Перевод Екатерины Романовой
Джонатан Летем
Когда она забралась на стол
Посвящается Шелли Джексон
I
Я знал, где искать Алису, как до нее добраться. В тот вечер я шагал по университетскому городку, намечая любовный план - карту ее тела, по которой намеревался пройти ночью, когда мы вернемся домой. Алиса допоздна засиживалась в лаборатории - наблюдала за столкновениями элементарных частиц и обрабатывала результаты экспериментов. Там ее и можно было найти. На холме, поросшем кустами и выгоревшем на солнце, я уже видел шишку циклотрона. Совсем скоро мы встретимся.
Физики трудились днями напролет, чего нельзя было сказать о социологах. Наш факультет давно не стоял на пороге великих открытий. С закатом солнца аспиранты разбредались по киношкам, боулингам и пиццериям. Куда нам было спешить? Мы занимались местными явлениями и недавними событиями. Физики же исследовали Начало, поэтому им не терпелось все описать и довести до конца.
Пока я мчался к любимой, срезая путь по газонам и ломая четкие границы пешеходных дорожек, на сердце у меня было легко. Я вертелся на Алисиной орбите. Со свистом вращался вокруг нее и хотел проникнуть в ее поле, попасть под научное наблюдение. Отразиться в Глазах Познания.
Суперколлайдер лениво растянулся на пестрых холмах университетского городка. Старый циклотрон нависал над ним, точно улей, а под землей располагалось несколько лабораторий. Комплекс рос, в нем то и дело проводили дорогие исследования - эдакое архитектурное чудовище Франкенштейна, которому предстояло сокрушить человеческий дух. Но я был неуязвим, подходя к дверям из мутного плексигласа. Я знал, что лежит в сердце бессердечного лабиринта. Его необъятность меня не пугала.
Итак, я вошел. Здание построили из ровных бетонных плит, словно в противовес гиперактивной нестабильности микромира. Кое-где на серых - в цвет бетона - стенах виднелись трубы и электрические провода. Пол слегка гудел. Пусть я был лишь крохотной пылинкой в этой гигантской вентиляционной системе, я храбро шел к намеченному.
Однако в Алисином крыле сегодня будто все вымерли. Под эхо собственных шагов я обошел ближайшие залы. Пусто. Заглянул в комнату с мюонной камерой - тоже никого. Компьютерный центр. На моей памяти он никогда не пустовал - какой-нибудь несчастный теоретик да искал признаки суперсимметрии в экспериментальных данных. Сегодня и там было безлюдно. Хотел зайти в центр управления, но дверь оказалась заперта.
Я был совершенно один. Только я и частицы, отдыхающие после напряженного забега по ускорителю - они парили среди холодной тишины в состоянии блаженного небытия. В голове у меня гудело - не от частиц, конечно, а от страха перед ними. И я пошел обратно.
На повороте я столкнулся с призраком, человеческой частицей в заброшенном здании. Студент несся к выходу и одевался на бегу. При звуке моих шагов он высунул голову из свитера.
- Куда все подевались? - спросил я.
- Профессор Софт получил вселенную Фархи-Гута! - взволнованно выпалил студент.
- Где?
Он показал пальцем в обратную сторону.
- Тогда почему ты уходишь?
- Софт хочет снять все на видео. Я бегу за камерой.
- Удачи, - пожелал я.
Он умчался.
Я пошел к лифту. Стало быть, дело в пузыре Софта. О его экспериментах некоторое время шептались в кулуарах, и я почти ощущал дыхание истории у себя на шее, когда спускался в недра научного комплекса, где под твердой рукой Софта возник пузырь с физическим вакуумом. Сжимая вещество, команда ученых под его руководством пыталась создать новую вселенную.
Много лет факультет физики занимался изучением крохотных ничто. У Софта хватило мужества, чтобы исследовать большое Ничто. Если эксперимент пройдет успешно, сжатие материи в соответствии с инфляционной теорией Фархи-Гута приведет к образованию новой Вселенной, смежной с нашей. Получится самый настоящий, хоть и совершенно ненаблюдаемый мир. Иными словами, Софт хотел повторить Большой взрыв.
Толпа в лаборатории не обратила на меня никакого внимания. Туда пришли все: студенты, мюонщики, теоретики и Алиса с учениками. В коллективном благоговении они застыли перед экраном, на котором отображался пузырь Софта.
Сам физик лениво водил деревянной указкой по светящемуся экрану. Он прятал свою гордость, но его аспирант прямо-таки сиял. Лица зрителей тоже сияли в свете яркого Ничто.
- Геометрия пузыря подобрана таким образом, чтобы получить физический вакуум, окруженный сферически симметричным истинным вакуумом, - объяснил Софт.
Стояла мертвая тишина. Мы неотрывно смотрели на экран. Все обдумывали слова Софта. Я, кажется, тоже.
- В качестве фонового мы выбрали асимптотически плоское пространство Минковского. Внедрение деситтеровского пространства-времени в пространство-время Шварцшильда потребовало построения в выбранном фоне двух обращенных во времени ловушечных поверхностей. Ключевую роль в работе сыграло покомпонентное квантовое осреднение тензора энергии-импульса.
Публика одобрительно забормотала, признавая разумность такого подхода. "Аминь", - подумал я и незамеченным пробрался сквозь толпу.
Алиса не сводила взгляда с экрана. Ее ноги были слегка расставлены, руки сложены на груди, голова запрокинута. Я прошептал ее имя (хотя оно - само по себе шепот: "Алиса") и обнял ее. Пристроил свои колени позади ее коленей, укрыл ее руки и грудь ладонями.
- Я чувствую твой запах.
Увы, сейчас она принадлежала не мне, а увлеченной пузырем аудитории.
- Моя космологическая сингулярность, - продолжал я, - прижимается к твоей сферической симметрии.
Ноль эмоций.
- Я хочу, чтобы мое пространство-время Шварцшильда слилось с твоим пространством де Ситтера.
Бесполезно.
- Можем сделать маленького Шварцшильдика.
Нет ответа.
Нет ответа. Мы вместе со всеми наблюдали за дивным Ничто, которое создал Софт.
- Алиса, - позвал я.
- Пузырь вот-вот отделится, - прошептала она, не отрывая глаз от экрана.
Вошел студент, которого я встретил в коридоре, и приготовился снимать историческое мгновение. Я уже слышал ликующие аплодисменты, видел, как физики жмут друг другу руки и хлопают коллег по плечам, словно бейсболисты.
Но нет. В зале стояло невероятное напряжение. Алиса у меня в объятьях буквально ощетинилась. Мой любовный план терпел крах. Я стер из памяти карту ее тела. Физика прежде всего - пузырь вот-вот отделится!
Именно тогда, в черном сердце научного комплекса, я впервые ощутил укол грядущей утраты.
Проще говоря, мое сердце зашлось в приступе ностальгии по настоящему, а это всегда дурной знак.
Пузырь не отделялся. Полдвенадцатого в лабораторию доставили хлеб, тунец, яичный салат и молоко: полуночный пикник в стылом сердце здания. Никто не ушел. Никто не потерял надежду.
Пузырь все не отделялся. Физики нервно сбивались в кучки и старались поддерживать друг друга - выглядело это довольно жалко. В два часа принесли хлипкие койки, шерстяные одеяла для жертв землетрясений, подушки и туалетную бумагу. Никто не спал.
Пузырь не отделялся.
2
Пять лет назад я написал диссертацию на тему "Неврозы у профессиональных ученых" и благодаря ей стал доцентом кафедры антропологии в университете Бичема. Той осенью я впервые оказался в Калифорнии (если не считать собеседования при приеме на работу).
Поначалу я ужасно относился к своему делу - ну, не мог я применять кривые зеркала социальных теорий к живым людям с настоящими профессиями! Это было бы самонадеянно и несправедливо с моей стороны. В общем, я приумолк. От этого пострадало качество моего преподавания, и я получил строгий публичный выговор.
А потом меня осенило. Благодаря тому выговору я вдруг нашел занятие себе по душе и стал изучать академические среды, политику кафедры и внутренние распри. В общем, исследовать те места, где дисциплины пересекались и вступали в конфликт друг с другом. Точно парапсихолог, я заманивал в ловушку некий призрачный учебный план, существующий в пустоте между настоящими учебными планами. Я применил теорию информации к каталогам специальностей, спискам рекомендуемой литературы и даже к меню в буфете.
Мой новый научный труд оказался мощным и неудобоваримым. Его напечатали только в переводе, в немецком журнале "Фероффентлихен зонст умкоммен", изрядно сдобрив сухими и нечитаемыми сносками, похожими на горсть мелкого песка. На кафедре у меня даже появилась кличка: "Декан междисциплин" или просто "Междек". Мне выдали квартиру при университете. Бывало, я по целым дням не выходил за границы этой квадратной мили: только вел занятия, ел столовскую пищу и читал объявления кафедры с ободранной, утыканной булавками доски.
Однажды новый междисциплинарный проект привел меня в громадное и зловещее здание, где помещалась кафедра физики. Я был вынужден бороться с громадными и зловещими теориями, которые называют современной наукой. Они давалась с трудом даже Междеку. Но в награду среди всех этих теорий и зданий я нашел, словно жемчужину в устрице, доцента кафедры физики элементарных частиц, прекрасную Алису Комбс.
Я выдумывал бесчисленные поводы и вопросы, чтобы лишний раз заглянуть в коллайдер - там Алиса гоняла свои частицы, точно каких-нибудь борзых. Лишь через несколько недель я набрался смелости и пригласил ее на свидание. Точнее, на прогулку по холмам возле циклотрона. В тот вечер я впервые за месяц выбрался из городка. Помню, Алиса перешагивала через корни деревьев, держа руки в карманах халата. На небе разыгралась настоящая драма: все облака словно пытались убежать к звездам. Под нами лежал Бичем, игрушечный город. Помню, я подумал: "Блондинки не в моем вкусе". Но Алисины волосы мне понравились. На вершине холма мы с ней случайно столкнулись, и я почуял ее запах. Так пахли бы оливки, будь они сладкими.
- Забавно, что…
- Вы напоминаете мне о…
- Мы почти не…
Разговаривать было бесполезно. Пока наши слова вываливались с губ, точно кетчуп на белое платье в рекламе пятновыводителя, мы виновато улыбались - комедийное шоу, не иначе.
Вся надежда была на поцелуй. И он действительно помог. На меня вновь повеяло сладкими оливками.
Скоро мы с Алисой Комбс научились делать вместе множество разных вещей, даже разговаривать и шутить. А если понадобится, и спорить. Однако между нами рос маленький культ молчания - почему-то мы оба выглядели умнее с закрытыми ртами. И понимали друг друга лучше.
В этом взаимном молчании и затерялось мое предложение руки и сердца. Навеки заблудилось на кончике языка. Свадьба - это так очевидно и грубо. Слишком традиционно. Мы жили вместе почти год: антропология и физика. Ужин обычно готовил я, - Алиса допоздна работала.
3
Я очнулся посреди жуткого кошмара с участием первобытных племен, клубов пыли и автоответчика. На самом деле я спал на койке в лаборатории Софта. Один. Пробуждение в недрах стылого и гулкого здания было еще страшнее, чем мой кошмар, и намного неприятнее: все равно что проснуться в сейфе утонувшего океанского лайнера.
Уснул я в четыре утра. Раздувающаяся вселенная Софта по-прежнему капризничала и не желала отделяться. Мне наскучило ждать, и я прилег на койку.
Из лаборатории доносился голос Алисы. Я вошел в зал. Пол был усыпан вощеной бумагой, пустыми банками и смятыми распечатками. Физики по большей части свернулись клубками на койках или расползлись по домам. Осталось всего несколько человек - красноглазых, застывших в ожидании.
Софт что-то писал. Его аспирант по-прежнему был рядом. Над их головами безмятежно мерцали пиксели экрана. Алиса стояла на том же месте, что и ночью. Сколько же я проспал?
- Который час? - прошептал я, взяв ее за руку.
- Здесь - восемь тридцать. А за горизонтом Коши все еще шесть вечера. Появление пузыря привело к коллапсу времени.
- То есть, все получилось?
- Червоточина между вселенными распухла, - сказала она.
- Это хорошо.
Алиса покачала головой.
- Только на первый взгляд. Пузырь, наверное, отделился, как и было задумано, но аневризмы быть не должно.
- То есть раны?
- Скорее, дыры.
- В каком смысле?
Алиса покачала головой.
- Софт очень расстроился?
- Посмотри на его аспиранта.
Она была права. Софт крепился, как мог, а вот аспирант выглядел ужасно: волосы засалились, глаза покраснели от слез. Я пытался разобрать на экране аневризму и ничего не увидел. Физик во мне был слепым и увечным.
Я держал Алису за холодную руку и наблюдал, как она смотрит на экран. Любимая не могла оторваться от этого невероятно скучного зрелища - даже взглядом меня не удостоила.
- Алиса… - Я стиснул ее ладонь.
Маленький, умеренный поцелуй приземлился в уголок моего рта.
Я прижал большие пальцы к нежной серой коже под ее глазами и снова ее поцеловал.
- У тебя скоро занятия, - сказала она.
- Пойдем завтракать?
Алиса посмотрела на экран, потом опустила глаза. Я понял, что ей сейчас не до завтрака.
- Мне надо остаться.
- Это так важно?
- Очень.
Я улыбнулся, но вовсе не от радости. Мне-то хотелось, чтобы на ее личном внутреннем экране был только я.
Возле Софта столпились физики и, точно животные пустыни у водопоя, жадно пили его объяснения. Алиса посмотрела на них, потом на меня. Она явно хотела присоединиться к коллегам.
Я запустил пальцы в ее волосы и прижал к себе ее головку.
- Позвоню тебе после занятий, - прошептала Алиса.
- Хорошо.
- Я правда соскучилась.
- Знаю.
- Но я должна увидеть все своими глазами. В этом моя суть. Жизнь на грани открытия.
- Угу. На горизонте мира, - ответил я.
Мы с Алисой были одинакового роста, выдыхали одинаковое количество воздуха. Однако когда я обнимал ее, она становилась неуловимой и верткой, точно рыбка. Мне казалось, что я могу выгнуть шею и поцеловать ее в поясницу или обхватить руками собственные плечи.
- Ладно, позвони мне после занятий.
- Будешь дома?
Я кивнул.
- Что-нибудь разморожу к ужину.
- Обязательно позвоню.
- Жду новостей о пузыре. Честное слово, мне интересно.
Мы расстались. Алиса подошла к остальным. Во мне зашелестела ревность, но я не смог найти для нее повода, поэтому она расплылась и исчезла.
Стоило выйти из древнего серого здания кафедры на утренний воздух, как на сердце у меня стало легко. Я почувствовал себя бабочкой, вышедшей из кокона. У меня было преимущество перед сонными студентами, бегущими по дорожкам в лабораторию. Я один знал об аневризме и о пузыре, который таился под землей. А здесь, в этом мире, кто-то открывал окна, пуская свет в аудитории; здесь уборщики собирали мусор с широких пробуждающихся лужаек; здесь первокурсники смаргивали остатки легкого похмелья. Для них наступал новый день… но я-то знал, что время остановилось.
Новая Вселенная. Вот она отрывается от пуповины - пространственно-временного тоннеля в лаборатории Софта. Этот образ пролил иной, странный свет на сегодняшний день, на щебечущих птиц у меня над головой, на меловый прочерк облака и разбросанные всюду листовки о выборах в студенческий совет. Быть может, это и есть новая Вселенная. Чудовище, созданное Софтом, высосало из нашего мира все черствое и застарелое и унесло на другой конец галактики.
Поклявшись как-нибудь отразить эту идею в предстоящей лекции, я помчался в буфет.
4
Телефон у нас в квартире был переносной, а денек выдался такой чудный, что сидеть в четырех стенах и ждать звонка не хотелось. Я устроился в патио: вынес ледяной чай и книгу, которую был не в настроении читать. Только я сел, как снаружи раздались голоса. Странные голоса.
- Мы сюда уже приходили, - сказал один.
- Да, то самое место, - согласился второй.
- Мы в трех кварталах от телефона-автомата, - добавил первый.
- Поправка. В четырех кварталах от остановки.
- Между автоматом и остановкой всего два квартала.
- Похоже, мы говорим о разных автоматах.
- Есть только один автомат. Ну, в смысле, говорить мы можем только об одном.
- Поправка. Сегодня четверг. А по четвергам мы ездим к Синтии Джолтер. На автобусе, с пересадкой. Второй автомат находится в двух кварталах от остановки, где мы делаем пересадку. Стало быть, по четвергам есть два телефона-автомата.
- В смысле, говорить можно о двух.
- Да. Сегодня четверг. Значит, мы в трех кварталах от одного автомата и в пяти от другого. Который час?
Они надолго замолкли.
- Шестнадцать тридцать семь, - наконец, произнес второй голос. - Сверим часы.
- Шестнадцать тридцать семь.
- Хорошо. Мы пришли вовремя. Это ее дом.
- Да, мы тут уже бывали. Позвоним?
Вновь наступила тишина. Наконец, прозвучал звонок в дверь. Я не двинулся с места - просто не мог понять, что эти полоумные забыли у меня на пороге.
- Не открывают, - сказал второй голос.
- Может, мы опоздали?
Тишина.
- Сейчас шестнадцать тридцать восемь. Время правильное. А место?
- Тоже правильное. Мы тут уже были. Шли от остановки.
- А где тогда мисс Комбс?
- Поправка: профессор Комбс.
- Она опаздывает?
- Может, мы пришли слишком рано? Который час?
На этот раз я выбрался из кресла - пора было положить конец этому бесконечному разговору об одном и том же.
- Здравствуйте, - сказал я, обходя дом.
И тут же осекся. У двери стояли двое слепых, белый и черный, оба в мятых костюмах, оба с палочками. Они обернулись на мой голос и навострили уши, как немецкие овчарки.
Их слепота объясняла долгие перерывы в разговоре, уходившие на то, чтобы разобрать время на часах или нащупать дверной звонок. Отчасти она объясняла и странность их беседы.
- Добрый день, - ответил чернокожий обладатель первого голоса. - Не подскажете, где живет профессор Комбс?
Пригласив обоих внутрь, я пошел за телефоном в патио. Квартира у нас довольно простая: две спальни по бокам от кухни с гостиной, разделенных барной стойкой. Слепые, точно заводные игрушки, начали быстро ее осваивать, заходить во все углы и сталкиваться в центре комнаты, путаясь в тростях. Они трогали все предметы руками, неистово рисуя для себя карту местности - даже чересчур неистово.
- Мы соседи по комнате, - объяснил белый мужчина, второй голос. - Меня зовут Эван Робарт.
- Филипп Энгстранд, - представился я, пожимая ему руку.
- Гарт Пойс, - сказал другой.
Освободившись от руки Эвана, я приветствовал и его.
- Алиса скоро вернется. Вам что-нибудь налить?
- Нет, - ответил Эван Робарт, - я попил перед уходом.
- Мы оба попили.
- Мы пришли поговорить с профессором Комбс об эксперименте, в котором будет участвовать Гарт.
- У меня, по всей видимости, "слепое зрение". Правда, толку от него мало. - Гарт произнес эти слова тоном юмориста, которому давно не кажется смешной его лучшая шутка.
- Поэтому мисс Комбс считает, что он - прирожденный физик, - пояснил Эван тем же ироничным, умудренным тоном.
- Поправка. Профессор Комбс. Хм.
Я сел, ошалев от их болтовни. Выглядел я вполне гостеприимно (губы застыли в улыбке, ноги скрещены), и все-таки был не в силах подать сигнал, единственно понятный Алисиным знакомым, - то есть, заговорить.
- Не подскажете, который час?
- Без пятнадцати пять, - пискнул я.
- Неужели? А на моих сорок две минуты. Эван?
- На моих тоже. Хоть в этом сходимся. Уже хорошо.
- Как думаете, я прав? - спросил Гарт. - В смысле, у кого часы точнее?
- Наверно, у вас.
Глаза у Гарта были слегка приоткрыты, так что под темными веками виднелись две белые щели, два тонких месяца-близнеца среди черной ночи.
- Хотя мы оба можем ошибаться, - рассудительно проговорил он.
Тут за дверью послышался шум, и в дом вошла Алиса с полными сумками, из которых торчал сельдерей и бумажные полотенца. Она понесла продукты на кухню, откуда стала представлять нас друг другу - впрочем, это было излишне.
Я пошел за ней и освободил барную стойку от гудящих, готовых к работе кухонных приборов. Мы разложили покупки. Алиса выбрала продукты для ужина: зеленый горошек, лосось, рис, авокадо и мороженое. Все остальное мы распихали по шкафчикам. Я дождался, пока она включит воду, и сказал:
- Они просто невозможны.
- Ничего не поделаешь.
- Слышала их разговоры? С ума сойти!
- Это компенсация. Они ничего не видят, поэтому проговаривают карту окружающего мира.
- Причем каждый раз заново.
- А ты прислушайся. В этом даже есть какая-то поэзия.
- Вечно сверяют часы. Как астронавты.
Алиса поставила воду для риса, сполоснула горошек, почистила авокадо. Я еще раз предложил слепым выпить, они отказались. Мы слушали, как гости тихо и упорно обследуют комнату, обсуждая расстояния между различными ориентирами: торшером, камином и порогом. Я резал лимон.
- Что там произошло с аневризмой?
- Брешь стабилизировалась.
- Брешь?
- Софт поднял ее до статуса бреши.
- Это лучше или хуже, чем аневризма?
- Это иначе. Брешь более стабильна.
- Но никто не ожидал, что она появится.
- И напрасно не ожидали. Я сегодня поработала за компьютером: уравнения не сходятся, если не допустить вероятность портала.
- Портала или бреши? Как-то все расплывчато.
- Софт предпочитает брешь, - пояснила Алиса. - Я - портал.
- Эксперимент-то его, пусть называет, как хочет.
- Когда говорю я, это мой эксперимент. Я становлюсь заинтересованным лицом. - Алиса стояла ко мне спиной. Резала авокадо, мяла травы. В гостиной слепые разговаривали о телефонах-автоматах и остановках.
- По-моему, ты и раньше была заинтересована.
- Раньше, когда пузырь должен был отделиться, он больше принадлежал Софту, - сказала Алиса. - А он до сих пор здесь. Стало быть, он мой.
- Смотрю, тебе нравится расставлять точки над i. Ты любишь понятные, осязаемые вещи.
- Не такие уж и осязаемые, - возразила она. - Скорее наоборот: незримо присутствующие. Как портал.
- Здесь все цветное.
- Что?
- Еда. Она вся цветная: зеленый горошек, черничное мороженое, лосось. Авокадо.
Мы уставились друг на друга.
- Думаешь, они почувствуют себя обделенными? - прошептала Алиса.
- Наверно, они и так чувствуют. Время от времени. Ну, то есть, они ведь и в самом деле обделены.
Мы вынесли ужин и торопливо накрыли на стол.
Усевшись, слепые притихли и посерьезнели. Они будто продирались сквозь коллаж запахов и звуков, легкий звон посуды и льда. Мы начали есть, гости брали на вилку неопределенное количество еды и подносили к дрожащим губам. Часть горошка и риса сыпалась обратно на стол.
Алиса заговорила:
- Знаете, в физике существует проблема наблюдателя. Возьмем, к примеру, электрон и посмотрим, куда ориентирован его спин. Как ни странно, он всегда ориентирован вдоль выбранного нами направления.
- Проблема наблюдателя, хм, - проговорил Гарт, неприятно выделив слово "наблюдатель".
- Цыпленок очень вкусный, - сказал Эван.
- Мы редко его готовим, - добавил Гарт.
Вообще-то, мы ели рыбу. Но я промолчал.
- Некоторые ученые полагают, что сознание наблюдателя определяет спин и даже само существование электрона.
- Кажется, соль в трех-четырех дюймах справа от твоей тарелки.
- Скорее, в пяти.
- Значит, она ближе ко мне.
- По сути, мы имеем дело с проблемой субъективности. Как может ученый вести наблюдение объективно? Это попросту невозможно.
- Проблема субъективности. Хм.
Мне захотелось вмешаться. Алиса зря тратила силы, Эван и Гарт ее не слушали.
- Мы об этом уже говорили, верно? - спросил Гарт. - В ее кабинете, в прошлую пятницу.
- Во сколько?
- Часа в три.
- То есть приблизительно девяносто шесть часов назад. Так получается?
- Так.
- Хм. - Гарт поднял глаза к потолку. - Мы взяли книгу.
- В библиотеке, - добавил Эван.
- И прочитали в ней про проблему наблюдателя.
- Чудесно! - обрадовалась Алиса.
- Она говорит, это чудесно, - сказал Эван, как будто Гарт сам не слышал.
- Похоже, я все понял, - продолжил Гарт. - Это проблема субъективности и познания. Мышления. Наблюдение похоже на мышление.
- Да.
- Только ко мне это не относится. У меня слепое зрение. Жаль, проку от него маловато. Хм.
- Да, - повторила Алиса, и гости улыбнулись. Они-то друг друга поняли, а я ничего не соображал.
- Что за слепое зрение? - наконец спросил я.
- Он хочет узнать про твое слепое зрение, - повторил Эван. Гости многозначительно ухмыльнулись и фыркнули. - Расскажем?
- Расскажем. Который час?
- Пять пятьдесят семь. Когда последний автобус?
- В одиннадцать. На моих пять пятьдесят восемь.
Они перенастроили время на часах Брайля. Гарт откинулся на спинку стула и сосредоточил не-взгляд примерно в футе от моего лица.
- Мы с Эваном слепы по-разному. У Эвана не работают глаза. А мои глаза в полном порядке.
- У меня амавроз, - с легкой гордостью пояснил Эван.
- Да, а мои глаза функционируют правильно. Атрофировалась та часть мозга, которая принимает визуальные сигналы. - Он явно цитировал какую-то медицинскую книгу. - Глаза у меня здоровые. Я вижу. Просто не понимаю, что вижу.
- Ему не понять.
- Мой мозг не понимает зрение.
- Чтобы выявить такую слепоту, - оживленно заговорила Алиса, - надо заставить Гарта забыть, что он не может видеть. Например, врач велит ему взять тот или иной предмет, и он тут же его хватает, без промедления. Если просчитать векторы движения его рук, пальцев и глаз, окажется, что все точно. Он видит и не видит одновременно. Наблюдает.
- Правда, толку от этого маловато. Хм.
До меня потихоньку доходило.
- Бессознательное наблюдение, - проговорил я.
- То есть, объективное, - уточнила Алиса
- Спин электрона…
- Физика, - сказала она.
- Ваш кабинет находится на кафедре физики, - заметил Эван.
- Мы там были, - кивнул Гарт. - Он примерно в пяти кварталах от остановки.
5
В ту ночь мы с Алисой занимались любовью, а потом долго молчали. В спальне было темно и холодно. Свет сочился из коридора и обрисовывал контуры наших тел - влажных там, где мы соприкасались, и покрытых гусиной кожей, там, где не соприкасались. Тишина была полна недосказанности.
Мы молчали об эксперименте Софта, о бреши или портале. Ни словом не обмолвились о слепых и об Алисиной мечте найти идеального наблюдателя.
Вскоре она начала засыпать, а я нет. Воздух трепетал на ее губах.
- Алиса?
- Что?
- Где кончаюсь я и начинаешься ты?
Она немного помолчала, а затем переспросила:
- То есть, где между нами граница?
- Ну да. Если ты уйдешь, что останется от меня?
- Я никуда не уйду, - очень тихо проговорила она.
- И все-таки ответь.
- Останешься ты сам. А меня не будет. Я ведь уйду.
Алиса очень хотела спать. Но мне почему-то казалось, что если я дам ей уснуть, то непременно потеряю ее.
- Ты меня дополняешь. Я даже не уверен, что без тебя существую.
Алиса молчала.
- Если ты уйдешь, - продолжал я, - то заберешь с собой такую большую часть меня, что сам я останусь в тебе, и мы вместе оглянемся на тело Филиппа Энгстранда, которое только что бросили.
Она внимательно на меня посмотрела и прошептала:
- Очень красиво…
- Поэтому, когда мы отдаляемся, между мной и мной будто возникает пропасть. У меня внутри что-то неладно.
Алиса закрыла глаза.
- Все хорошо, - прошептала она.
- Правда?
- Я ведь не спала всю ночь. Мне просто надо отдохнуть.
- Ладно. Только…
- Пожалуйста, прекрати.
Я обнимал ее, пока она плакала. Потом она успокоилась и сразу уснула.
6
Время шло. Я вел семинары, читал лекции. Собирал контрольные, ставил оценки. Университетская футбольная команда что-то выиграла, и на деревьях появились гирлянды из туалетной бумаги; после дождя туалетная бумага стекла на дорожки. Несколько студентов взбунтовались против жестокого обращения с Робертой, умной самкой ламантина, и оцепили мемориальный аквариум Фрэнка Д. Беллхоупа. Их бунт провалился. Я созвал симпозиум по истории захвата студентами университетских зданий. Симпозиум удался. Снаружи, в большом мире, кто-то оккупировал несчастный остров или перешеек. Профессорско-преподавательский составил письмо протеста; его долго переделывали и в конце концов выбросили. Огромные корзины с пухлыми тыквами появились в супермаркетах "По-быстрому" и "Домашний".
Алиса продолжала уничтожать частицы. Когда мы встречались, у нее был отсутствующий вид. Днем она работала с аспирантами и Гартом Пойсом, Слепым Физиком: проводила эксперименты. Ночью вместе с Софтом сидела в лаборатории и наблюдала за изменениями портала. Я иногда приносил ей сэндвичи в длинное холодное крыло ускорителя, но больше не спускался в сердце комплекса, где притаилось чудовище Софта.
Впервые я услышал кличку "Пробел" в университетской парикмахерской. Здешним мастерам хорошо удавались только стрижка "под матроса" и бритье наголо, поскольку они стригли в основном наших спортсменов: пловцов, борцов и футболистов. Стены парикмахерской были увешаны программками и плакатами с автографами выпускников, вставших на долгий и мучительный путь игрока НФЛ. Когда я входил, мой мастер вздыхал, откладывал подальше машинку и искал затерявшиеся где-то ножницы.
Сегодня в холле, аккуратно сложив руки на коленях, сидел Софт. Я с трудом узнал его без халата и указки, в общем, без нобелевской атрибутики. Он показался мне бледным жителем подземелья, который случайно выбрел на свет. Удивительно, что у него вообще росли волосы.
- Софт, - сказал я.
- Энгстранд.
- Брешь осталась без присмотра, - шутливо подметил я. - Вы ее бросили.
- Да там студенты круглые сутки сидят, - ответил он.
- А вдруг что-нибудь стрясется?
- Ничего не стрясется. Пробел стабилизировался.
- Пробел?!
- Так мы его называем. - Софт немного смутился.
- То есть это больше не "событие", а скорее, неудавшийся эксперимент. Пробел в человеческих знаниях.
- Мы не считаем его неудачей. Это просто пробел.
- Джентльмены? - пригласил парикмахер.
- Сначала его постригите, - сказал я.
- Можете пройти вместе.
Мы с Софтом сели в стоящие рядом кресла. Длинное зеркало отразило нас в подоткнутых белых полотенцах. Снизу картину захламляли всевозможные гели, расчески и спреи.
- Уложить или подровнять?
- Укоротите сзади и по бокам.
- Подровняйте слегка. То есть это уже не брешь?
- Брешь - неточный термин. Все это время существовал лишь пробел. Он возник под воздействием гравитации, которая затем породила время.
- Сверху оставьте как есть, пожалуйста. А теперь у этой штуки уже нет гравитации?
- У этой штуки вообще ничего нет. Там совершенно пусто.
- Наклонитесь.
- То есть как пусто?
- Там теперь один сплошной пробел.
- Сплошной пробел, значит, - повторил я. - А как же вы узнали, что это пробел?
- Путем подсчета частиц. В лаборатории наблюдается дисбаланс мюонов и адронов.
- Ничего себе! Значит, она ест частицы?
- Мистер Энгстранд, через неделю вы будете меня благодарить.
- Ну, если говорить простым языком, да, ест. Они подлетают к Пробелу и исчезают. Не выходят с другой стороны.
- И как это понимать?
- Мы сейчас строим теории… У нас с Алисой, к примеру, разные мнения.
- И каково же ваше?
- Рад, что вы спросили. Полагаю, в лаборатории сейчас происходит процесс творения, а исчезнувшие частицы - своего рода топливо, необходимое для раздутия. Пробел - это центр мироздания.
- Вы об эксперименте "вселенная в лаборатории"?
- Да.
- Значит, там один за другим рождаются новые миры?
- Да. Хотя это только мое мнение.
- Что думает Алиса?
- А вы у нее поинтересуйтесь.
- Вот, посмотрите сзади.
Парикмахер дал мне зеркало, развернул кресло, и я на мгновение очутился в мире постоянного регресса, в бесконечном коридоре Энгстрандов, Софтов, парикмахеров, гелей и чересчур коротких стрижек. Я кивнул и отдал зеркало.
Мы с Софтом вышли. Я запустил пальцы в волосы и взъерошил их, а он, наоборот, аккуратно пригладил. Мы перешли улицу вместе с толпой говорливых студентов и вернулись в городок. День стоял чудесный, в воздухе тут и там летали фрисби, а лужайки были усыпаны забытыми учебниками.
- Софт, Повелитель вселенных, - торжественно произнес я.
- Мне хватило бы и одной. Да и вообще, я могу ошибаться.
- Бесконечные вселенные Софта. Пробел варганит их, как японских журавликов.
- Вполне вероятно, что я глубоко заблуждаюсь.
Я был в восторге. Эта штука бросила вызов ученым, она совершенно сбила их с толку. Брешь, разрыв, пропасть, центр мироздания - Пробел был грандиозной метафорой посреди нашего буквального мира. Я даже чувствовал с ним тайное родство.
И тут Софт легко и непринужденно разбил мое сердце.
- Алиса - занятный случай, - отметил он. - Она оказалась в неловком положении. Я вам даже завидую.
- То есть?
- Она невероятно субъективна, понимаете? Если бы она не была так влюблена, из нее вышел бы более толковый физик, но мы ведь этого не хотим, верно?
- Ну…
- Последние недели Алиса очень много работает. Она приняла восхитительно непредсказуемый механизм - вселенную, за… медальон, образно говоря.
- Что вы имеете в виду?
- Это обычное дело среди физиков, Филипп. Если ученый вдруг становится подвержен мистицизму, винить тут можно только любовь. Личная жизнь проецируется на исследования. Именно это происходит сейчас с Алисой. Ее взгляды потеряли всякую объективность. Вам крупно повезло.
- Э-э, да.
Софт, похоже, был доволен собой. Мы остановились у лужайки, на которой группками валялись под солнцем студенты.
- Рад нашей встрече, - сказал я.
- Взаимно. - Он захихикал. - И не болтайте кому попало о вселенных Софта.
- Да. В смысле нет. Будьте спокойны.
Он ушел, плохо постриженный, искать вход в свою нору. Я точно врос в лужайку - чувствовал себя деревянным и одновременно погнутым. У меня будто сместился центр. Я был похож на доску, которую перекорежило в сыром подвале.
Софт описал вовсе не ту Алису, что я знал. Моя Алиса помешалась на объективности. В работе она никогда не давала сердцу права голоса. Еще больше меня пугало то, что раньше она была гораздо больше увлечена мной, сильнее влюблена. А в последние недели почти не бывала дома, даже спала в лаборатории. Нет, Алиса Софта разительно отличалась от моей.
Только это было неправильно. Ведь речь шла об одном человеке.
Значит, Алиса полюбила кого-то еще.