрзать на сиденьях. Перемена общего настроения подействовала и на Мисако, вызвав в памяти её самое первое путешествие в Ниигату. Случилось оно почти четверть века назад, но перед глазами чётко стоял образ маленькой девочки, прижавшейся к матери на полу в тесной толпе чужих людей.

Воспоминание, полное пугающих звуков и неприятных запахов, врезалось в память ещё и благодаря рассказам матери:

"Мы не всегда жили в Ниигате, Мисако-тян. Сестра твоего дедушки вышла замуж и переехала в столицу, и это она, моя тётя, договорилась о моём браке с твоим отцом. Так я тоже оказалась в Токио, и ты родилась уже там. Потом отцу пришлось стать солдатом и идти воевать, тебе тогда было всего три годика, а когда пошли слухи, что американцы собираются бомбить Токио, мы решили укрыться у дедушки с бабушкой в Ниигате. Самым трудным оказалось добраться туда, потому что поездов из-за войны было мало, а все, кто имел родственников в провинции, тоже хотели уехать. Целая толпа людей с огромными узлами. Ужасное путешествие, и только ты меня всю дорогу радовала, Мисако-тян. Ты была такой хорошей девочкой, ни разу даже не заплакала, и это придавало мне бодрости".

В детстве Мисако частенько просила ещё раз рассказать ту историю, и теперь одно лишь воспоминание о словах матери помогло ей успокоиться. Она задремала, пропустив великолепные горные виды, которыми привыкла любоваться.

В храме кипела работа - готовились к визиту дзэнского монаха из Камакуры. Помощник настоятеля Тэйсин то и дело отирал пот с раскрасневшихся щёк, вытряхивая постели и выбивая пыль из матрасов бамбуковой палкой. Он пребывал в приподнятом настроении, улыбался и напевал под нос обрывки старинных песен. Сейчас служитель Будды чувствовал себя в родной стихии, ему нравилось общаться с людьми, и редкие случаи, когда храм принимал гостей, были для него великим удовольствием.

Своим весёлым и открытым нравом Тэйсин заслужил всеобщую любовь в округе. Навещая прихожан, чтобы прочитать сутры над умершими родственниками, он всегда умел рассеять печаль уместной шуткой и лёгкой болтовнёй за чашкой чая. За ним закрепилось прозвище Вака-сэнсэй, "молодой Учитель", хотя Тэйсин доживал уже четвёртый десяток и служил в храме пятнадцать лет. Его собеседники и не подозревали, что улыбки жизнерадостного толстяка скрывали постоянную болезненную тревогу. Он панически боялся смерти - не своей, но старого настоятеля.

Лишенный и малой толики честолюбия, Тэйсин никогда не мечтал подняться выше должности простого монаха. Тем не менее, его нынешний формальный сан назывался фуку-дзюсёку, то есть сменить настоятеля на высоком посту должен был именно он. Судьба распорядилась так, что наследника в принятом смысле, сына или внука, старик не имел, хотя сам принял бразды правления храмом от своего отца. За годы службы Тэйсин проявил аккуратность и благочестие, заслужил уважение прихожан. Старейшины храма давно уже настаивали, чтобы молодого монаха формально приняли в семью Танака и назначили официальным преемником, однако старик-настоятель не любил спешить, и лишь в 1962 году, когда скончалась его супруга, он решился, наконец, объявить Тэйсина фуку-дзюсёку. В тот торжественный день Тейсин испытал первый приступ нервного голода. Несмотря на то, что он уже и так выполнял многие функции, выходившие за пределы обязанностей простого священника, положение и ответственность, сопутствовавшие новому сану, пугали и подавляли его. Он чувствовал неуверенность и внутреннюю пустоту. Разве это возможно - ему, деревенскому увальню, занять место Учителя, которого он так почитал? Теперь, чего доброго, прихожане начнут подталкивать его к женитьбе. Настоятелю храма положено иметь семью, - женскую работу в храме должна выполнять женщина, а не добровольцы из паствы.

Тэйсин уныло размышлял обо всём этом, и ему вдруг отчаянно захотелось чего-нибудь сладкого. Поесть он всегда любил, но теперь желание стало непреодолимым и мучило его почти каждую ночь, не давая спокойно уснуть. В широком рукаве кимоно монах прятал печенье, и чем больше дряхлел старик-настоятель и шушукались между собой старейшины, тем больше требовалось сладостей. Когда в храм приняли нового младшего священника, работы стало меньше, и напряжение несколько ослабло, однако Тэйсин настоял на том, чтобы сохранить кухонные обязанности за собой, опасаясь лишних пересудов: мол, святые отцы недоедают из-за отсутствия женщины на кухне.

Новичок, принявший вместе с духовным саном имя Конэн, служил в храме уже два с половиной года. Совсем молодой, хрупкого сложения, он страдал от угрей, причинявших ему сильное душевное беспокойство. Он настолько стеснялся обезображенного прыщами лица, что с трудом мог вымолвить несколько слов. Это сильно затрудняло общение, однако нисколько не влияло на трудолюбие нового священника. Особенно старый настоятель ценил в нём то, что Конэн никогда не жаловался и безропотно выполнял всю работу, которую ему поручали. Выслушивая нередкие жалобы на скрытность новичка, старик шутил, что Тэйсин-сан болтает за десятерых.

В свободное время Конэн обычно забирался на большой камень на заднем дворе, где и проводил время в одиночестве. Он курил сигарету за сигаретой, держа их между большим и указательным пальцем и глубоко затягиваясь, пока не оставался лишь крошечный окурок.

Тайным увлечением нового помощника настоятеля было пускание колец из дыма, в котором он достиг удивительных успехов. После каждой затяжки Конэн внимательно прищуривал глаза и наблюдал, как очередное творение медленно плывёт по воздуху, поднимаясь к высоким кронам величественных сосен. Мимолётность всего существующего очаровывала молодого монаха. Он с удовольствием мыл чашки, которые вскоре снова должны были наполниться рисом, расчищал граблями дорожки, которые завтра точно так же покроет палая листва… И в то утро Конэн, помогая подготовить храм к приезду гостя, старательно чистил туалеты, мыл кафель в ванной и протирал влажной тряпкой деревянный пол, думая о том, что не пройдёт и нескольких дней, как всё это вновь станет таким, как прежде.

- Мне нравится, - признался он как-то Тэйсину во время одного из редких приступов красноречия, - заниматься обычными делами, без которых не обойтись. Я хочу служить Будде рядовым солдатом.

Старик-настоятель самолично срезал красную камелию в храмовом саду и поставил в керамическую вазу. Затем пошёл в библиотеку и достал старинный свиток, на котором изящно выведенные иероглифы складывались в строки:

Уйду в никуда

И пришёл ниоткуда

Как пуст этот путь

Старик прочёл написанное вслух и нахмурился. Дзэнское стихотворение ему не слишком нравилось, но свиток был одним из бережно хранимых сокровищ храма и вполне подходил для украшения комнаты гостя.

Рано утром Тэйсин, отпирая ворота, встретил пожилую женщину из числа старейшин. Он отвечал за отношения с прихожанами и никогда не упускал случая приобщить их к делам храма. С улыбкой поклонившись старушке, монах радостно поведал ей о предстоящем визите досточтимого гостя. Слухи быстро распространились по городку и к девяти утра дошли до Кэйко, которая тут же бросила все дела и поехала в храм, гадая, что затеял отец.

Настоятель подметал ступени парадного входа.

- Какой-такой досточтимый гость? - осведомилась она подозрительно. - Я слышала, он из дзэнского монастыря в Камакуре?

- Мы чтим всякого гостя, - заметил старик. - Кто тебе сказал?

- Медсестра из клиники, - раздражённо пояснила Кэйко.

Отец будто не заметил её настроения и продолжал мерно махать метлой.

- Ясно. Тэйсин, как всегда, распустил язык. Слишком много болтает.

- А ты слишком мало, - парировала Кэйко. - Почему я всегда последняя узнаю о том, что происходит в храме?

Он усмехнулся, не прекращая работы.

- Один из моих знакомых решил навестить старика. Почему я должен посвящать в это всех и каждого?

- Я не все, а родная дочь, которая беспокоится об отце, и вдобавок не последний человек в храме! Едва я успела по твоей просьбе вызвать внучку из Токио, как вдруг оказывается, что в храме гости. Зачем Мисако ехать сюда, да ещё так срочно, если у тебя совсем не будет времени с ней общаться?

Старый настоятель со смиренным видом прислонил метлу к высокой деревянной двери.

- Как хорошо, что ты пришла, Кэйко, - произнёс он мягко. - Я как раз собирался просить тебя встретить моего гостя на станции в Ниицу, он прибудет сегодня в час дня. Не слишком удобно заставлять его трястись на автобусе, тем более, что он не знает здешних мест.

- Было бы удобней, если бы ты сказал это вовремя, - язвительно фыркнула Кэйко, - тогда можно было бы договориться с Мисако, чтобы она села на тот же поезд, а теперь мне придётся ездить дважды. Или ты думаешь, у меня в клинике мало работы?

Отец отвесил дочери низкий поклон.

- Прошу прощения. - Повернувшись к двери, он исчез внутри храма, продолжая на ходу бормотать себе под нос: - Упрёки, жалобы, вечно одно и то же…

Кэйко не пришлось напрягать слух, чтобы разобрать эти слова, запечатлевшиеся в памяти с детства. Улыбнувшись, она взяла метлу и продолжила прерванную работу, которую ей приходилось делать несчётное число раз. С тех пор, как мать заболела и умерла, дочь настоятеля почти каждый день приходила в храм и старалась чем-нибудь помочь. В последний год со стариком стало трудно общаться, но всё же ей было приятно жить по соседству и чувствовать себя в русле семейной традиции. Хоть и маленький, всего с тремя служителями, храм принадлежал семье Танака, а Кэйко была верной и любящей дочерью.

Когда закончу, подумала она, закажу им сасими к ужину. Досточтимому гостю из Камакуры едва ли подобает есть то, что готовит Тэйсин-сан.

Школа перевода В.Баканова