Перевод Юлии Моисеенко

Энтони ОНил

ИМПЕРИЯ ВЕЧНОСТИ

Содержание

Пролог ИЗВЕЧНАЯ ТАЙНА

Глава первая ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ И ВСЕ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ В ЕГИПТЕ

Глава вторая ВСЕ ВЕЛИЧИЕ МИРА СОКРЫТО ЗДЕСЬ

Глава третья ЛЕГЕНДАРНЫЕ ВРЕМЕНА В ИСТОРИИ

Глава четвёртая ОКРЫЛЯЮЩИЙ ЗОВ СУДЬБЫ

Глава пятая КЛЮЧИ К НЕВИДИМОМУ

Глава шестая LE MASQUE PROPHETE

Глава седьмая ВЕЛИКИЕ ТАЙНЫ МАНЯТ

Глава восьмая ГОЛОС СОВЕСТИ

Глава девятая БРАТСТВО ВЕЧНОСТИ

Глава десятая НА ПОЛЕ ИЛИ НА СЦЕНЕ

Глава одиннадцатая ВРАГ ИМПЕРИИ

Глава двенадцатая AQUILA RAPAX

Глава тринадцатая ИМЯ, КОТОРОЕ МЫ ОСТАВИМ ИСТОРИИ

Глава четырнадцатая ПРОКЛЯТЬЕ, ПУСТИВШЕЕ КОРНИ

Глава пятнадцатая ПРАХ ДРЕВНИХ ДИНАСТИЙ

Глава шестнадцатая СУРОВАЯ ОСАДА ПАМЯТИ

Глава семнадцатая ИМПЕРИЯ ВЕЧНОСТИ

БЛАГОДАРНОСТИ

ОТ АВТОРА

"Империя Вечности" - это художественное произведение, хотя каждый упоминаемый в нём персонаж реально существовал в истории и почти во всех случаях жил именно там, где указано в романе. Что же касается мотиваций, тут я позволил себе гораздо больше свободы, поэтому заранее извиняюсь перед рассерженными душами покойных.

Добродушие и благожелательность, теплота и умение сочувствовать не могли не привлекать к нему людей; по мнению тех, кто мог оценить эти качества, сокровища пытливого и высокообразованного ума придавали ему особое обаяние.

ДЖОН СТЮАРТ,

"Воспоминание о последних годах жизни Александра Генри Ринда"

Лучше не жить совсем, нежели существовать на свете и покинуть его, не оставив следа.

НАПОЛЕОН

ПРОЛОГ

ИЗВЕЧНАЯ ТАЙНА

В августе тысяча семьсот шестьдесят пятого года на суровом средиземноморском острове Корсика у Летиции и Карло Буонапарте родился сын, их первенец, получивший имя, которому суждено было стать одним из самых прославленных в истории.

Мальчика нарекли Наполеоном, и на следующий день он скончался.

*

Тридцать четыре года спустя, в полночь на двенадцатое августа тысяча семисот девяносто девятого года наделённый атлетическим телосложением и орлиным обликом генерал Наполеон Бонапарт (третий по счёту сын Карло и Летиции), с трудом прокладывая себе путь, полчаса блуждал по полузасыпанным галереям Великой Пирамиды в Гизе, прежде чем отыскал Царский Чертог, пустую погребальную камеру в самом сердце монумента. Здесь, под покровом сверхъестественного безмолвия, его ожидал верховный жрец в багровых одеждах, пророк под маской; по прошествии времени воображение Наполеона отведёт этому "Красному Человеку" ключевую роль, и тот превратится в средоточие всех его дерзких и горделивых замыслов.

Долгие часы спустя молодой генерал, покрытый испариной и запорошенный пылью веков, с бледным, но торжествующим лицом вышел нетвёрдой походкой из Пирамиды и наотрез отказался обсуждать произошедшее там, в её чреве. Офицеры едва узнали его по возвращении в Каир. Несколько дней Наполеон имел задумчивый вид, казался рассеянным, путался в мелочах, то и дело бормотал себе что-то под нос, поминая веления рока и Апокалипсис.

Однако в конце концов собрался с мыслями, чтобы тайно покинуть город и в срочном порядке отплыть на фрегате во Францию, где генерал неожиданно занял место Первого консула, а вскоре сделался Императором.

*

Шестнадцать лет пролетели, как один день. Сломленный, отрекшийся от власти Император, погрузневший, словно португальский монах, поднял медную подзорную трубу и, стоя на палубе военного судна "Нортумберленд", обвёл взглядом неровные очертания Святой Елены - острова, слывущего одним из самых удалённых от Франции, во времена Восточно-Индийской кампании сыгравшего роль южноатлантического отстойника. Взору предстали пики вулканов, пронзившие облака; базальтовые склоны, ощетинившиеся жерлами артиллерийских орудий; призрачная деревня, некое подобие замка, вершина пирамидальной горы в ярком луче солнца… Иными словами - тюрьма, в которой Наполеону суждено было коротать остаток своих дней и которую, подобно Эльбе и даже (чуть ранее) Корсике, он увлёк за собой в легенду, ибо такова всевластная мощь мысленных ассоциаций. Бывший Император медленно опустил трубу, и стоявшие рядом расслышали, как он пробормотал: "Jaurais mieux fait de rester en Egypte".

"Лучше бы я остался в Египте".

*

Шестью годами позже, четырнадцатого июля тысяча восемьсот двадцать первого года, во второй половине знойного дня один весьма необычный седоволосый человек, изнывающий от жары на диване-кровати у себя в доме на набережной Вольтера в Париже, вдруг заметил, как в окно залетела исключительно крупная пчела и, выписывая зигзаги, направилась к нему. Старик изумлённо уставился на неё. Пчела зависла в воздухе. Мужчина вздохнул. Насекомое зажужжало, наводя на мысли о Наполеоне. Пчела, да не простая, а фараонова пчела - символ Наполеоновской Империи - а как, в сущности, мало ей нужно.

Да, но что её сюда привлекло? Запах мужчины ни в коей мере не заслуживал определения "сладкий". Может быть, насекомое хотело ему что-то сказать? Или же, подобно воспоминаниям, явилось только для того, чтобы жалить?

"Быть посему". Старик распахнул свой robe de chamber[1], приглашая пчелу заняться делом. Но та, казалось, не знала, как ей поступить дальше. Мужчина буквально увидел озабоченные морщинки на её лбу. Он замахал руками, затряс пальцами, чтобы раззадорить незваную гостью. Та поначалу отпрянула к окну, потом осторожно вернулась. Старик попытался её пришлёпнуть. Пчела увернулась, но ей даже в голову не пришло разозлиться.

А если поймать на лету?.. Насекомое успело проскочить между пальцами. Старик замахнулся кулаком; пчела улетела повыше. Он грозно зашипел; она прикинулась, будто не понимает намёков.

"Да что же такое с нынешними пчёлами, - подумал старик. - Откуда им было набраться такого великодушия?"

И он презрительно отмахнулся от надоевшей твари; как раз в этот миг она шла на снижение и по нечаянности была задета костяшкой пальца. Лишившись чувств, пчела отлетела прочь, глухо ударилась о другую стену рядом с пейзажем Брейгеля Старшего и камнем упала на пол за секретером красного дерева.

Старик приподнялся на локтях, ища пчелу глазами, но ничего не увидел. Застигнутый странным ощущением вины, однако не в силах что-либо изменить, он печально вздохнул и решил, что, в любом случае, наступило самое время вставать.

Но не успели босые ноги коснуться пола и нащупать бархатные тапочки, как с лестницы донеслись торопливые шаги. В дверь постучали.

Старик поспешил забраться в постель с ногами и подпоясался, устыдившись не столько своей наготы, сколько неприглядности собственного вида.

- Входите, - произнёс он.

Юный слуга-сардинец отворил дверь в комнату с неожиданно скорбным выражением на лице и пару мгновений, казалось, не знал, как начать. Наконец он выпалил:

- Смерть наступила, господин.

Несколько секунд старик на полном серьёзе думал, что речь идёт о пчеле: неужели удар о стену был настолько громок? Потом нагрянуло полное осознание, и вместе с тем - поразительно - все чувства куда-то улетучились.

- Когда?

- Десять недель тому назад, господин. На острове.

Старик припомнил, как десять недель тому назад промаялся бессонницей несколько ночей кряду, терзаемый непонятно откуда взявшейся мыслью о том, что мир навсегда переменился.

- А что причиной?

Слуга помедлил.

- По слухам, рак. Или отрава.

- Отрава?

- Так говорят.

Старик задумчиво кивнул.

- А его последние слова… О них что-нибудь известно?

Слуга сглотнул.

- France, - проговорил он. - Armeetete darmeeJosephine.

Старик закрыл глаза и отдался во власть воспоминаний. Франция, армия, командующий, Жозефина. "Ну конечно же. Конечно. Перед смертью Императору всё стало ясно. Уже на краю бездонной пропасти он наконец осознал ужасную истину".

- Принести вам выпить, господин? - спросил слуга. - Может, что-нибудь из погреба?

- Нет. - Старик с удовольствием открыл глаза и погладил белоснежные бакенбарды. - Лучше растопи-ка, пожалуйста, камин в кабинете.

- Простите, господин?

- Ты слышал, - неожиданно жёстко отрезал тот. - Огня. И пожарче.

- Будет… будет сделано, господин, - ответил слуга и удалился с поклоном.

Старик, которому оставалось жить на свете не более четырёх лет, одиноко лежал в постели, с болью в сердце размышляя о Наполеоне, Египте, Братстве Вечности, а ещё - о собственной мрачной роли в этой саге, о причастности к извечной тайне…

Потом он издал оглушительный вздох, заставил себя подняться на ноги, переместился к окну, чтобы украдкой выглянуть сквозь занавески из лёгкой тафты (соглядатай - судя по виду, один из людей Гамильтона, - оставался на посту, прятался на берегу среди бочек с соленьями), а затем принялся бродить по комнате, открывая потайные отделения в индийских шкатулках, письменных приборах, изготовленных на заказ, и комодах из красного дерева; стараясь ничего не пропустить, он собирал внушительную пачку писем, часть из которых была написана на почтовой бумаге и скреплена имперской печатью, другая часть - на газетных обрывках, а кое-что - на жилетной подкладке и скомканных носовых платках. Все эти документы секретным образом вывезли со Святой Елены, каждый из них принадлежал перу Наполеона Бонапарта - и посвящался Египту.

Наконец убедившись, что ничего не забыто, Виван Денон - художник, куратор, искатель приключений и Барон Империи - запихнул тяжеловесную рассыпающуюся пачку в атласную наволочку и уже не столь твёрдой, как бывало когда-то, поступью решительно направился к лестнице.

*

Несколько минут спустя оглушённая пчела, пошатываясь, выползла из-под секретера, устремилась в просвет между развевающимися занавесками и полетела к Сене, над волнами которой отчего-то плыли теперь облака пепла.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ

И ВСЕ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ В ЕГИПТЕ

Не прошло и пятидесяти лет с тех пор, как Виван Денон представил миру le style egyptien[2]. Теперь любой обладающий вкусом джентльмен Британии мог, если бы захотел, прогуляться по садовой дорожке, обрамлённой рядами сфинксов, постучать в дверь молоточком в форме головы Хатор[3], увидеть на стенах прихожей изображения нильских папоротников, пройти к пылающему камину с фивейскими колоннами по бокам, налить себе чая из чайника, расписанного священными ибисами и крокодилами, раскинуть карты с пирамидами и дымящимися курильницами на рубашках и, достав из шкафа, украшенного резными свитками папирусов, томик Сэра Гарднера Уилкинсона "Манеры и обычаи древних египтян", неторопливо полистать это популярнейшее издание на кушетке с изножьем в виде крокодила, а также с орнаментом из скарабеев и скорпионов.

Или же, будучи стеснённым в средствах, он мог попросту сесть на омнибус, отходящий в десять пятнадцать от Чаринг-Кросс[4] до Хрустального дворца в Сиднеме к юго-востоку от Лондона, чтобы там, в северном трансепте[5], с изумлением и трепетом созерцать исполненные в натуральную величину копии колоссов с Абу-Симбел[6], которые благосклонно, с безмятежностью бессмертных, взирали с высоты величественных престолов на свои новые владения, на исторические залы, заморские диковины и чудеса технологии, покуда в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году не сгорели во время большого пожара, вспыхнувшего во дворце.

*

Пожалуй, меньше всего Александра Генри Ринда, худощавого молодого шотландца с ухоженной бородкой и страдальческим взором, занимала судьба Наполеона Бонапарта, не говоря уже о египетских редкостях; в тот день, в мае тысяча восемьсот пятьдесят четвёртого года, ему и в голову не приходило, что вскоре глубиною знаний по обеим темам он превзойдет всех своих современников.

Три года назад, посетив первую и частично уменьшенную инкарнацию Хрустального дворца в Гайд-Парке, он был весьма обескуражен. И вот теперь, шагая с самым серьёзным видом от станции вдоль незаконченной колоннады, предварявшей главный вход, чувствовал, как его начинает охватывать беспокойство: как бы от возбуждения не упустить главного, не погубить заученную речь или вообще не лишиться на время дара связно изъясняться - такое случалось при очень сильном волнении, и это была не самая страшная из его душевных и телесных слабостей: другие представляли собой настоящую угрозу для жизни (в глубине души Ринд подозревал, что не достигнет тридцатилетнего возраста, но сейчас ему некогда было размышлять о подобных вещах).

Оригинал Хрустального дворца - нечто вроде музея в стиле Гаргантюа, - возведённый для Великой выставки и посвящённый совершенствованию человеческой расы благодаря упорному труду, был сооружен за каких-то семь месяцев из сборных колонн и акров гранёного стекла - невиданное по тем временам достижение британской промышленности, сравнимое разве что с постройкой Пирамид. Его реконструкция в Сиднеме протекала более умеренными темпами, и лишь теперь, за считанные недели до официального открытия, ощутимо набрала скорость. Ринд обошёл закашлявшийся паровой двигатель, перемахнул через огромный стальной брус, обогнул дымящийся бойлер и наконец предъявил учтивому охраннику у дверей письмо управляющего дворца - свой пропуск в сказочные чертоги.

Юноша твёрдо настроился ни на что не отвлекаться. Солнечные лучи то вспыхивали, то гасли, рассеиваясь и танцуя под гранёной стеклянной крышей, на перекрестьях балок, стремительно пробегая по экспонатам едва законченных выставок, по глади декоративных прудов и шеренгам горшков с пальмами. В Большом трансепте, где высились трубы гигантского органа, Ринд замер перед оркестровой террасой, посмотрел на часы и, к своему удовольствию, удостоверился, что, как всегда, явился на место с безукоризненной точностью. Однако, прождав целых двадцать минут в одиночестве, под покровом бурлящих и расползающихся по небу туч, наблюдая, как истончаются и тают последние лучи, он почувствовал себя чуть ли не святотатцем и под конец утратил остатки мужества.

У входа в византийский зал переговаривались и громко смеялись несколько человек в официальных костюмах - как пить дать, высокопоставленные особы. В центре группы находился человек среднего роста, облачённый в блузу цвета индиго, рубиновый жилет и оранжево-розовый галстук. Любого другого такая одежда превратила бы в попугая, в циркового униформиста, но она смотрелась совершенно естественно на этом джентльмене с его ярко-рыжими бакенбардами, усами, похожими на языки пламени, и солнечными зайчиками на лысине, выделявшейся среди цилиндров подобно куполу мечети в Константинополе.

- Доброе утро, сэр, - в смущении обратился к нему подошедший Ринд, заметив, как от его неисправимо шотландского выговора затихли прочие голоса.

- И вам того же, - ответил человек с лысиной; его искрящиеся глаза уже заранее с неподдельным участием приветствовали впечатлительного юного шотландца.

- Прошу прощения, не подскажете ли вы, где сейчас может находиться мистер Фуллер, управляющий Хрустального дворца?

- Мистер Фуллер? Мистер Фрэнсис Фуллер?

- Ну, да.

Лысый человек негромко усмехнулся.

- К сожалению, должен вам сказать, мой мальчик, что мистер Фуллер задерживается. Мы и сами ожидали его прихода, пока не получили от него сообщение.

- Задерживается? - Ринд был в полном смятении.

- Да, по всей видимости.

- Но… но у меня с ним назначена важная встреча.

- В таком случае, мне остаётся только принести извинения от его имени. Вы только представьте, огромная партия австралийских попугаев затерялась где-то на железной дороге. Обычное осложнение из тех, что неожиданно возникают на последней минуте и могут нарушить даже блестяще продуманные планы.

Чувствуя на себе неприязненные взгляды, Ринд поспешил проглотить разочарование.

- Что ж, - произнес он, желая сгладить неловкость, - а вы, случайно, не знаете, когда мистер Фуллер вернётся, хотя бы приблизительно?

- Боюсь, что нет. Однако, если я чем-то могу быть полезен в отсутствие мистера Фуллера…

- У меня к нему был разговор… Э-э-э…

- Вы можете сообщить мне все, что хотели, и я передам ему при первой возможности.

- Нет-нет, спасибо, - ответил Ринд и услышал где-то вдали громовой раскат. - Я думаю, всё и так обойдётся.

- Бросьте, мой мальчик. - На лице собеседника отразилась искренняя озабоченность. - Вы проделали такой дальний путь из… Простите, откуда вы? Из какой части Шотландии?

- Из Сибстера, под Уиком.

- О, это далеко на севере… Немалое расстояние. Так что, прошу вас, выкладывайте.

Но Ринд, понимая, насколько сложным получится разговор, уже решил, что непременно соберётся с силами для нового визита.

- Вы очень любезны, сэр; буду весьма признателен, если вы просто передадите мистеру Фуллеру, что Алекс Ринд был чрезвычайно разочарован, когда не застал его в музее, и был бы ужасно…

- Алекс Ринд? - Соломенно-жёлтые брови лысого человека удивлённо выгнулись. - Александр Генри Ринд?

- Ну, да.

- Автор… дайте-ка вспомнить… "Ранней шотландской истории и её представителей" в "Ретроспективном обзоре"?

- Ну, да, - изумился Ринд.

- И "Результатов раскопок на севере Шотландии"?

- А… ну да, это я. Но как же… Хочу сказать… - Молодой человек недоверчиво покосился на остальных. - Сэр, вы, должно быть, серьёзно интересуетесь археологией, если читаете подобные тексты.

- Признаться, я и в самом деле немного увлекаюсь этой наукой.

- Тогда… Надеюсь, вы извините меня за то, что не имею… не имею чести знать…

- Прошу прощения, мой мальчик.

Собеседник протянул ему руку и уже собирался представиться, как вдруг со стороны Елизаветинского зала послышался оглушительный грохот: это рухнула гипсовая колонна. В наступившей затем тишине, покуда все глазели на повреждения, мужчина с лысиной улучил момент, чтобы выскользнуть из толпы и увлечь Ринда в сторону для более частной беседы.

- Сюда, - сказал он, ведя молодого человека за локоть к историческим залам, - вот сюда. Прошу вас, выкладывайте, не стесняйтесь. Уверяю, я передам все слово в слово.

Ринд судорожно пытался вспомнить заготовленную речь.

- Ну… - только и выдавил он.

- Сразу оговорюсь: знаете, я и сам имею здесь кое-какое влияние.

- Что же, - начал Ринд, посмотрев на него благодарным взглядом. - Полагаю… Полагаю, раз вы настолько хорошо знакомы с моими сочинениями, значит, должны разделять мой интерес к нашим отечественным древностям.

- Я нахожу его достойным всяческих похвал.

Собеседники миновали зал Ренессанса.

Молодой человек осмелел.

- Тогда вы не можете не согласиться, как согласился бы мистер Фуллер, окажись он на вашем месте, что археология - наш единственный источник познаний во всем, что касается белых пятен древнейшей истории.

- Я счёл бы за честь назвать подобную философию своей собственной.

- …И что наш патриотический долг - спасти от уничтожения огромные исторические пласты.

- Это наш долг перед человечеством.

- Значит, вас, так же, как и меня, приводит в негодование мысль о том, что подлинные археологические сокровища нашей страны гибнут при строительстве плотин и рытье дренажных канав, подвергаются разрушению, чтобы дать место рельсам и дорогам.

- Разумеется.

Позади остался зал Средневековья.

Ринда охватило волнение.

- И вы, без сомнения, в курсе, что каменные пирамидки повсеместно превращаются в столбы для ворот и печные трубы, кремневые орудия выбрасываются вместе со шлаком, а бесценные образцы керамики дробятся под конскими копытами и колёсами экипажей.

- Неописуемый ужас. - Достаточно удалившись от остальных, мужчина с лысиной остановился у входа в Помпейский зал и выжидающе оперся на свою трость.

- Раз так… - Ринд на мгновение сбился с мысли. - Раз так, вы готовы признать важность воспитания уважения к нашим национальным реликвиям, особенно среди гражданских властей и музейных попечителей… и вообще в народе?

- Ну, да, наверное.

Это был первый двусмысленный ответ. Сбитый с толку молодой человек, тем не менее, продолжал наступать:

- И вы согласитесь, что в Хрустальном дворце довольно… что среди всех этих залов, посвящённых современным чудесам и мировой истории, найдётся… найдётся место для выставки наших собственных, исконных реликвий?

Собеседник хранил гробовое молчание. Ринд не сдавался:

- В конце концов… Если целью комитета Хрустального дворца, как, по-моему, заявлялось во всеуслышание, является не простое услаждение глаз, а сбор интеллектуального материала…

Собеседник нахмурился.

- И если вспомнить, что отсутствие национальных исторических раритетов само по себе говорит о многом… как бы…

Никакого ответа.

- Скажу вам больше, - продолжал Ринд. - Я вполне сознаю, что наши реликвии сложны для понимания, в отличие от экстравагантных диковин Египта…

Тут молодой человек совершенно растерялся, увидев неодобрительное выражение лица и поджатые губы собеседника.

- Экстравагантных? Ну конечно, мой мальчик, конечно. Но вы же не станете утверждать, будто проделали весь путь из Уика только ради этих слов?

- Я убеждён, - не отступал Ринд, - что точная копия пиктского жилища, к примеру, стоит возвести её в нужном месте, породит не меньше восторгов и не потребует огромных затрат. Разве… разве вы не согласны?

Мужчина с лысиной помрачнел.

- О, в целом вы правы, мой мальчик. Само собой. Однако в действительности, - вынужден с сожалением сказать, - в действительности я слишком хорошо представляю себе, каким будет ответ дворцовых властей, и ваше счастье, что вы не услышите его лично.

- И каким же… - Ринд сглотнул подступивший ком. - Каким же именно?

Собеседник хмыкнул.

- Выставка подобного рода заинтересует "лишь ограниченный круг зрителей". Она привлечет высоколобых академиков, а не широкие массы, готовые заплатить за билет.

Однако Ринд, ожидавший именно такого сопротивления от мистера Фуллера, непокорно замотал головой.

- Подумаешь. Я очень даже знаком с подобными возражениями - очень даже знаком, - но не могу принять их. Интересы национального образования должны стоять выше развлечений.

Мужчина с лысиной ласково улыбнулся.

- Позвольте сказать, мой мальчик, вы слишком большие надежды возлагаете на Хрустальный дворец. Оглянитесь вокруг. - Он обвёл рукой ряды перекладин, обвешанных украшениями. - Что здесь, по-вашему, происходит? Вы в самом деле верите, будто дворец возвели для повышения общего культурного уровня? Это же лавка с диковинами - самая крупная в мире, и только. Здесь балаган, а не музей.

- Балаган…

- Он существует и процветает за счёт обычных детских восторгов, а не ради чьего-то интеллектуального развития.

Однако молодому человеку, всю свою жизнь боровшемуся с деляческими воззрениями, разочарование только придало мужества.

- Так вы и в правду считаете, что здесь не найдётся места, какого-нибудь пустого угла, куда можно втиснуть копию каменной пирамидки? Хижину? Надгробие? - Он со всей серьёзностью посмотрел собеседнику в глаза. - Вы мне это хотите сказать?

Страшный раскат грома после его слов прозвучал большим восклицательным знаком.

Мужчина с лысиной усмехнулся.

- Мой мальчик, меня восхищает ваша преданность делу. Я говорю совершенно искренне. И всё-таки не позволяйте эмоциям брать над вами верх.

Ринд залился краской.

Собеседник оглянулся: кое-кто из высокопоставленных до сих пор посматривал в их сторону.

- Ладно, пойдёмте сюда. Для таких бесед есть места и получше.

Проходя через египетский зал, Ринд никак не мог отделаться от ощущения, что непременно должен был где-то видеть этого человека. Причудливая одежда, учтивые манеры и даже голос - всё казалось таким… узнаваемым.

- Высота этих копий - шестьдесят пять футов, - промолвил мужчина с лысиной, указывая на колоссы Абу-Сибела. - Такая же, как у оригиналов. Да и точность воспроизведения впечатляет. Скажите мне, что вы видите, глядя на это чудо?

Ринд еле заставил себя покоситься на двух великанов-фараонов.

- Я вижу лишь каторжный труд.

Собеседник рассмеялся.

- Могу вас уверить, создатели этих копий получили солидное вознаграждение.

- Тогда я вижу тщеславие, - ответил молодой человек, осознавая резкость собственных слов. - Тщеславие фараонов, ради которых создавались оригиналы, и тех, кому вздумалось их повторить.

- Мой мальчик, я, конечно, рискую заговорить, как предатель, и всё-таки советую вам посмотреть на вопрос с более практической точки зрения. Людей всегда будет привлекать размах, и глаз человека, как образованного, так и не слишком, всегда предпочтёт изящную форму заурядной пользе. Прошу вас не отрицать эту истину, и постарайтесь разглядеть красоту в этой извечной чрезмерности.

Только ради того, чтобы не показаться слишком дерзким, Ринд поднял глаза на гипсовых гигантов.

- Да, это зрелище может сколько угодно оскорблять ваш взор бесстыдной картинностью, но я с сожалением должен признать: оно затмит ваши национальные реликвии, украдёт у них весь почёт и оставит лишь пренебрежение зрителя.

- Вы в самом деле верите, что человек настолько поверхностен?

- Человеческий глаз - разумеется.

Ринд покачал головой.

- Я просто хочу, чтобы люди поняли: археология не начинается и не заканчивается в Египте.

- Всё на свете, - возразил мужчина с лысиной, - начинается и заканчивается в Египте. Взгляните. - Он указал тростью. - Это прославленный главный колонный зал в Карнаке. Колонны, надо признаться, уменьшены, но даже сейчас вызывают благоговение. Известно ли вам, что, когда Виван Денон и солдаты наполеоновской экспедиции впервые увидели это чудо, они побросали оружие и разразились аплодисментами?

- Нет, неизвестно, - сказал Ринд, хотя уже слышал эту историю и всегда считал её мифом.

- Было время, когда я видел эти колонны с каждым восходом солнца и всякий раз еле удерживался, чтобы не захлопать в ладоши. Но, знаете, даже такое величие не спасло их от надругательства. Буквально каждый народ, побывавший там: финикийцы, римляне, византийцы, арабы, мамелюки, турки, французы, англичане, - каждый поддался порыву мародёрствовать, разрушать, вырезать своё имя…

Ринд кивнул:

- Как раз от этих тщеславных проявлений я и хочу защитить наше национальное достояние.

- Да-да, но неужели вы не понимаете? Если самые уникальные памятники Египта не избежали участи парковых скамеек, разве не стоит задуматься о том, какая судьба ожидает пиктскую хижину? Кельтскую руину? Позвольте заметить: на мой взгляд, куда разумнее будет составить подробную карту с обозначением самых важных с точки зрения археологии мест и распространить её среди наших попечителей и представителей власти с требованием принять надлежащие меры.

Сознавая своё поражение, Ринд кивнул.

- И вообще, в безвестности всегда есть что-то ужасно драгоценное, даже благородное, вы не находите? И если живут на свете люди, преуспевающие вдали от суетной славы, от постороннего любопытства и прочих неприятных последствий, - как вам кажется, нельзя ли то же самое сказать о реликвиях? Или определённых местах? Может быть, и они спят лучше, пока их не беспокоят? - Человек с лысиной улыбнулся. - Нет, в самом деле, подумайте о моих словах, и я уверен, вы согласитесь.

Тут наверху оглушительно застучало, и мужчины запрокинули головы: на стеклянную крышу над колоннами обрушился целый пушечный залп из града. Обезоруженный странной красотой зрелища и ещё более странным предчувствием (ибо откуда ему было знать, что спустя восемнадцать месяцев он окажется в настоящем Карнаке?), Ринд ощутил, как желание продолжать спор бесследно растаяло; собственные убеждения по-прежнему казались ему вполне здравыми, а вот мотивы - почему-то весьма туманными, да и поведение - неразумным, неучтивым. Вместе с тем молодой человек не испытывал ничего, кроме уважения, к огненно-рыжему лысому собеседнику, который великодушно не пожалел для него времени, и более того - обращался с ним не как неприветливое официальное лицо, а как нежный и любящий дядюшка.

- Уильям Гамильтон, - заявил человек с лысиной, когда они выходили из египетского зала, - вот с кем вам нужно поговорить.

- Сэр Уильям Гамильтон, известный математик?

- У.Р.Гамильтон, бывший заместитель государственного секретаря, а ныне - попечитель Британского музея. Уж он-то наверняка отыщет место, где можно выставить ваши национальные реликвии.

- Я столько времени мечтаю пообщаться с кем-нибудь из руководства музея, но все мои письма ложатся под сукно.

- Тогда скажите, что вы от меня. Вы не представляете, какие двери открывает моё имя.

Ринд посмотрел на своего собеседника.

- Простите, какое именно? Боюсь, что я был невнимателен…

- Разве я не сказал? - Мужчина поморщился. - В самом деле?

И он протянул руку для знакомства, однако в ту же секунду новый громовой раскат заставил чудовищным образом задребезжать миллионы футов2 стекла на дворцовой крыше. Лысому человеку пришлось представиться снова, и он усмехнулся сам над собой. Ни одна гроза не могла потрясти Ринда сильнее, чем прозвучавшее имя.

*

Горожане, жившие поблизости от Британского музея, частенько сетовали на его попечителей, привлекающих своей дряхлостью тучи моли, словно поношенная одежда без нафталина. При всём уважении к почтенным летам, должность в этом достойном ведомстве, казалось, уже сама по себе гарантировала своему обладателю неприкосновенную сохранность в течение бесконечного срока, словно мускусному быку, сибирскому лосю, ленивцу из Амазонки и множеству прочих видов, населяющих стеклянные шкафы галерей, посвящённых млекопитающим.

- Алекс Ринд, - объявил молодой шотландец морщинистому карлику-привратнику у входа в особняк Монтегю. - У меня приглашение, - прибавил он, не получив немедленного ответа, и выудил из кармана письмо.

- Райан, что ли? - Согбенный старик лет, наверное, ста заворочал колючими, как ежи, бровями. - Археолог?

- Вроде того. - Ринд ещё не свыкся с новым титулом. - У меня назначена встреча с мистером Гамильтоном.

- С мистером Гамильтоном. Точно. - Привратник ещё сильнее нахмурился. - Он будет очень рад, - и посмотрел, с усилием подняв глаза, в лицо посетителю.

Ринд, успевший убрать письмо, терпеливо ждал, глядя прямо перед собой.

- Какой молодой, а уже учёный, - сказал старик. - Хотя… - Он пожал плечами. - Сюда проходите.

Они вошли в просторные залы, неожиданно тёмные и безлюдные. Впрочем, припомнил Ринд, попечители настолько радели о своих коллекциях, что не допускали нигде открытого пламени, не говоря уже об искусственном освещении, поэтому в пасмурные дни вроде сегодняшнего, когда солнце скрывалось за пеленой из туч и смога, здание погружалось в кромешный мрак, и его оставалось только закрыть.

Дряхлый привратник, морщинистый, точно сломанный аккордеон, заковылял по мраморной лестнице, ведущей в Великий Зал музея. Тут он остановился перед пустой читальней и, чуть не заскрипев от старости, обернулся.

- Прошу, располагайтесь, как у себя дома, мистер Как-вас-там-правильно?

- Ринд.

- Прошу, располагайтесь, как у себя дома, мистер Райан. Мистер Гамильтон скоро будет.

И он растворился в темноте, словно домовой из сказки, оставив гостя в одиночестве дивиться странным событиям, которые так стремительно его сюда привели.

Буквально пару дней назад, ещё до визита в Хрустальный дворец, Ринд потерял последнюю надежду найти благосклонное ухо среди музейных властей. Но вот, не успел он составить очередное письмо, как в его гостиничном номере материализовалось послание - запоздалый ответ на прежнюю корреспонденцию и приглашение на беседу. Здесь явно попахивало закулисной игрой, однако Ринд не видел смысла разбираться в подобных тонкостях.

Не зная, чем отвлечься от беспокойных мыслей, он прошёлся по свеженавощённому полу, и тонкий скрип его подошв напоминал крысиный писк. Молодой шотландец полюбовался настенными фресками с изображением танцующих нимф. В изумлении остановился перед статуями, похожими на сфинксов. Оценил бескрайний кессонный потолок, еле различимый во мраке. Прислушался к лёгкому шелесту дождя. Подышал тяжёлым и спёртым воздухом, пропитанным запахами старинных книг, пчелиного воска и формальдегида… И вдруг почувствовал себя совсем крохотным. А ещё, как ни странно, ему почудился чей-то пристальный взгляд.

Незаметно, почти непреднамеренно Ринд потихоньку перемещался в направлении Египетской галереи, когда его остановил чей-то голос:

- Эй, юноша.

Развернувшись, Ринд поначалу ничего не мог разобрать среди перламутровых лучей. Затем поморщился, услышав шуршание, как если бы к нему ползла гадюка, и наконец различил бледного, словно мертвец, человека в похоронном смокинге, жилетке пепельного цвета и черном цилиндре.

- Вы - мистер Ринд, - произнёс мужчина и двинулся навстречу гостю прихрамывающей походкой.

- Да, - отвечал молодой шотландец. - А вы, должно быть, мистер Гамильтон.

- Сибстер, где-то под Уиком…

- Верно, - подтвердил Ринд, пожимая протянутую руку, неестественно бледную и костлявую.

Гамильтон изучал его через толстые стёкла очков.

- А вы намного моложе, чем я ожидал.

- Мне почти двадцать один.

- Двадцать один? В самом деле? Учитесь, как я полагаю?

- В данное время - нет.

- Работаете?

- В данное время - нет.

Гамильтон продолжал рассматривать гостя в упор.

- Весьма любопытно. А впрочем, проходите. - Он приподнял свою трость, указывая путь. - Здесь у меня кабинет, как раз для подобного рода встреч.

- Вы принимаете посетителей?

- Когда возникает необходимость.

- …Поговорить о защите национальных реликвий?

- Юноша, вы ведь не очень стеснены во времени? Может, у вас есть другие дела?

- Нет-нет.

- Тогда пройдёмте в мой маленький кабинет. Нас ожидает длинная беседа, не так ли?

- Ну конечно.

Они неторопливо прошествовали вниз по ступеням в кабинет клерка, похожий на склеп, где Гамильтон снял цилиндр и погрузил своё захрустевшее суставами тело в кресло. Свет проникал в комнату лишь через решётку на потолке. Забитый водосток беспрестанно сочился дождевыми слезами.

Кап… кап… кап…

- Так значит, вам всего лишь двадцать один, - промолвил Гамильтон, поглаживая редкие пряди тонких, точно лён, волос. - Тогда, боюсь, я на целых пятьдесят шесть лет старше вас. Ну, а Сэр Гарднер находится где-то посередине - если не ошибаюсь, ему как раз исполнилось пятьдесят шесть. Поразмыслите об этом, юноша. Мы с вами представляем преемственность поколений - мы, сыновья и отцы археологии. Прошу, присаживайтесь.

- Так это правда? - Ринду показалось, что он услышал подтверждение своим догадкам. - Сэр Гарднер писал вам обо мне?

- Нет, он мне ничего не писал.

- Тогда откуда же вы узнали?..

- О вашем разговоре? - Гамильтон одарил посетителя ледяной улыбкой. - Что касается Сэра Гарднера, от нашего пристального внимания ускользает очень немногое.

- Значит, кто-то нас видел? В Хрустальном дворце?

- Я слышал, это была задушевная беседа, словно между старыми друзьями. А ведь вы прежде никогда не встречались? И даже не переписывались?

- Никогда. Просто, видите ли, среди археологов Сэр Гарднер слывёт едва ли не героем. Он первым осудил грубые методы раскопок, которые были в ходу у других исследователей. Известно ли вам, что это он приказал заменить коптящие факелы в гробницах на восковые свечи, чтобы дым не портил стены?

- Да, я в курсе.

- Но я и не думал встретить его в Хрустальном дворце. Где угодно, только не там.

- Сэр Гарднер - советник дворцового комитета, и он написал подробный справочник по Египетскому залу; издание ожидается в самом скором времени.

- Я бы мог и сам догадаться, если бы был повнимательнее.

- Не волнуйтесь так, юноша. Уверяю вас, он совершенно не обижен.

Эти слова не могли не вызвать у Ринда благодарности - но и утешить его, приуменьшить чувство стыда, были не в силах. Надо же, Сэр Гарднер Уилкинсон. Даже теперь, пять дней спустя, достаточно было вспомнить это имя, чтобы залиться краской смущения. Как же он сразу не догадался? Почему не заподозрил… чего-то в таком роде? Сейчас уже не хотелось и думать об этом.

Сэр Гарднер Уилкинсон, первый из археологов страны и величайший в мире египтолог. Начиная с тысяча восемьсот двадцать первого года, когда ему исполнилось двадцать четыре, он провёл в этой стране двенадцать лет кряду, живя среди гробниц и храмов, изучая бесчисленные руины, перенося лишения, спасаясь от жестоких убийц и диких зверей, и приобрёл за это время глубочайшие познания в области древних обычаев и нравов. Изнурительные труды по изучению настенных росписей убедили его, среди прочего, что египтяне играли в шашки, затворяли окна ставнями, дрессировали обезьян, чтобы те собирали фрукты, умели выкликать крокодилов из реки, называя их ласковыми прозвищами, пользовались искусственными инкубаторами, подвешивали мешочки с приправами над столом, чтобы еда не досталась крысам, и спали на вершинах высоких колонн, спасаясь от вездесущих нильских комаров.

В тысяча восемьсот тридцать девятом году за выдающиеся заслуги Королева посвятила его в рыцари, и он стал единственным археологом, удостоившимся такой чести. Впрочем, с той поры Сэр Гарднер только упрочил свою репутацию, предприняв несколько путешествий в Египет, опубликовав многочисленные академические и популярные труды, а кроме того, собрав немало впечатляющих званий и титулов, а именно: вице-президент Британской Археологической Ассоциации, почётный член Восточного Общества Нью-Йорка, член-корреспондент королевского азиатского общества, Венской Имперской Академии Наук, а также Археологического Общества Эдинбурга (в пыльных кабинетах которого Ринд изучал красноречивые послания Уилкинсона, не осмеливаясь даже вообразить, что когда-нибудь получит возможность потолковать по душам с их автором).

- А вы с ним близко знакомы?

- Скажу так: я следил за его карьерой не из праздного любопытства. Знаете, прежде чем появились его публикации, среди английских учёных было принято ссылаться на мой собственный труд о Египте.

Ринд неопределённо кивнул.

- С тех самых пор мы и сблизились. Сэр Гарднер сотрудничает с Королевским Географическим Обществом, которое было основано при моём содействии. К тому же, он - доверенный консультант Музея. Мы обращаемся к его помощи всякий раз, когда получаем предложение приобрести экспонаты, представляющие интерес с точки зрения археологии.

- Кажется, он очень приятный в общении человек.

- Весьма любезный джентльмен. Хотя, временами он бывает нестерпимо скрытен.

Не зная, как отнестись к последним словам, Ринд предпочёл сделать вид, будто их не расслышал.

- А… Сэр Гарднер никогда не заговаривал о национальных реликвиях, которые здесь выставляются?

- Сэр Гарднер высказывает своё мнение обо всём, что касается Музея.

- В таком случае, - не сдержался Ринд, - я уверен, что его не устраивает работа филиала британских древностей.

- Ну конечно…

- Пусть филиал и невелик, но мог бы вместить в пять раз больше экспонатов. И относиться к ним нужно бережнее, внимательнее. Вы ведь намереваетесь расширять отделение?

- Ну да, конечно. Правду сказать, по этому поводу я вас и вызвал. Давно пора навести порядок в британской коллекции.

Кап… кап… кап…

- Значит… - Ринд запнулся, боясь поверить. - Значит, вы приняли моё предложение расположить экспонаты в хронологическом порядке?

- Разумеется. Эта работа, для которой вы вызвались добровольцем, достойна всякого уважения, чрезвычайно своевременна, и мне остаётся лишь принести самые искренние извинения за то, что мы не могли ответить раньше. Можете приступать, как только будете готовы. Хоть завтра, если пожелаете.

- Ну… - Ринда захлестнуло волнение. - Ну, это же… великолепно.

- Несомненно, ваш труд потребует времени, - вдруг обеспокоился Гамильтон. - Можно спросить, как долго вы собираетесь им заниматься?

- Об этом ещё не думал.

- В какой гостинице вы остановились?

- "У Морли" на Чаринг-Кросс.

- И не обговорили срока?

- Я вношу понедельную плату.

- Замечательно, - сказал собеседник. - Само собой, Музей оплатит все расходы.

- Очень любезно с вашей стороны, мистер Гамильтон, однако…

- Разумеется, никаких прихотей.

- Нет-нет, вы не поняли, я…

- Или могу вам предложить комнату в "Мейфэр"[7]. Кстати, моя жена до сих пор умело стряпает блюда шотландской кухни.

- Очень любезно с вашей стороны, мистер Гамильтон; прошу понять меня правильно, однако…

- Однако - что?

- В этом нет необходимости. Серьёзно.

Кап… кап… кап…

Гамильтон поднял брови.

- Вы же понимаете, работа может растянуться на месяцы.

- Но я могу сам о себе позаботиться… Правда.

- Полагаю, вы обеспечены надёжным доходом?

- Мой отец банкир. Он всё устроил.

- Ясно. - Гамильтон с одобрением кивнул. - А вам действительно повезло, молодой человек. - Он задумчиво помолчал. - Всё складывается ещё удобнее, чем я думал. Уверен, вы понимаете, что наш Музей не в состоянии предложить крупного вознаграждения.

- Я и не жду вознаграждения, - возразил Ринд. - Для меня это огромная честь. - И тут, поддавшись восторженному порыву, он выпалил: - Честно говоря, это мне следует заплатить вам, мистер Гамильтон.

Но тут на лице собеседника вспыхнула столь неприкрытая радость, что Ринд заподозрил: его загнали в точно расставленные сети. Он произнёс именно то, чего от него желали. Говоря иносказательно, молодой человек сам, по доброй воле, продался в рабство.

- Заплатить нам? - переспросил мистер Гамильтон, будто бы удивившись неожиданной мысли. - А что, это было бы даже занятно.

Он откинулся в кресле, продолжая буравить юного посетителя безжалостным взглядом, каким глядит на клиента гробовщик.

Кап… кап… кап…

*

На Ринда, не понаслышке знавшего о том, что такое холера, чахотка и болезни сердца, признаки скоротечности человеческой жизни давили тяжким грузом, а мысль о вероятности преждевременной смерти казалась ему назойливым постояльцем, никак не желающим съезжать с квартиры. В своё время - не так уж давно - молодой шотландец уже оставил надежду на любые серьёзные отношения, убедив себя, что ни одна из женщин, достойных внимания, не выдержит его общества более нескольких минут, и не желая тратить силы на связь, которой, возможно, не суждено продлиться.

Жгучее стремление оставить какой-то след, не потерять ни единой драгоценной минуты нередко подвергало настоящим испытаниям его немалые запасы терпения, а то и природной застенчивости. Однако вслед за неизбежными страстными вспышками столь же неизбежно возникало ощущение стыда, угодливая любезность и, главное, мысли о собственном ничтожестве перед лицом бесконечности. Именно благодаря последнему обстоятельству Ринд выбрал своей стезей археологию - науку, которая, подобно астрономии, звала в ледяные просторы вечности; незаслуженно обойдённые вниманием национальные реликвии подарили ему возможность излить нерастраченную романтическую и отцовскую теплоту сердца (а кроме того, отвлекали от более мрачных забот, что занимали его разум в тот памятный майский день визита в Хрустальный Дворец и были так же свежи, как и кровь, внезапно хлынувшая из горла).

Несколько недель назад молодой шотландец наблюдал за раскопками пиктской хижины под Кеттлберном, кропотливо выбирая камни из густой зеленой поросли, когда его вдруг одолел приступ кашля; отвернувшись в сторону, Ринд прочистил горло - и оросил траву целой чашкой загустелой крови. Землекопы едва ли не силой заставили его уйти в деревню и обратиться к врачу за помощью. Археолог упорно не желал этого делать, но потом превозмог первобытный страх и нехотя уступил, понимая, что пробил час посмотреть судьбе в глаза.

- У вас кровохарканье, - объявил врач. Так судья оглашает приговор.

- Это смертельно? - спросил Ринд.

- Само по себе - обычно нет. Но часто бывает симптомом…

- Туберкулёза?

Доктор сложил свои очки.

- Не исключено. Хотя, в таком случае проявились бы и другие признаки. Скорее всего, мы имеем дело с очень серьёзной формой заболевания дыхательных путей - воспалением бронхов или абсцессом лёгкого.

Ринд возблагодарил Господа за маленькие милости.

- Скажите, у вас уже возникали прежде подобные симптомы?

- Нет, ничего такого, - ответил Ринд.

Но он солгал. Уже давно ему достаточно было случайно проглоченной крошки, першения в горле и даже просто громкого смеха, чтобы на носовом платке появились пятнышки крови.

- А среди ваших родных не встречалось похожих случаев? Может быть, болезни горла или просто телесное истощение?

- Да нет, ничего особенного.

Однако и это была неправда. Семеро из младших детей в их семье умерли в самом нежном возрасте, а единственного выжившего брата недавно унесла чахотка; Алекс был последней надеждой отца.

- У вас не бывает одышки? Хрипов?

- Только во время крутых подъёмов.

- Так вот, больше никаких крутых подъёмов. И вообще никакого лишнего напряжения. Можно спросить, чем вы обычно занимаетесь, когда не копаетесь в грязи?

- Я студент Эдинбургского университета, готовлюсь к адвокатуре.

Доктор прищёлкнул языком.

- Понятно. Продуваемые сквозняками учебные аудитории, грязные адвокатские конторы… Может, есть что-нибудь еще?

- Что-нибудь ещё?

- Давайте начистоту. По-моему, вы способны принять правду как мужчина. В лучшем случае, у вас нет рака, хотя, это ещё нужно проверить. Но качество крови, которую вы сегодня исторгли, заставляет предполагать, самое меньшее, запущенное кровохарканье, и здесь заключается настоящая проблема. Если жидкость заполнит лёгкие во время сна, вы задохнётесь, даже не успев осознать, что происходит. Представьте себе: вы опускаете голову на подушку и вдруг… - Доктор щёлкнул пальцами. - Оказываетесь прямо на небесах.

Ринд уже примирился со Всемогущим, поэтому просто кивнул.

- Что касается лекарств, тут я практически ничего не могу посоветовать. Лучшее лечение - постельный режим, усиленное питание, свежий воздух и постоянный присмотр. Между прочим, вы ведь не склонны сильно возбуждаться?

Шотландец покачал головой.

- Иными словами, ничто не заставит вашу кровь кипеть в жилах?

- Ничто.

Ринд засмотрелся на резвых ласточек за окном.

- Если понадобится, кто-нибудь из родных сумеет обеспечить вам достойный уход?

Глядя на птиц, молодой человек вспоминал пронизывающий ветер, грохочущие ставни на окнах, треск огня в очаге, долгие прогулки в горах…

- Юноша? - Доктор прищурился. - Я спросил, не сумеет ли кто-нибудь из родных о вас позаботиться?

- Мой отец, - спохватился Ринд. - Ну конечно же, он присмотрит.

Он говорил убеждённо, с уверенной улыбкой. А в голове между тем крутилось одно и то же: "Отец ничего не должен знать. Отец ничего не должен знать".

*

Закрытый экипаж с задёрнутыми шторами мчал по Трафальгарской площади. На взгляд Ринда, мистер Гамильтон ещё никогда так не походил на владельца похоронного бюро, как сейчас. Отглаженный фрак цвета воронова крыла, цветок на сияющем лацкане, подозрительно напоминающий лаванду. Мало того, Гамильтон неизменно посматривал на шотландца, как на свежедоставленного покойника, а как-то раз дошёл до того, что принялся отряхивать его плечи и брезгливо поправлять воротник его чёрной суконной куртки.

- Надеюсь, теперь я выгляжу представительно? - осведомился Ринд.

- Более или менее. - Гамильтон откинулся на мягкую спинку сидения. - А я, в свою очередь, надеюсь, что вы никому не проговорились о нынешней маленькой экспедиции.

- Даже если бы захотел, кому бы я мог проболтаться?

- Но вы не обмолвились ни намеком? Ни одной живой душе?

- Никому ни слова.

Гамильтон сжал резную шакалью голову, которая украшала его трость.

- В таком случае, прошу вас и впредь не распространяться о подобных вещах. Не следует разглашать подробности предстоящей встречи. Даже ваш любимый отец не должен ничего знать.

Ринд покорно кивнул - и сам удивился, с какой это стати он сделался столь почтительным. Неужто все дело в едва обретённых привилегиях, касающихся Музея?

- Скажите-ка, молодой человек, вы - патриот?

- Я шотландец.

- Потрудитесь растолковать разницу.

Ринд почувствовал, что не расположен к объяснениям.

- Ну… конечно же, патриот.

- Значит, вы не рассчитываете на финансовую выгоду?

- Говорю же вам… я шотландец.

Однако мистеру Гамильтону, казалось, было не до шуток.

- По-моему, во время нашей беседы в Музее вы упоминали, что не ждёте никакой платы?

- Нет, не жду. Это правда. Полагаю, я по природе слишком осторожен; не верю, что из мелкого колодца можно начерпать воды на целую деревню.

Собеседник хмыкнул.

- Как бы то ни было, я, разумеется, не имею права обещать золотые горы, но всё же могу предположить, что вы получите за свои труды сполна. А в будущем вас ожидает ещё более солидное вознаграждение. Если вы, конечно, понимаете, о чём речь.

Но Ринд понимал очень мало. Это была уже третья таинственная экспедиция с мистером Гамильтоном менее чем за неделю; между тем загадок и странностей не убавлялось.

В первый раз, после роскошного завтрака в великолепных покоях почтенного джентльмена, Ринд и Гамильтон отправились прогуляться по городу. Гамильтон поминутно указывал на здания, знакомые ему по службе в Министерстве иностранных дел, - кабинеты, в которых доводилось работать под покровом полной секретности; дома, где плелись хитроумные интриги; резиденции, за которыми он следил "в интересах национальной безопасности". Оживившись от воспоминаний о прошлом и так разогнавшись по улице (в его-то годы), что юный шотландец не удивился бы, заметив над его цилиндром клубы белого дыма, Гамильтон подозрительно долго расписывал своему спутнику, какое это счастье - служить столь высокой цели.

- Я побывал во многих уголках света, но могу вам сказать откровенно: нигде я не испытал такого удовольствия, как прямо здесь, в Лондоне, преследуя добычу среди тумана. - Он сделал широкий жест концом трости. - Знаете, куда я только не проникал. Да куда угодно. Мне были знакомы все закоулки и двери города. Мороз, непроглядная тьма - ничто меня не смущало. Фонарщики и трубочисты стали моими друзьями. Лондонский смог - союзником. Вот когда чувствуешь себя по-настоящему живым.

Поначалу Ринд с удовольствием выслушивал, как ему казалось, ностальгические рассказы старика, но уже тремя днями позже, во время второй вылазки, стало ясно: в действительности молодого человека пытаются завербовать, хотя и неясно, с какой целью.

На этот раз мужчины отправились - и развили при этом столь большую скорость, что шотландец начал опасаться, как бы вновь не закашляться кровью, - на безупречно чистые мостовые в окрестностях Йорк-стрит. Гамильтон осторожно заглянул за угол, словно боясь налететь на свирепую сторожевую собаку.

- Отсюда уже видно, - шепнул он. - Правда, еле-еле.

Ринд послушно высунул голову из-за кирпичной стены: перед ним стояла запряжённая коляска.

- А что я должен?..

- Сюда. - Гамильтон указал ему точку, более удобную для обзора. Мужчины переместились к порогу табачной лавки. - Теперь видите? Вон там, где цветочные ящики на окнах. Можете разглядеть?

Ринд почти ничего не различал в тумане.

- Да, вроде бы. А что там?

Гамильтон самодовольно вскинул голову.

- Лондонская резиденция Сэра Гарднера Уилкинсона.

- Сэра Гарднера Уилкинсона? - Молодой человек растерянно заморгал. - Вы что же, за ним следите?

- Вот уже более двадцати лет.

Шотландец фыркнул.

- Вы лично?

- Когда представляется такая возможность.

- Но… Могу я спросить, зачем?

Мысль о том, что прославленный археолог, посвящённый в рыцари самой Королевой, находится под наблюдением, никак не укладывалась в голове.

Гамильтон тщательно застегнул воротник пальто.

- Настанет день, и я вам всё объясню. Но сейчас это в ваших же интересах - знать как можно меньше.

Рискуя показаться неблагодарным - в конце концов, Музейные национальные реликвии были предоставлены в его полное распоряжение, - Ринд всё-таки не удержался от любопытства:

- Мне хотят поручить какое-то задание, угадал? Что-то связанное с Сэром Гарднером?

Гамильтон не возразил ни словом.

- Вот почему вы меня сюда привели?

- Британская империя будет очень вам благодарна, молодой человек.

- Британская империя?

- Видите ли, вы достигли подходящего возраста, чтобы сделаться учеником. Если позволите - возраста, в котором допустимо задавать самые разные вопросы.

- Учеником? - переспросил Ринд, не глядя на собеседника. - Значит, хотите, чтобы я втёрся к нему в доверие? К Сэру Гарднеру?

- Возможно, я чудовищно ошибаюсь, но, по-моему, втираться вам никуда не придётся.

- Так вы… - Ринд попытался собраться с мыслями. - Вы всё это время искали соглядатая? Чтоб шпионить за Сэром Гарднером?

- "Соглядатай", юноша, это слишком зловещее слово. - Гамильтон смерил собеседника оценивающим взглядом. - Скажите-ка, - начал он, внезапно понизив голос, - вы слышали когда-нибудь о Братстве…

Тут на дальнем конце улицы послышался резкий скрип; Гамильтон воровато оглянулся и отпрянул в тень.

Дверь дома под номером тридцать три распахнулась, и на улицу вышел элегантно одетый лысый господин с игривым терьером на поводке. Сэр Гарднер Уилкинсон, прославленный археолог, - вот у кого, судя по виду, вовсе не водилось зловещих мыслей, - бодро прошествовал в противоположную от табачной лавки сторону и растворился в тумане.

- Мы что же, пойдём за ним?

- Он скоро вернётся. Вот только прогуляет свою псину в Риджентс-Парке. Это на тридцать минут, самое большее - на сорок. Не стоит ждать. - Гамильтон внимательно посмотрел на Ринда. - Что скажете, юноша? Готовы исполнить свой долг?

В соседней церкви зазвонили колокола. Шотландец пожал плечами.

- Я всегда полагал, что не в моих правилах увиливать от исполнения долга, но в данном случае…

Гамильтон призадумался.

- Я знаю, кто сможет вас убедить, - произнёс он, - Как насчёт вторника? В час пополудни заеду за вами в гостиницу. Только прошу, сделайте одолжение: оденьтесь прилично.

*

Сказано - сделано; Алекс Ринд облачился в самую приличную - хотя и несколько поношенную - одежду, однако по-прежнему не имел ни малейшего понятия, куда направляется, и лишь естественное чувство благодарности помогало ему с трудом обуздывать горячее нетерпение. Когда позади остался Уайт-холл[8], в голове шотландца мелькнула шальная мысль: уж не собираются ли его отвезти на Даунинг-стрит, в здание Министерства иностранных дел, а то и на встречу с самим премьер-министром? Это, по крайней мере, объяснило бы почти осязаемое напряжение почтенного спутника. Но нет: к счастью, они вскоре свернули за угол, на площадь, где выстроился конногвардейский полк. Гамильтон выудил из кармана серебряные часы и с тревогой посмотрел на циферблат.

- А знаете, - как бы между делом заметил Ринд, - я до сих пор не представляю, из-за чего весь этот сыр-бор и зачем нужно это задание.

Гамильтон только хмыкнул, убрав часы.

- Нет, правда, хоть бы одним намёком…

Пожилой джентльмен беспокойно поёрзал, но продолжал хранить молчание.

- Неужели вы мне совсем ничего не откроете? Ни словечка?

- Что ж… - Гамильтон сощурился и, собравшись с мыслями, подозрительно неохотно заставил себя проронить: - Юноша, вы наверняка имеете представление о Бонапарте?

Молодой человек ожидал услышать что угодно, но чтобы такое имя?

- О генерале Бонапарте?

- Разумеется, я не имею в виду его племянника в Тюильри. Речь о Наполеоне Первом, корсиканце.

- Конечно же, я о нём слышал.

- Тогда скажите, что именно вам приходит на ум при звуках его имени?

- Ну…

Настала очередь Ринда беспокойно заёрзать на сидении: слава этого человека была слишком велика, чтобы предполагать простой ответ.

Молодой человек задумался. И в самом деле, что? Первым делом перед глазами почему-то всплыла многотомная биография Вальтера Скотта: внушительные кожаные переплёты на книжной полке в кабинете отца. Но это детские впечатления, а что же дальше? Неизгладимые образы: низкорослый военачальник, заложивший руку за ворот шинели; битва при Пирамидах; неверная жена; золотая гирлянда в Нотр-Даме; разлетающиеся осколки чайного сервиза; Папа Римский под арестом; Маренго[9], Йена[10], Аустерлиц; Москва в огне; преисподняя под Ватерлоо; пригоршня каменистых островов; бесконечные акры земли, усеянной трупами убитых лошадей, и тающий дым артиллерийских орудий - с чего начать?

- Мне представляется человек, достигший определенного величия, - произнёс шотландец.

- Чего и ждать от вас, молодёжи, - сухо проронил Гамильтон. - В те дни я служил в Министерстве иностранных дел. В стране почти не осталось семьи, которая во всех этих войнах не лишилась бы хоть одного сына. Простите, но у меня совершенно иной взгляд на вещи.

Ринд понимал, что такое вполне возможно. Враги часто изображали Наполеона чудовищем, пожирателем невинных младенцев, пигмеем-кровосмесителем, слюноточивым сифилитиком, конским дерьмом, мифическим Зверем из Апокалипсиса. Однако стоило миновать опасности, как начиналось обожествление той же самой личности, чей неоспоримый военный гений и пугающий размах влияния на судьбы истории внушал противникам почтительное благоговение, а женщинам - романтические судороги, и даже поэты не находили слов, чтобы выразить свой восторг. Наполеон был пресловутым "человеком из толпы", дерзнувшим разорвать оковы повиновения и самовольно занять престол, затмивший своим величием все прочие троны; он был иконой, символом честолюбия и вдохновения. Потоки людей стекались на Пикадилли, чтобы одним глазком посмотреть на его пуленепробиваемую коляску, на Пэлл-Мэлл - ради скелета его коня, а в музейных залах, где выставлялись туалетные принадлежности Бонапарта, не говоря уже о важных государственных документах, было не протолкнуться от зачарованных почитателей.

- А вы что думаете о Наполеоне? - спросил Ринд.

- Мне представляется человек, забывший, где его подлинное место.

- Только и всего? Человек, забывший своё место?

- Нужно уметь признавать собственные рамки. Или, может, вы не согласны?

- Отчего же. Честолюбие таит в себе много опасностей, - ответил шотландец, но сам же внутренне поморщился и вздохнул: положа руку на сердце, он испытывал невольное восхищение перед этим одержавшим победу изгоем.

Тут за окном появился Букингемский дворец, и молодого археолога посетила мысль, казалось бы, не имевшая отношения к делу.

- Интересно, а что может думать по этому поводу Её Королевское Величество?

- Её Величество, - промолвил Гамильтон, - слишком мало живёт на свете, чтобы о ком-то судить.

В облаках над дворцовым садом беззаботно порхал бумажный змей.

- Как по-вашему, Королева сейчас у себя в резиденции?

- Безусловно, - подтвердил Гамильтон, торжественно выпятив подбородок. - Её Величество вчера вернулась из Осборн-Хаус[11].

Ринд поразмыслил над его тоном и, пораженный невероятным подозрением, покосился на спутника, который, к его ужасу, уже подвигался ближе к выходу.

- И чем, по-вашему, - отважился выпалить молодой человек, - она может заниматься? Прямо сейчас?

Гамильтон снова достал часы, холодно взглянул на Ринда и откашлялся, словно хотел предварить свои слова звуками фанфар.

- В этом нет никакого сомнения, юноша. Она ожидает нас.

Экипаж замер у дворцового входа, предназначенного для дипломатов, министров и прочих высокопоставленных особ.

*

Миниатюрная дама тридцати пяти лет от роду, с которой предстояло встретиться Ринду, внешне чем-то похожая на его мать, взошла на престол в тысяча восемьсот тридцать седьмом году. По большей части, она сумела справиться с природной застенчивостью, но до сих пор ощущала себя не в своей тарелке во время светских бесед и раутов. В сороковых годах королеве посчастливилось благополучно пережить четыре покушения на убийство, а в тысяча восемьсот пятидесятом один обезумевший гусар набросился на неё и что было силы ударил по голове тростью. Эта женщина уже восемь раз разрешилась от бремени, причём без единого смертельного исхода - следует отдать должное королевским лекарям, - однако не скрывала своей нелюбви к детям. В то время она уже проявляла признаки пасмурной задумчивости, которой станет отличаться и в будущем.

Ринд никогда не видел Королеву, даже во время парадов; да что там Королеву - ему вообще не доводилось встречать людей, облечённых по-настоящему высоким рангом и славой. Шотландцу чудилось в этой истории нечто несбыточное, нереальное: неужели это его ведут ослепительно сияющими коридорами по дворцу из шестисот комнат - его, который пару часов назад ещё сомневался в душевном здоровье мистера Гамильтона? Нет, о такой минуте молодой человек даже не грезил. Воспитанный в почтительном уважении к вышестоящим, он, как и многие шотландцы, не мог смириться с безусловной королевской властью. Приученный христианской моралью отрицать любую зависть - всё же невольно сокрушался сердцем при виде выставленного напоказ богатства. Как сын, находящийся на полном иждивении у отца, Ринд не имел причин отвергать наследное право, однако был скептически настроен против самой идеи монархии. К тому же, как человек, остро сознающий, что он смертен, с горьким сожалением вспоминал о напрасных бесчисленных жертвах, которых на протяжение истории требовали венценосные особы в погоне за новым величием.

И вот сейчас, оторопело скользя глазами по роскошной обстановке, пытаясь увидеть всё, но не умея сосредоточиться ни на чём, Ринд ощущал, как последние оплоты его душевного сопротивления рушатся под пышным гнетом позолоты, красного дерева и зеркал столь немыслимой ясности, какой ему не приходилось видеть даже в глади самого безмятежного озера своей родины.

За всю дорогу молодой человек не проронил ни слова - с той минуты, как вошёл в парадную дверь и двинулся было расписаться в книге для посетителей, но Гамильтон удержал его за руку, прежде успев шепнуть пару слов охраннику, и по сию пору, шагая по коридорам вслед за почтенным прихрамывающим джентльменом, который тоже хранил гробовое молчание. Впрочем, теперь уже не имело смысла задавать вопросы, а тем более разговаривать просто от избытка эмоций. Пройдя через обшитую панелями гостиную, мужчины оказались в огромном тронном зале, украшенном шёлковыми драпировками и багряным ковром. Ливрейный лакей растаял в воздухе подобно струйке дыма. Ринд вытянулся по струнке рядом с Гамильтоном, чувствуя яростное биение собственного сердца, которое заглушало мерный ход серебряных часов его спутника.

Молодой археолог не имел никакого понятия о том, как нужно себя вести. Не представлял, что скажет. Он то поправлял манжеты, то пытался выпятить грудь, то глазел на причудливый узор ковра, и поэтому лишь запоздало, когда его спутник пошевелился и тихо кашлянул, шотландец понял, что они уже не одни.

Из-за помоста в дальнем конце зала, словно призрак, возникла женщина с бочкообразным станом. Ростом она была ещё ниже Наполеона, однако при этом производила впечатление колосса. Дама поманила гостей, точно ручных собачек, и те послушно побрели на зов, притянутые властными чарами.

- Сюда, - прошептала она, и мужчины без промедления протиснулись через раздвижные двери в потайной коридор.

- Сэр Уильям, - промолвила Королева, приветствуя Гамильтона.

(Ринд по рассеянности пропустил почтительный титул мимо ушей).

- Ваше Величество, - ответил Гамильтон с неожиданно ловким поклоном.

- А вы, сэр, - она устремила голубые водянистые глаза на шотландца, - полагаю, мистер Александр Генри Ринд.

Молодой человек протянул было руку, затем поспешил убрать её, испуганно воззрился на кукольную ладонь Королевы, раздумывая, не полагается ли в подобном случае целовать пальцы, и в конце концов, подражая своему спутнику, ограничился поклоном.

- Да, это я, Ваше Величество, - произнёс он и без надобности кивнул.

- Прошу прощения за то, что наша встреча проходит в столь необычных условиях, - изрекла Королева. - Однако, учитывая тему предстоящей беседы, вы сами должны понимать: секретность не помешает. Мы же не хотим, чтобы хоть единое слово просочилось в Придворный циркуляр[12].

Заметив, что венценосная особа и впрямь испытывает неловкость, Ринд осмелел:

- Ну… конечно же, Ваше Величество.

Гамильтон одобрительно кашлянул.

- Я слышала, вы родом из Шотландии.

- Из Сибстера, что под Уиком.

- Я много раз бывала в Шотландии.

- Приезжайте сколько угодно, Вам всегда будут рады, - выпалил Ринд и тут же мысленно выбранил себя за самонадеянность

- Эту акварель, - Королева кивнула на недурное изображение горы, поросшей вереском, - я написала в окрестностях Питлохри[13].

Ринд не знал, что ответить.

- Очень… очень похоже, Ваше Величество.

Придворный спаниель в конце коридора потянул носом воздух.

Королева еле заметно подалась вперёд и приглушённо заговорила:

- Уильям представил вас как весьма достойного молодого человека.

- Надеюсь… надеюсь, что это так, Ваше Величество.

- Без сомнения, вы осознаёте всю серьёзность положения и важность вашей миссии.

- Конечно, Ваше Величество.

- Чертог Вечности… Разумеется, мы уже много лет о нём слышим, но лишь сейчас его тайны стали всерьёз затрагивать интересы национальной безопасности. Сэр Уильям, безусловно, предъявил вам исторические свидетельства?

Ринд неопределённо кивнул.

- Конечно.

- Как вы знаете, совсем недавно мы оказались втянуты в весьма неприятный конфликт с Россией. Остаётся горячо молиться, чтобы он не привёл к более серьёзным последствиям, но даже в этом случае от его исхода будет зависеть будущее Оттоманской империи, Леванта[14] и, если на то пошло, всей Европы. Настал переломный момент в истории.

Ринд во все глаза уставился на бледный шрам на широком белом челе Королевы.

- Вот почему нам необходимо вооружиться всеми необходимыми сведениями.

- Понимаю, Ваше Величество.

- К тому же, как вам известно, об этом Чертоге ходит множество противоречивых легенд - о точном содержании пророчеств, их смысле или, лучше сказать, ценности, и главное, о том, что именно Красный Человек поведал Бонапарту.

- Конечно, - ответил шотландец, совершенно сбитый с толку.

- Но я, в конце концов, правящая особа. У меня столько же прав на приобщение к тайнам Чертога, сколько было у Бонапарта - или у Клеопатры. Нельзя позволить, чтобы ими воспользовались вражеские силы, а то и первый встречный любитель истории Египта.

- По-моему, это… разумно.

Королева ответила простодушной улыбкой.

- Мне понятны ваши колебания, мистер Ринд. Уверяю вас, что я бесконечно восхищаюсь Сэром Гарднером Уилкинсоном - как-никак, я собственноручно посвятила его в рыцари. Но если он столь упорно отказывается раскрыть нам то, что узнал о Чертоге, если он столь упорно держит свои изыскания под покровом тайны, - я уверена, этому есть рациональное объяснение. Должно быть. В конце концов всё непременно выяснится. Мы ищем истину и очень надеемся, что вы нам поможете.

- Для… для меня это великая честь, Ваше Величество. - Молодой человек поклонился.

На лице Королевы появилось выражение удовольствия.

- Тогда мне остаётся только благословить вас на этот путь, мистер Ринд. Верю, что и Господь благословит вас.

Шотландец мотнул головой и снова кивнул.

- Можете на меня положиться, Ваше Величество, - произнёс он и невольно попятился к раздвижным дверям, распахнутым рукой Гамильтона, а потом шумно выдохнул, когда очутился в Тронном зале и Королева пропала из вида.

Надо же было так далеко продвинуться всего лишь за двенадцать дней, размышлял молодой человек некоторое время спустя. Ещё совсем недавно он, к собственному стыду, не узнал Сэра Гарднера Уилкинсона в Хрустальном дворце - и вот уже получает приказы от Королевы Виктории в Букингемском дворце. Не считая второй подобной встречи в Виндзорском замке примерно двадцать два месяца спустя, нынешнее событие так и останется важнейшим в его жизни. Но, как всегда безукоризненно верный своему слову, Ринд не обмолвился об этом ни единой душе, даже намеком, не доверил подробностей даже личному дневнику, сохранив бесценное воспоминание в сердце, и в свой час благоговейно унёс его с собой в вечность.



[1] Халат (фр.) - Здесь и далее примечания переводчика.

[2] Египетский стиль (фр.).

[3] Хатор - в древнеегипетской мифологии и религии богиня неба и плодородия, любви и веселья. Изображалась в виде женщины с головой коровы. Считалась покровительницей женщин и детей.

[4] Перекрёсток между Трафальгарской площадью и улицей Уайтхолл, принятый за центр Лондона при отсчёте расстояний.

[5] Поперечный неф.

[6] Абу-Симбел - скала на западном берегу Нила, в которой высечены два древнеегипетских храма.

[7] Лондонская гостиница-люкс в фешенебельном районе Мейфэр.

[8] Улица в Лондоне, на которой расположены правительственные учреждения.

[9] Селение в Северной Италии, юго-западнее Алессандрии. Под Маренго во время войны Франции против 2-й антифранцузской коалиции французская армия Наполеона Бонапарта разбила австрийские войска и заняла Северную Италию.

[10] Город в Тюрингии. Вблизи Йены в 1806 г. Наполеон разбил войска Пруссии.

[11] Бывшая королевская резиденция на острове Уайт, где скончалась королева Виктория.

[12] Ежедневный бюллетень об участии членов королевской семьи в официальных мероприятиях; рассылается редакциям газет и журналов. Введён королём Георгом III в 1803 г.

[13] Курорт в графстве Перт, Шотландия.

[14] Общее название стран, прилегающих к восточной части Средиземного моря.

Школа перевода В.Баканова