пер. Е Мартинкевич

 

 

 

Роберт Редик

 

Заговор Красного волка

 

Моим родителям

Их светлой памяти, а также памяти Лилиан Хартли (1915–1995 гг.)

 

«Убей одного человека – и ты станешь убийцей. Убей миллионы – и станешь завоевателем. Убей всех – и ты станешь Богом».

Жан Ростан

 

«Молчи, присядь, ибо ты пьян, а это кромка крыши».

Руми.

 

 

 

 

 

Из газеты «Этерхордский моряк»

6 амбрина 941 года

 

Экстренное сообщение

 

Имперское судно «Чатранд» без вести пропало в море!

 

Мы опасаемся, что Великий корабль с 800 офицерами, матросами, солдатами и пассажирами на борту постигла трагическая участь.

 

Имперское торговое судно «Чатранд» (также известное как «Великий корабль», «Дворец ветров», «Первая фантазия императора» и т.д.) исчезло за пределами территориальных вод. Есть опасения, что команду не удастся спасти. Его ИМПЕРАТОРСКОЕ Превосходство, получив эту весть, разрыдался и назвал корабль бесценным СОКРОВИЩЕМ. Владелица корабля, леди Лападолма Елиг, заявила, что «НАСТУПИЛ ЗАКАТ двадцативекового искусства корабелов».

После нескольких месяцев надежда сменилась отчаянием: береговые рыбаки Талтури сообщили, что в ПРИБОЕ найдены обломки баркаса с «Чатранда» и многочисленные ОСТАНКИ. О Нилусе Розе, эксцентричном кэпе-ветеране, известий нет. Удалось выловить только обломки рангоута, обрывки снастей и прочий плавучий мусор.

 

Двенадцать недель тому назад «Чатранд» вышел из Симджи при порывистом летнем ветре и направился в родной порт, Этерхорд. На борту находилось 600 матросов и офицеров, 100 имперских солдат, 60 квачей, а также пассажиры, от низкорожденных до благородных. Судя по письмам, оставленным ими в Симдже, на корабле было СПОКОЙНО, путешествие выдалось ЧРЕЗВЫЧАЙНО ЛЕГКИМ.

И все же дело представляется СМУТНЫМ, поскольку однозначных доказательств кораблекрушения НЕ ОБНАРУЖЕНО. Многочисленные слухи лишь разжигают желание публики узнать правду.

 

Что же сгубило Великий корабль?

 

Он пережил шесть веков войны и пиратства! За шесть веков штормов и ураганов его трюм ни разу не затопило! Неужели мы поверим, будто легкий летний шквал одолел «Чатранд» с его легендарным капитаном? Лорд-адмирал отказывается в это верить, как и другие моряки Арквала. Все столичные таверны гудят: ДЕЛО НЕЧИСТО!

Некоторые сплетники кивают на Запад и произносят слово, которого со времен последней войны из вежливости старались избегать: МЕСТЬ. В отличие от других газет, «Этерхордский моряк» не опустится до распространения слухов о сказочных БОГАТСТВАХ на борту «Чатранда», следах НАСИЛИЯ на обнаруженных ТРУПАХ, скоплении вражеского ФЛОТА и т.д., но мы вынуждены признать, что своей теории у нас нет…

 

 

Квач

1 вакрина (первый день лета) 941 г.

Полночь

 

Как и все потрясения в его жизни, это началось с затишья. Порт и деревня спали. Ветер, ревевший на мысу всю ночь, почти улегся; сонный боцман устал кричать. Однако Пазелу Паткенделю (он сидел на вантах, на высоте сорока футов) спать совсем не хотелось.

Во-первых, он мерз: вечером нос корабля захлестнула шальная волна, промочила восемь мальчишек и смыла корабельного пса в трюм, где тот до сих пор жалобно тявкал. Правда, Пазела беспокоил не холод, а грозовая туча, которая уже одним махом перелетела через прибрежные горы. Для корабля туча не представляла опасности, а вот для Пазела… Его пытались убить, и мешала врагам только луна, благословенно яркая луна, тени от которой углем расчертили палубу «Эниеля».

«Ну, еще милю! – мысленно взмолился Пазел. – А потом лей, сколько хочешь».

На «Эниеле» было тихо, будто во сне. Капитан терпеть не мог бессмысленную ругань и считал ее «костылем кормчего». Когда пришло время швартоваться, он просто движением руки подал команде сигнал. Оглянувшись на грот, капитан заметил Пазела. Секунду они молча смотрели друг на друга: старик, костлявый и морщинистый, как кипарис, и мальчик в рваной рубахе и штанах, со светло-каштановой шевелюрой, вцепившийся руками и босыми ногами в задубевшие от соли и смолы тросы. Пазел вдруг вспомнил, что никто ему не разрешал забираться наверх, и принялся проверять ноковые бугеля и узлы на ближайших штагах. Капитан спокойно смотрел на его выкрутасы, а потом еле заметно покачал головой.

Пазел мигом соскользнул на палубу, яростно ругая себя. «Болван ты, Паткендель! Разочаруешь Нестефа – и пиши пропало!»

Нестеф был самым добрым из пятерых капитанов, под началом которых Пазел успел послужить. Только Нестеф ни разу не бил его, не морил голодом, не заставлял пятнадцатилетнего мальчишку давиться мерзким черным пойлом – «гребелем» – на потеху матросам. Если бы Нестеф приказал ему нырнуть в море, Пазел тут же прыгнул бы. Он считался «пожизненным слугой», а значит, его можно было продать, как раба.

Другие корабельные мальчики – их называли «квачами», кистями для смолы, потому что их ладони и ступни были черными от просмоленного такелажа, – презрительно на него посмотрели. Все они были старше и крупнее Пазела и щеголяли носами, сломанными в драках за свою честь в далеких портах. У старшего, Джервика, в правом ухе была дыра, да такая большая, что туда можно было засунуть палец. По слухам, один жестокий капитан уличил его в краже пудинга – и прищемил ему ухо клещами, раскалив их докрасна в печи камбуза.

Еще про Джервика говорили, что он будто бы пырнул ножом мальчика, которому проиграл в дротики. Пазел не знал, верить ли этим рассказам, но замечал, как блестят глаза Джервика при виде чужой слабости. Кроме того, у Джервика действительно был нож.

Один из прихлебателей Джервика мотнул подбородком в сторону Пазела.

– Глянь, этот решил, что его место на грот-мачте! – ухмыльнулся он. – Щас ты ему объяснишь, что к чему, а, Джервик?

– Заткнись, Нэт, придурок, – сказал Джервик, не спуская глаз с Пазела.

– Ого-го, Пазел Паткендель, он тебя защищает! – расхохотался Нэт. – А где твое спасибо?

Джервик смерил шутника холодным взглядом. Смех прекратился.

– Я никого не защищал.

– Ну что ты, Джервик, конечно! Я просто…

– Если кто-то трогает моих приятелей, я их защищаю. И свое доброе имя тоже. Но этого писклявого ормаэльца – вот еще!

Теперь расхохотались все: Джервик разрешил.

Пазел не удержался:

– Приятелей, доброе имя… А свою честь, Джервик, и свое слово защищаешь?

– Их тоже! – огрызнулся Джервик.

– А мокрый огонь?

– Чего?

– Плавучих петухов? Четырехлапых уток?

Джервик секунду молча смотрел на Пазела. Затем подошел и влепил ему пощечину.

– Отличный ответ, Джервик! – сказал Павел, не сходя с места, хотя щеку словно обожгло.

Джервик приподнял край своей рубахи. В штаны был заправлен шкиперский нож с потертой кожаной рукояткой.

– Хочешь другой ответ?

Он приблизил лицо к лицу Пазела. Губы Джервика были красными от дешевой кровянки; белки – желтоватыми.

– Отдай мой нож, – сказал Пазел.

– Врун! – сплюнул Джервик. – Он мой!

– Этот нож принадлежал моему отцу. Ты вор.

Джервик снова ударил его, теперь сильнее.

– Защищайся, мукеч!

Пазел не поднял кулаков.

Джервик хмыкнул и пошел по своим делам, за ним потянулись остальные. Пазел все стоял, моргая от боли и гнева.

По морскому кодексу, который действовал на всех судах, капитану Нестефу предписывалось уволить любого квача, застигнутого за дракой. Джервик мог рисковать: он был гражданином Арквала, великой империи, простиравшейся на добрую треть известного мира. Уволили с одного корабля – возьмут на другой. Главное, у Джервика было латунное кольцо с выгравированным гражданским номером Имперского реестра. Такое кольцо стоило месяца жалованья, зато без него любого мальчика, пойманного в приморском городе, могли принять за беглого слугу или чужака. Немногие квачи могли позволить себе латунное кольцо – у большинства были простые бумажные справки, которые легко потерять или украсть.

Пазел же был пожизненным слугой и чужаком одновременно; хуже того, он принадлежал к завоеванному народу. Если в бумагах напишут «уволен за драку», его не возьмет на борт ни одно судно. Он не сможет найти работу и будет ждать, пока кто-нибудь присвоит его себе, как монетку, поднятую на дороге.

Джервик прекрасно это понимал и, судя по всему, вознамерился довести Пазела до драки. Старший мальчик прозвал его «мукечем», болотным крабом. Такие крабы водились в Ормаэле, который Пазел не видел пять лет. Когда-то Ормаэль был великим городом-крепостью, что стояла на высоком утесе над прекрасной синей гаванью. Там были музыка, балконы, запах спелых слив сорта «чрево утра» – но этот город перестал существовать. Иногда Пазелу казалось, что многие предпочли бы, чтобы он исчез вместе с Ормаэлем. Само присутствие ормаэльца на арквалийском корабле было неприглядным, как пятно от супа на парадном капитанском мундире. С легкой руки Джервика Пазела стали называть «мукечем» другие мальчики и даже некоторые матросы. Впрочем, в этом слове было и опасливое уважение: моряки считали зеленых крабов волшебными и старались на них не наступать, чтобы не лишиться удачи.

Предрассудки, однако, не мешали Джервику и его компании награждать Пазела тычками и подножками за спиной капитана. Последнюю неделю стало еще хуже: на ормаэльца нападали в темных уголках трюма попарно и тройками, причем довольно жестоко. «Так они и вправду меня убьют, – думал Пазел и сам удивлялся, как может думать об этом и в то же время работать, есть, дышать. – Например, сегодня ночью. Если Джервик их подговорит».

В последний раз победил Пазел: Джервик не посмел пырнуть его ножом при свидетелях. А вот в темноте – дело другое. В темноте со злости что только не сделают, а потом найдут невинное объяснение.

К счастью, Джервик – дурак. Мерзкий и хитрый, но неосторожный. Ему слишком нравится унижать других, и когда-нибудь Нестеф его уволит. А пока для Пазела главное – не дать загнать себя в угол. Вот почему он рискнул взобраться наверх без приказа. Вторая причина – он хотел поскорее увидеть «Чатранд». «Чатранд», самый огромный корабль в мире... Его грот-мачта больше чем в три обхвата, его гакабортные фонари – в рост человека, а площадь прямых парусов больше, чем парк Королевы в Этерхорде. «Чатранд» как раз готовили к выходу в открытое море – какое-то большое торговое путешествие за пределы Империи. Может, в Нунфирт, где живут чернокожие, или на Внешние острова, граничащие с Правящим морем, или в Бескоронные земли, истерзанные войной. Странно, что никто не знал, куда. Впрочем, корабль был почти готов.

Пазел знал об этом, потому что тоже помогал его снаряжать. Дважды за две ночи в Соррофранской гавани они подходили к борту «Чатранда». Обе ночи выдались туманными, безлунными, да и Пазел до самого прибытия работал в трюме. Выбравшись оттуда, он увидел только черную выгнутую стену, густо покрытую водорослями, слизнями, моллюсками. Она пахла смолой, ядровой древесиной и морем. Сверху доносились мужские голоса, а потом огромная стрела опустила на палубу «Эниеля» платформу. На подъемник погрузили мешки риса, ячменя и твердой зимней пшеницы. Потом доски, а на них – ящики мандаринов, барбариса, фиг, соленой трески, вяленой оленины, кокса, древесины, угля… И, наконец, сетки капусты, картофеля, ямса, косы чеснока, колеса твердого, как камень, сыра. Запасы в поразительных количествах – на полгода в открытом море. Куда бы ни направлялся Великий корабль, он явно не собирался зависеть от местного гостеприимства.

Когда больше уже ничего нельзя было уместить, подъемник взмыл вверх, словно по волшебству. Некоторые мальчишки постарше ухватились за канаты и с хохотом дали увлечь себя наверх, на пятьдесят, а то и шестьдесят футов, и перебросить через далекий борт. Потом они возвращались на пустом подъемнике и хвастались блестящими монетками и лакомствами – гостинцами от невидимой команды. Пазела подарки не интересовали, но он безумно хотел увидеть палубу «Чатранда».

Корабли давно стали его жизнью: за пять лет с тех пор, как Арквал поглотил его страну, Пазел провел на суше не больше двух недель. Прошлой ночью, когда подъемник поднялся в последний раз, он забыл про осторожность и ухватился за канат. Только вот Джервик разжал его пальцы, и Пазел больно ударился о палубу «Эниеля».

Сегодня подъемника ждали пассажиры: три молчаливых фигуры в морских плащах. Всю ночь от Беска до Соррофрана они держались особняком от команды и даже друг от друга. Теперь, когда показались голубые газовые фонари Соррофранской верфи, все трое подались вперед. Похоже, им, как и Пазелу, не терпелось увидеть легендарный корабль.

Одним из троих, к великой радости Пазела, оказался доктор Игнус Чедфеллоу, худощавый человек с тревожными глазами и крупными ловкими руками. Известный хирург и ученый, Чедфеллоу однажды вылечил императора и его конную гвардию от смертельной болтливой лихорадки, посадив и людей, и коней на шестинедельную диету из проса и чернослива. А еще именно он спас Пазела от рабства.

Пассажиры взошли на борт еще на закате. Пазел и другие квачи толклись у поручней: все хотели подтащить сундуки за монетку-другую. Увидев Чедфеллоу, Пазел подскочил, замахал рукой и чуть было не крикнул: «Игнус!» Однако Чедфеллоу посмотрел на него так мрачно, что Пазел проглотил приветствие.

Пока Нестеф встречал пассажиров, Пазел тщетно пытался поймать взгляд врача. Тут кок крикнул:

– Эй, квач!

И Пазел сбежал по трапу, опередив других мальчиков: Нестеф обычно встречал новых пассажиров чашкой обжигающего чая с пряностями. На сей раз к чаю прилагалось угощение: галеты с мускусной ягодой, засахаренный красный имбить и согревающие семенами лукки. Осторожно балансируя, Пазел вернулся на палубу и сразу подошел с лакомствами к Чедфеллоу. Сердце в его груди стучало.

– Пожалуйста, господин.

Чедфеллоу пристально смотрел на залитые лунным светом скалы и словно его не слышал. Пазел повысил голос и повторил. Врач вздрогнул и глянул на мальчика. Пазел неуверенно улыбнулся своему давнему благожелателю, но тот его осадил:

– Где твое воспитание? Графине подают первой! Иди!

С пылающими щеками Пазел отвернулся. Холодность врача была куда больнее, чем любой тычок Джервика. Впрочем, мальчик не слишком удивлялся: Чедфеллоу часто будто боялся, что их увидят вместе, и старался пореже с ним разговаривать. И все-таки ближе человека, чем он, у Пазела не осталось, к тому же они не виделись целых два года.

Два года! Руки Пазела досадно дрожали. Он сглотнул комок в горле и понес чай графине. Графине ли? У фок-мачты стояла согбенная древняя старуха, на три дюйма ниже самого Пазела. Она что-то бормотала и теребила свои золотые кольца. Когда Пазел подал голос, она подняла голову и остановила на нем огромные белесо-голубые глаза. Сухие губы скривились в усмешке.

– Апчхи!

Она резко протянула к нему узловатую руку и царапнула ногтем по щеке, мокрой от слез. Поднесла увлажнившийся палец к губам и усмехнулась еще шире. Потом набросилась на поднос: сначала запихнула в рот три самых крупных имбирных конфеты, четвертую сунула в карман. Потом достала из складок одежды старую обугленную трубку. Пазел с ужасом увидел, как старуха высыпает полусгоревший табак в миску семян лукки, помешивает большим пальцем, а потом снова запихивает в трубку, что-то пришепетывая и попискивая.

Она подняла глаза на Пазела.

– Кремень есть?

– Нет, госпожа, – ответил Пазел.

– Для тебя не госпожа, а леди Оггоск! Тогда неси фонарь.

С подносом в руках нести что-нибудь еще было сложно. У Пазела чуть не оторвались руки, пока он тащил латунный палубный фонарь, полный моржового жира и дожидался, пока леди Оггоск раскурит трубку. Ноздри мальчика наполнились разными запахами: горелый моржовый жир, табак, лукка. Леди Оггоск затянулась и икнула. Изо рта у нее пахло как из гробницы, обкуренной имбирем. Старуха хихикнула.

– Не плачь, мартышонок! Он тебя не забыл – нет, ни на миг не забыл!

Пазел изумленно уставился на нее. Она могла говорить только про Чедфеллоу, но откуда ей известно, что их связывает? Не успел он подобрать слова для вопроса, как старуха, продолжая хихикать, отвернулась.

Третий пассажир оказался купцом, ухоженным и сытым. Сначала Пазел решил, что он болен: шея у него была плотно замотана белым шарфом. Купец откашлялся с болезненным хрустом – ч-ч-ч-ч-рк! – отчего Пазел чуть не пролил чай. Впрочем, на аппетит купец не жаловался: в его пасти исчезли четыре галеты, а за ними – самая большая имбирная конфета.

– Ты не очень чистый, – вдруг заявил он, меряя Пазела взглядом. – Чье мыло ты употребляешь?

– Как это чье мыло, господин?

– Я задал такой сложный вопрос? Кто производит мыло, которым ты моешь лицо?

– Нам дают поташ, господин.

– Ты пожизненный слуга.

– Ненадолго, господин, – возразил Пазел. – Капитан Нестеф протянул мне руку дружбы, за что я трижды его благословляю. Он говорит, с моими способностями к языкам у меня большие перспективы и…

– У меня тоже большие перспективы, – сообщил купец. – Меня зовут Кет. Запомни это имя, а лучше запиши. Я готовлю сделку на шестьдесят тысяч золотых рапан. А это всего один рейс.

– Как чудесно, господин! Послушайте, вы случайно поплывете не на «Чатранде»?

– Ты не увидишь шестидесяти тысяч за всю жизнь. Даже шести. Иди прочь!

Он что-то положил на поднос и отмахнулся от Пазела. Мальчик с поклоном отошел. На подносе лежал бледно-зеленый диск с впечатанными в него словами: «КЕТ-МЫЛО».

Одна из шестидесяти тысяч рапан устроила бы его больше. Впрочем, Пазел все равно положил мыло в карман. Потом еще раз посмотрел на поднос и совсем расстроился: врачу осталась малюсенькая долька имбиря и одна раскрошенная галета.

На еду Чедфеллоу даже не посмотрел, но в чайник ткнул. Пазел осторожно наполнил кружку. Врач обхватил ее длинными пальцами, поднял к лицу и вдохнул пар, как советовал Пазелу в холодную погоду, чтобы «оживить ноздри». На мальчика он не обращал внимания, и Пазел не знал, оставаться или уходить. Наконец врач еле слышно спросил:

– Ты не болен?

– Нет, – ответил Пазел.

– А приступы?

– Вылечился, – поспешно ответил Пазел, радуясь, что они одни. Про его приступы на «Эниеле» не знали.

– Вылечился? – переспросил врач. – Как тебе удалось?

Пазел пожал плечами.

– Купил лекарство в Сорне. Там все покупают.

– Не все живут под воздействием чар, – возразил Чедфеллоу. – И сколько с тебя взяли за это… лекарство?

– Все, что у меня было, – хмуро признался Пазел. – Но оно того стоило. Я бы и завтра поступил так же.

Чедфеллоу вздохнул.

– Понятно. Как твои зубы?

Пазел поднял глаза, удивившись быстрой перемене темы: раньше врач подолгу расспрашивал его про приступы.

– Зубы нормально, – осторожно сказал он.

– Хорошо. А вот чай из рук вон плох. Попробуй.

Чедфеллоу передал ему кружку.

Пазел сморщился.

– Горько!

– Тебе горче, чем мне. Во всяком случае, с твоей точки зрения.

– Что вы имеете в виду? – Пазел от недоумения даже заговорил громче. – Почему вы все такие странные?

Но, как графиня и продавец мыла, Чедфеллоу молча отвернулся к морю. С той минуты он обращал на Пазела не больше внимания, чем на обычных матросов, которые суетились вокруг.

 

 

И вот сейчас, в полночь, усталый, промокший до нитки и замерзший, Пазел смотрел, как приближается Соррофранская пристань. До порта оставались считанные минуты.

Пазел понимал, что глупо было надеяться на лучшее обращение со стороны Чедфеллоу. После вторжения в Ормаэль – Чедфеллоу присутствовал при этом как чрезвычайный посол Императора – врач стал другим человеком. Если у его теплоты и душевности когда-то был источник, теперь он, похоже, иссяк. Во время последней встречи два года назад он притворился, будто вовсе не знаком с Пазелом.

Но почему он здесь, перед самым отплытием «Чатранда»? Чедфеллоу имел привычку являться, когда в жизни Пазела вот-вот произойдет резкая перемена. Сегодня будет так же, подумал Пазел и задержался у фок-мачты, чтобы посмотреть, что будет делать Чедфеллоу.

С берега раздался голос:

– Стоп, «Эниель!» Эй, стоп! Порт забит!

Капитан Нестеф проревел в ответ:

– Вас поняли, Соррофран! – и сильно налег на штурвал. Боцман закричал, матросы ринулись к тросам, белые паруса «Эниеля» свернулись. Корабль по инерции скользнул мимо соррофранских сухих доков, длинных шеренг военных кораблей с металлическими носами и грозно ощетинившимися планширами, креветочного флота, нунеккамских «домов» с фарфоровым верхом… Тут офицеры, матросы и квачи ахнули как один: показался «Чатранд».

Неудивительно, что порт забит! «Чатранд» заполнял его почти целиком. Теперь, когда Пазел ясно видел весь корабль в лунном свете, он казался творением не людей, а великанов. Топ грот-мачты «Эниеля» едва доставал ему до шканцев, а матрос где-то высоко в снастях «Чатранда» был не больше чайки. Мачты «Чатранда» напомнили Пазелу башни Нунфиртских королей, которые взмывали над черными утесами в Поле. Рядом с этим исполином даже императорские военные корабли выглядели игрушечными.

– Последний в своем роде, – сказал кто-то сзади. – Не оборачивайся, Пазел.

Пазел замер, держась одной рукой за мачту. Это был голос Чедфеллоу.

– Живой реликт, – продолжал врач. – Пятимачтовый сегральский ветряной дворец, самый большой из всех, сооруженных с эпохи Янтарных королей до Мирового Шторма. Даже деревья, из которых он построен, стали легендой: м`ксингу для корпуса, сосна-тритне для мачт и реев, каменный клен для палубы и планшира. В его создании участвовали и корабелы, и маги, по крайней мере, так говорят старые сказания. Теперь это искусство для нас утрачено – как и многое другое.

– А правда, что он перешел Правящее море?

– Сегральцам было это под силу, да. Их ведь для того и строили. Но «Чатранду» шестьсот лет, мальчик. Его молодость покрыта тайной. Только старейшие члены Торгового семейства видели бортовые записи о ранних плаваниях.

– Капитан Нестеф говорит, что не имеет смысла снаряжать «Чатранд» здесь, когда Этерхорд всего в шести днях пути, – заметил Пазел. – Он сказал, в Этерхорде есть корабелы, которые годами учились, чтобы поработать на «Чатранде».

– Их привезли из столицы сюда.

– Но почему? Капитан Нестеф говорит, что корабль так и так зайдет в Этерхорд, это его первый порт назначения.

– Я смотрю, твое любопытство в прекрасной форме, – сухо отозвался Чедфеллоу.

– Спасибо! – сказал Пазел. – А после Этерхорда? Куда его пошлют потом?

Врач помолчал.

– Пазел, – произнес он наконец, – много ли ты помнишь из наших уроков в Ормаэле?

– Все. Я могу назвать все кости тела, шесть видов желчи, одиннадцать органов, трубки в животе…

– Я не про анатомию, – прервал его Чедфеллоу. – Вспомни, что я рассказывал тебе о политике. Ты знаешь о мзитринах, наших великих врагах на западе.

– Ваших врагах, – не сдержался Пазел.

Голос врача стал строгим.

– Пускай ты еще не гражданин Арквала, сейчас твоя судьба в наших руках. А племена мзитринов устраивали набеги на Ормаэль за века до нашего появления.

– Верно, – сказал Пазел. – Они пытались нас уничтожить сотни лет – и не могли. Вы справились за два дня.

– Мальчик, ты говоришь из невежества! Если бы мзитрины хотели взять твою маленькую страну, они бы сделали это быстрее нас. Однако они предпочитали тихо пускать ей кровь. Теперь докажи, что обращал внимание на мои уроки. Кто такие мзитрины?

– Империя безумцев, – ответил Пазел. – Честно, если вас послушать, так и есть. Они любят колдовство, дьяволов, древние церемонии и молятся кускам Черного гроба. Еще они опасны, потому что у них поющие стрелы, пушечные ядра из драконьих яиц, а еще у них есть гильдия священных пиратов, как их там…

– Сфвантскоры, – закончил Чедфеллоу. – Но я не про то. Мзитрины – это пентархия, страна, где правят пять королей. Во время последней войны четверо из этих королей назвали Арквал злом, приютом еретиков и служителей Бездны. Пятый их не поддержал. И утонул в море.

С берега послышался сигнал рожка.

– Мы почти приплыли, – заметил Пазел.

– Ты слушаешь? Пятый король утонул, потому что его корабль потопили арквалийские пушки. Он нас не осудил – а мы убили только его. Тебе это не кажется странным?

– Нет, – ответил Пазел. – Вы убиваете кого хотите.

– А ты упорствуешь в своей глупости, хотя на самом деле обладаешь некоторой сообразительностью.

Пазел сердито на него покосился. Он мог снести почти любое оскорбление, если говорили не о его уме. Иногда ему казалось, что это единственное, чем ему осталось гордиться.

– Я спрашиваю, куда плывет «Чатранд», а вы рассказываете мне про мзитринов. Вы-то меня слушаете? – Пазел услышал в собственном голосе иронию, но не стал ее сдерживать. – Или это ваш ответ? Корабль решил навестить ваших «великих врагов», королей Мзитрина.

– Почему бы и нет?

– Потому что это невозможно! – заявил Пазел.

– Разве?

Врач наверняка его разыгрывал. Арквал и Мзитрин воевали много веков, и последняя война была самой кровавой. Она закончилась сорок лет назад, но арквалийцы до сих пор ненавидели и боялись мзитринов. Некоторые в конце утренних молитв поворачивались на запад и сплевывали.

– Невозможно… – задумчиво повторил Чедфеллоу и покачал головой. – Это слово лучше забыть.

Раздался голос боцмана:

– По местам!

Разговоры прекратились, и матросы вскочили, чтобы приступить к своим обязанностям. Пазел тоже собрался идти – приказ есть приказ, – но Чедфеллоу крепко стиснул его локоть.

– Твоя сестра жива.

– Моя сестра! – вскричал Пазел. – Вы видели Неду? Где она? Она в безопасности?

– Тихо! Нет, я ее не видел, но собираюсь. И Сутинию тоже.

Пазел еле сдержался, чтобы снова не вскрикнуть. Сутинией звали его мать. Он боялся, что во время вторжения обе погибли.

– Как давно вы знаете, что они живы?

– Больше не задавай вопросов. Пока они в безопасности – насколько мы все можем быть в безопасности. Если хочешь им помочь, слушай внимательно. Не иди на свой пост. И ни в коем случае не спускайся сегодня в трюм «Эниеля».

– Но я должен работать на помпах!

– Нельзя.

– Но, Игнус… А-а!

Чедфеллоу стиснул руку Пазела сильнее.

– Не смей называть меня по имени, квач! – сердито прошипел он, все еще не глядя на Пазела. – Неужто я ошибался? Пять лет ошибался? Не отвечай! Просто скажи мне: ты сходил на берег в Соррофране?

– Д-да…

– А ты знаешь, что вне портового района ты верная добыча фонарщиков, которые получают по три золотых за каждого мальчика или девочку, которых потом отправляют в Забытые колонии, в двадцати днях пути через Слевранскую степь?

– Я знаю о фонарщиках и о всяких страхах! Но мне до них дела нет! Сегодня меня все равно не пустят в порт, а на рассвете мы отплываем!

Чедфеллоу покачал головой.

– Просто запомни: в порту фонарщики тебя не тронут. А теперь держись от меня подальше, Пазел Паткендель, и главное, оставайся на палубе! Больше я не буду с тобой говорить.

Врач завернулся в плащ и направился на корму.

Пазел уже предвидел неприятности. Для квача на корабле главное правило – шевелиться, а он столько простоял с Чедфеллоу. Капитан Нестеф еще ничего не заметил, но матросы, которые бегали туда-сюда, поглядывали на него с удивлением. Что мальчишка себе думает? На вид не больной, с нока рея вроде не упал – просто стоит как столб!

Пазел знал, что сейчас будет, и не ошибся. Подоспел первый помощник и возмущенно на него уставился.

– Мукеч!!! Ты рехнулся? Живо в трюм, а то сдеру с тебя твою ормаэльскую шкуру!

– Оппо, сэр!

Пазел понесся к грота-люку, но на верхней ступеньке трапа замер. Первый раз в жизни он не мог послушаться Чедфеллоу. Он поискал взглядом других квачей – может, обменяться заданиями? Но все были уже в трюме. Вскоре его хватятся и сурово накажут. Как он все объяснит, если сам ничего не понимает?

В отчаянии Пазел заметил у левого борта аккуратно свернутый в бухту якорный канат и начал тщательно сворачивать его заново. Хоть какая-то видимость занятия. В голове крутились известия от Чедфеллоу. Мать и сестра живы! Но где они? Прячутся в разрушенном Ормаэле? Их продали в рабство? Или они добрались до Бескоронных земель и сбежали из Империи?

И тут, совершенно неожиданно, Пазелу стало плохо. Голова закружилась, все вокруг поплыло. В горле возник привкус давешнего мерзкого чая. Пазел споткнулся о только что сложенный канат.

«Игнус, ты что со мной сделал?»

В следующее мгновение ему полегчало. Зато сзади раздался смешок. Пазел обернулся и увидел, что Джервик торжествующе тычет в него пальцем.

– Я нашел его, сэр! Он увиливает от работы! Нарочно размотал канат, чтобы подольше посидеть! Идите сюда, мистер Никлен, сэр!

Из-за спины Джервика хмуро вышел боцман Никлен. Это был массивный краснолицый мужчина с мягкими мешками под глазами, как отпечатки пальцев в тесте. Обычно он по примеру Нестефа относился к Пазелу довольно неплохо, но сейчас канат лежал между ними явным доказательством вины. Когда Никлен спросил, правду ли говорит Джервик, Пазел стиснул зубы и кивнул. Джервик растянул рот в ухмылке, как большая жаба.

– Так, – сказал боцман. – Джервик, на место. А вам, господин Паткендель, повезло. Вас надо бы отхлестать кнутом за уклонение от обязанностей, а вместо того вы просто пойдете со мной.

 

 

Увы, сорок минут спустя Пазел совсем не ощущал своего везения. Начался дождь, а он стоял на полузатопленной соррофранской улице без шапки (та осталась в его сундуке на «Эниеле») и слушал скрипку и гармошку вперемежку со взрывами смеха из-за каменной стены таверны. Таким было бессмысленное наказание Никлена: поставить его, как провинившегося школьника, на входе, пока сам боцман пропивает получку.

Не в первый раз Пазел проклял Джервика. В портовом районе можно было не бояться фонарщиков, но Джервик обо всем расскажет первому помощнику, и порки не избежать.

Пазел упомянул о своем подозрении Никлену, пока они шли по городу. Ответ боцмана прозвучал странно: забудь, мол, что когда-то был знаком с дурнем по имени Джервик.

– Мистер Никлен, – продолжал Пазел, пользуясь неожиданным расположением боцмана, – а «Чатранд» быстрый?

– Быстрый! – хмыкнул тот. – Да знаешь как он идет со свежим ветром? Только свист стоит! Правда, сложно найти этот ветер. Корабли поменьше при легких ветрах его обгоняют, понял? Вот почему его превосходство так любит свои крошечные канонерки. И большие тоже. И средние. Что до «Чатранда», этот корабль мечтает о шквале, при котором обычные корабли тонут. Я скажу тебе, Нелу Перен подрезает ему крылья.

Пазел еще никогда не бывал за пределами Нелу Перен, или Тихого моря. Оно далеко не всегда было тихим, но считалось куда добрее, чем Нелу Рекере, Узкое море, которое располагалось вокруг Тихого. Еще дальше, за южными архипелагами, лежало Правящее море – Неллурок. Легенды рассказывали об огромных островах, возможно, целых континентах, которые прячутся на его просторах, о странных животных, о людях, которые когда-то торговали с севером. Но прошли века, огромные корабли один за другим утонули, остался только «Чатранд», и все эти земли, если они были, тоже канули на дно забвения.

– И вообще, – продолжал Никлен, – теперь ему нечего летать, как мурт. Он уже не военный корабль.

При упоминании войны мысль Пазела метнулась в другую сторону.

– А вы участвовали в последней войне, мистер Никлен? – спросил он. – Ну, в большой?

– Второй морской? Да, но просто подносил порох. Когда все закончилось, я был моложе тебя.

– А мы правда убили одного из королей мзитринов?

– О да! Шаггата! Шаггата Несса, и его подонков-сыновей, и его колдуна тоже. Эх, славный был ночной бой! Их корабль потонул со всей командой, недалеко от Ормаэля, как ты, должно быть, знаешь. А Шаггат для тех подонков значит Король-Бог.

– А он разве… не был другом Арквала?

Никлен с изумлением повернулся к Пазелу.

– Это шутка, господин Паткендель?

– Нет, сэр! Я просто подумал… То есть мне сказали…

– Шаггат Несс был чудовищем, – оборвал его Никлен. – Злобным кровожадным демоном! Он не был другом никому из живых в этом мире!

Никогда еще на памяти Пазела боцман не выражался более уверенно. Зато усилие будто выжало из него соки: он как-то неловко улыбнулся, похлопал Пазела по плечу, а в таверне купил юному квачу луковую лепешку и кружку тыквенного эля – два знаменитых соррофранских деликатеса. Впрочем, перед тем, как удариться в пьянство, боцман пригрозил:

– Уйдешь – сброшу тебя в море! И смотри в оба, понял? Капитан не любит гульбы.

Пазел кивнул, хотя понял, что боцман чего-то недоговаривает. Квачам редко доставался тыквенный эль. Что Никлен задумал? Не мятеж, не торговля смертодымом: для таких дел боцман слишком стар и тяжел на подъем. Да и посетители таверны, которые шутили с Пазелом и ерошили его мокрые волосы (что мальчика очень раздражало), не походили на преступников.

Через час боцман вышел с еще одной лепешкой и старой овчиной. Его хмурые глаза помутнели, а выпивкой пропахла даже одежда.

– Еще не спишь! Хороший ты парень, Паткендель. Кто сказал, что ормаэльцам нельзя доверять?

– Не я, сэр, – пробормотал Пазел, пряча лепешку подальше, на завтрак.

– Я не против ормаэльцев, – расстроенно проговорил Никлен. – Я бы никогда на такое не пошел… Ты ж пойми, меня так прищучили …

Его глаза закатились, и он поспешил обратно.

Пазел озадаченно присел на ступеньки. Не мог Никлен так беспокоиться из-за капитана. Нестеф не одобрял пьянство, это да. Но не будет же он гоняться за своим боцманом по дождю!

Шли часы, проходили туда-сюда пьяные посетители. Пазел уже почти задремал под овчиной, как вдруг его голой ноги коснулось что-то теплое и бархатистое. Пазел мгновенно проснулся – и увидел огромнейшего кота: рыжее лоснящееся существо уставилось желтыми глазами прямо на него. Одна лапа стояла на ноге Пазела, словно кот проверял, жив он или нет.

– Привет вам, сэр! – сказал Пазел.

Животное заворчало.

– А, так ты мадам? Ну, все равно, иди себе. – Он стряхнул с себя овчину – и кошка прыгнула. Не на него, на лепешку. Пазел едва успел вскрикнуть, как животное выхватило лепешку у него из рук и прыгнуло в переулок. Пазел поднялся и припустил следом (он уже проголодался), но фонари не горели, и кошка исчезла из виду.

– Ворюга блохастая!

Тут на Пазела вновь накатила тошнота, еще хуже, чем раньше. Он налетел на мусорный бак, и тот со звоном опрокинулся. Во рту снова стало горько, а когда из ближайшего окна его начали осыпать бранью, слова показались ему полной бессмыслицей. Потом, так же внезапно, тошнота прошла, и смысл слов прояснился:

– … вон из моей мусорки! Мерзкие беспризорники, вечно встают с птицами!

Злой Пазел пошел обратно к таверне. И вдруг остановился: ведь действительно птицы поют. Наступил рассвет.

Он открыл дверь таверны. У входа растянулся пьяный трактирщик.

– Э! Вали отсюда, мелкий попрошайка! Вечеринка закончилась.

– Я не попрошайка, – сказал Пазел. – Тут господин Никлен, сэр, и мне пора его разбудить.

– Ты что, оглох? Мы выпили все, что в доме! Никого нет.

– Господин Никлен должен быть.

– Никлен? Тот козел с рожей, как замазка, с «Эниеля»?

– Э-э… Ну да, сэр, это он.

– Ушел часа два назад.

– Что?!

– И хорошо, что ушел! Всю ночь стонал: «Врач! Врач заплатил мне за дурное дело!» Не заткнешь его.

– Какой врач? Чедфеллоу? О чем он говорил? Куда он убежал?

– Да тише ты! – простонал трактирщик. – Откуда мне знать, что за врач? В Этерхорд, вот куда! Сказал, что они отплывают до рассвета. И не заплатил за последнюю рюмку, шаромыжник, убежал через задний ход. Ох!

Пазел перескочил через него и оказался в совершенно пустой таверне. Одурачил его Никлен, обвел вокруг пальца! Что сказал трактирщик? Они отплывают до рассвета?!

Пазел выбежал на улицу. Дождь еще хлестал по Соррофрану, но на востоке черное небо постепенно серело. Пазел понесся обратно тем же путем, каким они шли с Никленом, завернул за угол, сбежал по выщербленным ступеням, мимо рыжей кошки, дожирающей его завтрак, ударился о несколько мусорных баков, вновь завернул за угол и припустил к пристани так, словно от этого зависела его жизнь.

Рыбаки, которые возвращались с ночного улова, засвистели, заулюлюкали: «Эй, квач, увидел покойную бабку?» Пазел сломя голову пробирался через их бочки, лохани для чистки рыбы и сваленные в кучу сети. Впереди в сером тумане маячила громада «Чатранда», и матросы ползали по ней, как муравьи по бревну. Однако за «Чатрандом» не было корабля под названием «Эниель».

Пазел добежал до конца рыбацкого пирса и увидел-таки «Эниель» – он расправлял паруса и набирал скорость. Мальчик сорвал с себя рубаху, замахал ею, выкрикивая имя капитана, но ветер дул с берега, и дождь заглушал его голос. На «Эниеле» его не слышали – или не хотели слышать.

Пазел остался без дома.

 

 

Глава 2

Клан

1 вакрина 941 года

5.23 утра

 

Двенадцатью футами ниже, где плескался прибой, хлюпали рачки и скрипели старые доски, женский голос сочувственно прошептал:

– Какая жалость! Парнишка отстал от корабля! Что с ним теперь будет?

– Ну у тебя и вопросы, – ответил молодой мужской голос. – Вот я хочу знать, что будет с нами.

– Может, он скажет?

– Что за чепуху ты несешь, Диадрелу?

– Если и чепуху, мое дело, – ответила женщина. – Дай-ка хлеба.

Их могла бы увидеть чайка, сидящая на воде, если бы всмотрелась в тени под пирсом. Они устроились на поперечинах, образующих длинный косой крест над самой водой: восемь фигурок кружком, девятая на страже, каждая высотой с раскрытую мужскую ладонь. Медная кожа, медные глаза, у женщин волосы коротко острижены, у мужчин заплетены в тугие косы. Они устроили себе настоящий пир: черный хлеб, куски жареных водорослей, открытая мидия с еще влажным и трепещущим мясом, винный мех, который мы с вами заполнили бы пипеткой. Каждый был вооружен мечом – тонким, темным и изогнутым, как ресница. Почти у всех были луки. На одной женщине – Диадрелу – блестела накидка из крошечных перьев, вырванных из крыльев ласточки. Остальные следили за Диадрелу краем глаза.

Диадрелу вытерла ладони и встала. Один из мужчин предложил ей вина, но она покачала головой и, отойдя по доске, встала лицом к гавани.

– Осторожней, госпожа, – пробормотал часовой.

– Оппо, сэр! – ответила она, и многие засмеялись. Однако молодой мужчина, который говорил первым, покачал головой и нахмурился.

– Арквалийское слово. Я наслушался их на всю жизнь.

Женщина не ответила. Она слушала, как мальчик наверху кричит:

– Капитан Нестеф! Капитан! Сэр!

Наконец его крики перешли в рыдания. Остался без дома. Как не пожалеть его, если сама пережила подобное?

Неподалеку вспыхнул свет: старый рыбак на «ланкете» – лодке, сшитой из шкур, натянутых на деревянный каркас, – готовил себе завтрак из креветочных голов и овсянки. Ланкет – тоже арквалийское слово. Как и самое любимое слово Диадрелу – «идролос», смелость видеть. В ее языке такого слова не было. А без слова, закрепляющего мысль, мысль ускользает! Старик знал, что такое «идролос»: он отважился увидеть доброе в ее народе, который по ночам чинил ему паруса и заделывал течи в лодке. Он выказал еще большую смелость, когда перевез их сюда, четыре клана за четыре ночи, делая вид, будто не слышит их в своем трюме, не замечает, как они соскакивают с кормы, когда лодка причаливает в Соррофране. Они никогда не разговаривали, потому что перевозить иксчелов – преступление, за которое карают смертью. Только рыбак и Диадрелу знали, что однажды она его разбудила, встав на ночной столик, и протянула ему голубую жемчужину размером больше собственной головы. Такая жемчужина стоила больше, чем рыбак заработал бы за два года, таская сети вдоль побережья.

– Заканчивайте есть, – сказала она клану, не оборачиваясь. – Рассвело.

Все по команде замолчали и начали жевать быстрее. Диадрелу радовалась, что у них хороший аппетит: кто знает, насколько голодными окажутся следующие месяцы? Вот и команда, которой Таликтрум может подчиниться, не ворча. Да, молодой племянник, да ранний. Уже перетягивает на себя одеяло, и не зря: когда ее отряд соединится с отрядом ее брата, Талага, они станут править совместно, а Таликтрум станет первым помощником отца.

Она помнила, как мальчик родился в зале Иксфиров двадцать лет назад. Трудные роды, сущее мучение для золовки. Та кричала так громко, что верхняя стража прислала гонца с вестью, что мастифы на крыльце старого адмирала наклоняют головы и прислушиваются. Наконец мальчик вырвался наружу, с открытыми глазками, как все новорожденные иксчелы, а в кулачках сжимал собственную пуповину: знак великой доблести или предвестье безумия – смотря какому поверью отдаешь предпочтение. Сначала его называли Трику, но вскоре он запретил использовать это прозвище даже собственной матери. Будет ли Таликтрум подчиняться Диадрелу в присутствии своего отца? «Клянусь Рином, я его заставлю!» – подумала она.

Диадрелу подошла к часовому.

– Последнее рыбацкое судно подходит, госпожа, – сказал он. – Путь открыт.

Она кивнула.

– Пойди поешь, Нитикин.

– Тут ходит краб, госпожа.

Диадрелу кивнула, потом задержала его прикосновением руки.

– Просто Дри.

Затем повернулась ко всем.

– Те, кто прибыл сюда недавно, мне не верит. Я знаю, в Восточном Арквале, где вы росли, обычаи другие. Но вчера вечером я говорила то, что думала. С этого мига мы клан иксчелов, и только. До следующего Пира пяти лун или свадьбы меня зовут просто Дри. Или хотя бы Диадрелу. Так меня звали в Этерхорде, в доме Иксфиров, и я не намерена это менять. Дисциплина – одно, угодничество – другое. А теперь обернитесь и посмотрите на чудовище у себя за спиной.

Они нехотя высунулись и посмотрели. Сапфировый краб, шире, чем людская суповая тарелка. Он вцепился в мох и уставился на них глазами-икринками, открыв одну огромную зубчатую клешню. Такая клешня, понимали иксчелы, может разрезать любого из них пополам.

– Крабы не говорят «госпожа». И эта убийца, рыжая речная кошка, если старая Оггоск притащит ее на борт. И любители ожерелий тоже.

При последних словах они вздрогнули и пристыженно потупились.

– Такие непременно найдутся, – продолжала Диадрелу, – сами знаете. Так скажите, я смогу от них спрятаться за своим титулом? Так и вы не прячьтесь от меня за формальностями. Не прячьтесь от своего долга – думать. Когда всех пересчитают, нас окажется три сотни и четыре десятка. Великанов в три раза больше, и если мы не сумеем обхитрить их на пути до Убежища-за-морем, нас перебьют. Воины, вас ждут в Этерхорде ваши дети и престарелые родители. Рин видит, я не настолько умна, чтобы справиться со всем этим сама. Никому это не под силу в одиночку. Мысль, о которой вы из смирения умолчите, может спасти нам жизнь. Ну, кто сомневается в моих словах?

Молчание. Тихий плеск воды. Далекий звон храмовых колоколов – пришел рассвет.

– Тогда вперед, на корабль, – сказала она.

– Дри! Дри! – тихо, но решительно подхватили все. Все, кроме Таликтрума. Этому нравились звания и титулы. Как только отец назовет его мужчиной, он быстро станет господином Таликтрумом.

Они встали, потянулись, застегнули рубахи из кожи угря и холстины, умылись в дождевой луже. Потом побежали за Диадрелу.

Смотреть на клан искчелов, вознамерившихся куда-то добраться – то же, что смотреть на мысль, которая с быстротой ртути стремится к цели. Девять членов клана как один вскарабкались по деревянным сваям, метнулись по верхней перекладине, дрожащей под рыбацкими сапогами, добрались до дырки от сучка в досках, встали друг другу на плечи и в два счета вылезли на пирс.

Ни один великан их не заметил. Зато заметила большая и голодная чайка. Она скакнула прямо к Дри, но четыре стрелы, острые, как иглы, мигом попали ей в грудь, и птица с криками унеслась прочь.

Осталось самое страшное: бег по открытой местности, где в досках широкие провалы и торчащие щепки, а по пути подстерегает смерть в самых разных обличьях. Иксчелы бежали строем, как подвижный ромб или наконечник стрелы, и Дри порадовалась, что клан за четыре дня научился действовать так слаженно.

Началось все хорошо. Рыбаки послушно сидели носом к гавани. Единственная крыса, что им встретилась, застыла и взъерошилась, подавая сигнал тревоги обрубком хвоста. Впрочем, она мудро не стала преграждать им путь, даже прошипела приветствие: «Жирейте, кузены!», что по крысиным понятиям верх вежливости.

А главное, ветер утих. Две недели назад Дри на этом самом пирсе потеряла мальчишку, когда внезапным порывом его сдуло прямо в волны.

«Небо-мать, пусть сегодня мы никого не потеряем!» – взмолилась Дри.

Однако на полпути к суше матрос, который валялся кверху брюхом и вонял тыквенным элем, неожиданно очнулся и потянул руку к Энсиль, самой юной из клана. Если бы он швырнул башмаком, то мог бы убить ее, даже пьяный. Однако он потянулся беззащитной рукой. Энсиль развернулась, как опытная боевая танцовщица, и молниеносно отрезала человеку указательный палец по второй фаланге. Матрос взревел и замахал искалеченной рукой.

– Ползучие твари! Вонючие подколодные черви! Я вас поубиваю!

Злое слово пронеслось мимо них, как огонь. «Ползуны! Ползуны!» Пирс затрясся от топота сапог. На них бросилась толпа великанов, причем двое или трое были трезвы. Остальные, подслеповато щурясь, схватили фонари и бросились к ближайшим кораблям. Совсем близко разбилась бутыль и облила их грогом.

– Баржа! – крикнула Дри и без колебаний бросилась вниз. На лету складки костюма ласточки раздулись, как двойные паруса. Диадрелу вытянула руки и нащупала перчатки, вшитые в край. К перчаткам были прикреплены маховые кости ласточки. Когда она вдевала в них руки, то становилась ласточкой, крылатым существом.

Она чуть не упала, даже задела ногами волну. И все-таки в четыре болезненных взмаха поднялась и устремилась к палубе баржи в тридцати футах от пирса, где ждали ее люди. Баржа была длинной и темной, и по неподвижности фонарей в дальнем конце Дри догадалась, что команда еще не услышала крик «Ползуны!» Впрочем, через пару минут каждый корабль в Соррофране узнает о «паразитах». «О, Рин! Только не «Чатранд», а то его заново обыщут!» – подумала Дри.

Среди ящиков для рыбы сзади что-то глухо стукнуло: Таликтрум уже бросил абордажный крюк. Без ее сигнала! На это могли быть лишь две причины, и обе плохие. Дри вытащила руки из перчаток, бросилась к крюку и подтащила канат к левому борту. На то, чтобы его привязать, ушло секунды две. Она дважды дернула за канат и почувствовала, как он плотно натянулся, когда Таликтрум привязал его к пирсу. Иксчелы съехали по нему, как черные бусины по нити. Шестым прибыл Таликтрум. Диадрелу еле сдерживала гнев.

– Ты чуть не попал крюком в меня! И как сын Талага ты должен был спускаться последним.

Таликтрум сердито покосился на нее.

– Я и есть последний!

– Что? – Дри быстро пересчитала клан. – Где Нитикин?!

Таликтрум молча опустил глаза.

– О, нет! Нет!

– Из-за одного мальчика, – вздохнула Энсиль. – Рыбацкое отродье.

– Нитикин… – прошептала Диадрелу. Она не переставала осматривать все кругом, но ее голос стал тусклым и растерянным.

– Он спас всех нас, – сказал Таликтрум. – Тот мерзкий мальчишка хотел перерезать канат и нас утопить. Кто знает, тетя? Может, это тот самый, что рыдал по своему кораблю? Кто так тебе понравился?

Диадрелу, моргая, посмотрела на него. Потом отряхнулась.

– Бежим!

На барже все было просто, перепрыгнуть на креветочное судно тоже не составило труда. А вот на борту креветочника чуть не случилась еще одна трагедия: команда выскребала полубак, и когда корабль накренился, иксчелов захлестнуло трюмной водой. Однако они взялись за руки, а те, кто были в конце цепочки, ухватились за крепительную утку. Поток схлынул, и иксчелы быстро перебежали на темную сторону рулевой рубки и взобрались на крышу.

Возникла новая задача. Прямо над ними проходил носовой швартов «Чатранда» – один из множества канатов, которыми корабль привязали, как огромного быка, чуть ли не ко всем неподвижным предметам на пристани. Швартов тянулся от рыбацкого пирса, провисал над креветочником, а потом резко поднимался до верхней палубы «Чатранда».

Вскочить на канат оказалось довольно просто, но влезть по нему – мучительно. Если вы когда-нибудь взбирались по сырому и скользкому стволу дерева, возможно, вы понимаете, насколько сложно пришлось иксчелам. А теперь представьте, что дерево не в шесть-семь ваших ростов, а в двести, и без веток, и покрыто смолой, водорослями и острыми осколками раковин. И учтите, что у дерева нет коры и других зацепок, а еще оно поднимается, опускается и крутится вместе с покачивающимся на волнах кораблем.

Выше, выше, рука за рукой… Когда они были в шестидесяти футах от палубы, на горизонте показалось солнце. Дри поняла, что их заметит любой великан, если посмотрит в их сторону. Дюйм, еще дюйм, руки уже кровоточат… Все это время Дри ждала крика: «Ползуны! Ползуны на канате!»

И последний ужас – крысиная воронка. Такой широкий железный конус крепили ко всем швартовам, чтобы крысы не сделали то, что собирались сделать иксчелы. Устье воронки напоминало огромный колокол, до краев которого невозможно было дотянуться, и весило больше, чем все они, вместе взятые. Дри и Таликтрум специально тренировались на настоящем колоколе в этерхордском храме, но тут им пришлось гораздо сложнее.

Двое из прибывших с востока Арквала залезли внутрь, прижались плечами к стенке воронки и уперлись ногами в толстый канат. Пыхтя и обливаясь потом, они чуть наклонили воронку вбок. Дри и Таликтрум оседлали канат и перевесились через край.

– Пошли! – резко скомандовала Дри. Остальные перелезли по их спинам. – Вы тоже! – крикнула она двоим внутри воронки. Таликтрум зашипел. Дри тоже почувствовала огромный, ломающий ребра вес воронки. Восточные обошли канат (скорей, ради Рина, скорее!) и перебрались через нее и Таликтрума. Племянник стиснул зубы, оскалился от боли. Вместе они держались.

– Лезь, тетя! – прошептал он.

Дри покачала головой.

– Ты первый.

– Я сильне…

– Иди! Это приказ!

Она не могла выдавить из себя больше ни слова, а Таликтрум не подчинялся! Тот посмотрел на ее напряженные ребра, будто размышляя. Потом, с той же акробатической грацией, как у его отца в двадцать лет, разжал пальцы и, оттолкнувшись ногами, выскочил за кромку воронки.

Что-то внутри Дри надорвалось. Она вскрикнула. Один искчел сверху подхватил Таликтрума, перевернул его в воздухе, держа за щиколотки, и в ту самую секунду, когда пальцы Дри разжались, поймал ее и тоже вытащил за край.

Последние тридцать футов Диадрелу видела перед собой только алые пятна. Зато на корабле ее люди будут в относительной безопасности. Канат кончался рядом со спасательной шлюпкой под широким куском просмоленной парусины. Иксчелы легко проскользнули под непромокаемую ткань и сгрудились вокруг послания, нацарапанного углем на палубе. Слова слишком мелкие для глаз великанов, а для иксчелов в самый раз:

«Дверь у трапа, защелки нет, 8 футов 9 дюймов по правому борту. Добро пожаловать на борт, госпожа!»

Дри повернулась к потайной двери – и упала. В груди болело так, словно она проглотила нож. И все-таки наконец все готово: за несколько дней она провела на борт четыре клана. За предыдущие разы погибло девятеро, сегодня – всего один. Нитикин. Он должен был жениться на девушке из Этерхорда, носил на запястье эмблему ее клана. Дри придется самой рассказать ей о гибели жениха. И его родителям. И родителям, детям, возлюбленным других убитых.

«Погибло уже десять иксчелов. А мы еще не вышли из порта», – подумала Дри.