Перевод Светланы Лихачевой
Кейт Донохью
Ангелы разрушения
Моим братьям и сестрам посвящается
«Надежда» – нечто с перьями –
На жердочке в душе.*
Эмили Дикинсон
-------------------------------------------------------
* Пер. О. Багарского.
------------------------------------------------------
Einst werd ich liegen im
Nirgend
Bei einem Engel irgend.
Я усну под сенью Небытия,
Там будут мой ангел – и я.
Пауль Клее
Книга I
Январь 1985 года
1
В дверь снова постучались – тихонько, нерешительно.
Маргарет выбралась из уютного кокона постели –
откинула стеганое пуховое одеяло и набросила на плечи шаль: по-зимнему веяло
холодом. Одна-одинешенька в пустом доме, она опасливо двинулась вниз по
лестнице, затаив дыхание, дабы удостовериться, что стук в дверь – не очередная
слуховая галлюцинация, потревожившая ее хрупкий сон. На четвертой снизу ступеньке
она замешкалась, вгляделась в двустворчатое оконце. Ничего – только грозная
тьма, да синий отраженный свет луны и звезд искрится на свежевыпавшем снегу.
Маргарет зашептала молитву: спаси и сохрани!
Она коснулась ладонями гладкой дубовой поверхности,
пытаясь распознать чужое присутствие по ту сторону, не видя и оставаясь
невидимой. А затем, наудачу, отперла замки и широко распахнула дверь. На
пороге, дрожа всем телом, стояла девочка – никак не старше девяти лет. У ног ее
притулился обшарпанный чемодан. Между подолом кофты и верхним краем гольфов
нагая кожа полыхала оранжево-розовым. Шапки на девочке не было; даже в тусклом
свете кончики ее ушей отсвечивали алым сквозь роскошные белокурые волосы. Холод
зримо пробирал девочку снизу доверху, костлявые коленки ударялись одна о другую,
тощие бедра так и ходили ходуном, дрожь, поднимаясь все выше, сводила судорогой
плечи, зубы непроизвольно стучали. Пальцы сжимались и разжимались,
восстанавливая кровообращение. Под поношенной клетчатой кофтой, более подходящфйей
для ранней осени, девчушка казалась сущим скелетом: сплошь прямые линии и
острые углы. Ветер продувал ее насквозь.
– Ох, бедняжка, да заходи же! И давно ты тут бродишь
на холоде?
Маргарет Квинн оглядела гостью, шагнула на крыльцо, внесла
внутрь крохотный чемоданчик и заперла за собою дверь. То, что казалось
нереальным сквозь дверной проем, теперь вторглось в безопасные пределы дома.
Девочка стояла в прихожей, отогревалась, дрожала всем телом. К матерчатой кофте
был пришпилен оборванный клочок бумажного бейджика, на нем – три буквы,
выведенные старательной, нетвердой рукой: Н-О-Р.
– Это тебя так зовут, детка? Тут чего-то не хватает. Имя
«Нора» пишется не совсем так. На конце должна быть буква «А». Ты ведь Нора, да?
Девочка не ответила. Но домашнее тепло уже разливалось
по ее жилам, растапливало понемногу оковы стылой немоты. Вот незнакомка
заметила внимательный взгляд хозяйки – и тонкие посиневшие губы сложились в гримаску.
Маргарет захлопотала: зажгла свет сперва в гостиной, затем в кухне. Девочка побрела
за ней послушно, как щенок. Маргарет чиркнула спичкой, запалила дровяную плиту,
поддела щепкой и прикрыла железную заслонку.
– Иди-ка сюда, погрейся.
Разом воскресли былые привычки и дремлющие инстинкты.
Маргарет вскипятила в кастрюльке молоко, намазала маслом соленые крекеры. Угнездившись
на стуле у плиты, девочка расстегнула кофту и с трудом выпуталась из рукавов. Очки
с толстыми стеклами затуманились; она сняла их, протерла линзы краем платья и
тут же снова водрузила на нос. К щекам вновь прихлынула кровь, глаза
разгорелись; не говоря ни слова, девочка взялась за кружку и одним глотком
осушила ее до половины.
– Извини, у меня тут только печенье с маслом. Дети ко
мне нечасто заглядывают.
Крекеры стремительно исчезали. Опустевшую чашку
наполнили заново. Старый дом постанывал и поскрипывал, пробуждаясь от сна. В
глазах девочки, где-то в самой их глубине, зажегся свет. Чинно и неподвижно
сидела она рядом с Маргарет за кухонным столом: два существа внимательно
рассматривали друг друга в обволакивающем тепле.
– Откуда ты взялась? Как ты вообще сюда попала?
Кофта соскользнула с девочкиного плеча, открыв взгляду
голубой джемпер поверх желтой блузки и белые застиранные гольфы до колен. Растрепанные
волосы скреплялись сзади двумя непарными заколками-пряжками; над
растрескавшимися губами поблескивал мучнисто-белая изморось. Размышляя над
ответом, девочка словно канула в отрешенное никуда; закрыла глаза, и на бледных
веках проступили голубые прожилки вен. Да ведь час-то поздний, спохватилась
Маргарет – и разом ощутила нелегкое бремя лет, тяжесть в руках и ногах, ноющую
боль в суставах.
– Ты вообще говорить умеешь, деточка?
– Я очень замерзла, – невозмутимо отозвалась та. – Заледенела
как сосулька. – Взрослая душа в детском теле; странная, до срока, зрелость… Девочка
залпом допила молоко, откашлялась, и тембр ее голоса поднялся на октаву выше. –
У меня всю ночь крошки во рту не было. Спасибо вам, миссис Квинн.
Маргарет удивилась было, откуда бы гостье знать ее имя.
Ну да небось на почтовом ящике прочла. Малышка зевнула, открыв взгляду неровный
ряд молочных зубов и дырок; иззубренные края моляров прорезались сквозь десны
под непривычными углами.
– Ты, надо думать, устала, девочка моя.
– Меня зовут Нора – с буквой «А» на конце. Я словно
тысячу лет глаз не смыкала.
Обе стрелки часов соскользнули с отметки «двенадцать».
– Наверху есть свободная кровать. Сперва позвоним
твоей маме…
– У меня нет мамы. И папы тоже нет. Совсем никого в
целом свете. Я – сирота, миссис Квинн.
Сердце резануло болью.
– Прости. И давно ты живешь одна-одинешенька?
– Всегда. С самого начала. Я не знаю своих родителей.
– Но откуда-то же ты пришла? Давай-ка позвоним в
полицию и спросим, не пропал ли у кого-нибудь ребенок… – Маргарет попыталась
вспомнить имя детектива – Уиллет, кажется? – того самого, что не один месяц ей докучал
после того, как исчезла Эрика. Да только дочку так и не нашли.
– Я не потерялась. – Девочка глядела на нее неотрывно,
не мигая.
От полиции все равно никакого толку нет, подумала Маргарет.
– А как же ты сюда попала?
– Искала, где бы переночевать, а у вас свет горел, и
на коврике под дверью написано: «Добро пожаловать». Вы ведь кого-то ждали?
– Никто ко мне не заходит.
– Но я же здесь.
– Это верно. – Маргарет на пальцах подсчитывала года, прикидывая
разнообразные возможности. Ее дочь пропала десять лет назад; девочке на вид чуть
меньше девяти. Вполне годилась бы ей во внучки – если допустить, что Эрика и
впрямь стала матерью. Маргарет отвела девочку наверх, в пустую комнату, куда
давно уже не заглядывала – от силы раз в месяц, смахнуть пыль с деревянного комода,
с письменного стола, с остова кровати. Не раз и не два случалось так, что она,
внезапно устав от жизни, усаживалась на край матраса, не в силах стронуться с
места. Отослав Нору умываться, Маргарет помешкала перед стенным шкафом – как
знать, что оттуда выскочит! – наконец, пошарила в темных глубинах и вытащила на
свет пропахший камфорой чемодан. Под слоями больших не по размеру жакетов и
ненадеванных платьев она отыскала детскую ночнушку – жесткую, негнущуюся,
заутюженную. Нора замоталась в старые тряпки, забралась под одеяло и чирикнула
«спокойной ночи».
– А ты помолиться перед сном не забыла? – не
задумываясь, по привычке молвила Маргарет. Как давно она не задавала такого
вопроса!
Маргарет поглядела на детскую головку на подушке и в
смутном свете различила нежданный ответ своим надеждам. Выключила лампу, насмелилась
погладить мягкие светлые волосенки, прошептала «сладких снов!», вышла – и
встала, не дыша, за дверью спальни. Прислушиваясь из коридора, разом ослабевшая
от чужого присутствия, Маргарет дождалась ровного сонного дыхания – и, покивав
в лад задремывающему ребенку, неслышно побрела назад в темную спальню.
2
В кромешной тьме дорожных знаков почти не видно. Он чуть
не столкнулся с предупреждением нос к носу, прежде чем успел прочесть: «Мост
замерзает раньше дороги», – и рассмеялся: сам-то он давно уже промерз так, что дальше
мерзнуть вроде бы и некуда. Натянув шляпу на самые уши и затолкав шарф под
воротник пальто, он зашагал на мост, пригибаясь под ветром. Влага испарялась с потрескавшейся
кожи на выбритых щеках и подбородке, студеный воздух терзал носовые пазухи.
Мороз иссушал глаза, и всякий раз, как путник смаргивал, выступали теплые слезы
– что нарушало его представления о порядке вещей. Ничьи фары не вспыхивали в
темноте; той ночью никто не попадался ему на пути. В такой поздний час, да в
такой мороз все сидели по домам, уютно угнездившись в тепле и благополучии
одеял и молитв. Он поднялся на мост, прислушался к реке, что, захлебываясь
битым льдом, неспешно ползла и плескала о длинные стальные стержни, глубоко
вошедшие в ее дно. Он шел; шаги его эхом отзывались от мостовой; он
останавливался – и мир вновь застывал в обледеневшей неподвижности.
Нарочито неспешно шагал путник через унылый тускнеющий
город, мимо закрытых ставнями окон и пустых магазинных витрин. Внизу, в долине,
остаточный оранжевый отблеск одной из последних фабрик набухал и рассеивался,
точно густеющий туман – как если бы преисподняя местного значения, печь для
сжигания отходов, постепенно прогорала, выходила из дела. Вдали от уличных
фонарей рассеянный свет померк и в хрустальном небе булавочными уколами замерцали
звезды. В уголке какого-то созвездия мигнул уголек – и прочертил летучую
параболу. Морозная ночь – самое то, что нужно, подумал путник. Там, где дома
отстояли друг от друга все дальше и дальше, шансы встретить случайного
прохожего заметно понижались. Он дошел до старой начальной школы, квадратного
кирпичного монумента, возведенного во времена процветания: в кованой ограде
недоставало зубца-другого. Даже сквозь перчатки железо холодило пальцы. По
пустому школьному двору гуляло эхо детского смеха и дрожали остаточные
изображения малышей за игрой, точно призраки полувековой давности. Чужак впитывал
воспоминания, не замечая ничего, кроме этих беженцев времени.
Повинуясь безошибочному внутреннему голосу, он прошел
сквозь лесок и добрался до небольшого домика и двора, огражденного штакетником.
Темные окна удерживали в ловушке спящих вместе с их снами – Маргарет и
подобранного ею найденыша. Чужак, описав круг, подошел к дому с фасада, остановился
у припаркованной на подъездной аллее машины – и долго, неотрывно глядел на
крыльцо и надежную дверь. Девочка нашла, что искала.
Застыв на месте, он наблюдал за старым домом, а студеный
воздух пробирал до костей, словно он простоял здесь на заиндевелой аллее не
один день. Захолустное безлюдье выпило его до дна, мертвящая тишь трех часов
утра поселила в мыслях зиму. Он – ничего более, как суть молитвы, страх в
придачу к надежде, – испытывал пределы своего нового обличия, переносил вес с
одной ноги на другую, с хрустом разминая оцепенелые мышцы и кости, круша оковы
льда. В соседнем доме затявкал песик – запрыгал на месте, пытаясь выглянуть в
окно; головенка его то показывалась, то исчезала с ритмичностью метронома. Чужак
осадил пса испепеляющим взглядом. Разрабатывая руки, сжал и разжал пальцы в
кожаных перчатках и, коснувшись края шляпы, мысленно пожелал доброй ночи матери
и ребенку, что мирно спали в доме. Прежде чем уйти, он процарапал ногтем имя
«Нориэль» на заиндевелом ветровом стекле – а потом дохнул на надпись, и слово
растаяло, словно его и не было.
3
Пол, помнится, принес ей ребенка на рассвете, разбудил
свежим запахом талька и теплой кожи. Уложил мяукающий сверточек на постель – так
близко, что Эрика, размахивая крохотным, не больше инжирины, кулачком, вполне
могла бы стукнуть маму по носу. Пол наклонился, чмокнул голую ступню, что
высунулась из-под одеяла, затем поцеловал жену в нахмуренный лоб, попрощался и
ушел на работу в новую клинику. Этот жест напомнил Маргарет о том, что дочь
явилась для них нежданной благодатью – обретенной уже после того, как иссякла
всякая надежда; она знала, что и Пол врасплох застигнут радостью и его за уши
не оттащить от колыбельки. Каждое утро – новый подарок. Вот она, перед нею – ее
новорожденная доченька, и ей любопытно все, что за пределами досягаемости. Вытянувшись
в постели, молодая мать разглядывала малышку в сумеречном свете: пытливые глазенки,
огромные, яркие, как две луны, ручки-ножки судорожно молотят в душном воздухе… Эрика
словно тянулась приблизить к себе жизнь во всех ее проявлениях. Изумлением и светоносной
тайной сиял этот взгляд: дитя по кусочку, по глоточку создавало для себя вселенную.
На протяжении первого года жизни дочурки Маргарет себя не помнила от страха:
вдруг случится что-нибудь страшное – и отнимет ее деточку. Если Эрика плакала и
никак не желала униматься, Маргарет не сомневалась: ребенок в смертельной
опасности, и никакие уверения Пола в том, что это всего лишь зубки режутся или,
может, расстройство желудка, ее не убеждали. Если девочка спала слишком долго,
Маргарет кидалась к колыбельке удостовериться, что на нежном темени пульсирует
жилка, а крохотная грудка вздымается и опадает. А вдруг дитя возьмет да и умрет
– внезапно и навсегда? Лишь держа Эрику на руках и ощущая биение ее сердца,
Маргарет отдыхала душой. Они вдвоем – против всего мира, а мир как таковой таит
угрозу. Тут вам и спутник, и водородная бомба в СССР. Чарльз Старкуэдер и Кэрил
Энн Фьюгит* рыщут по Небраске и Вайомингу. В Кентукки школьный автобус сорвался
с дороги в реку – и вот вам, пожалуйста, двадцать семь трупов. В чикагской католической
школе при пожаре погибло девяносто учеников и три монахини. Беспорядки на Кубе
и в Ираке, разъяренная толпа атаковала вице-президента Никсона в Каракасе,
китайцы бомбят друг друга на Кинмене. В теленовостях вещали все о новых и новых
жертвах, и Маргарет крепче прижимала к себе ребенка: она любой ценой защитит
дочку от бед и зла, случайного или преднамеренного!
Девочка подрастала – встала на ножки, заговорила,
пятидесятые плавно перетекли в шестидесятые, а Маргарет все тревожилась, как бы
болезнь или несчастный случай не прервали блаженный сон, и бдительным
материнским взором отслеживала острые углы, оброненные пенни и притягательные
электрические розетки. В возрасте трех лет у Эрики приключилось, о ужас, не
иначе как точечное кровоизлияние во впадинке между ключицами – ни дать не взять
ожерелье из кровавых капелек. Маргарет в панике перебирала в уме всяческие тромбоэмболические
проблемы, а ее муж-доктор диагностировал всего-навсего легкое высыпание! В
шестилетнем возрасте Эрика спрыгнула с качелей в школе – и прости-прощай,
первые молочные зубы! В семь девочка навернулась с велосипеда – пришлось наложить
два шва на подбородок. Пол собственноручно «подлатывал» дочурку до тех пор,
пока она не переросла его заботы. Но ничего страшного – если не считать этих мелких
неприятностей – так и не случилось.
-----------------------------------------------------------------------------------
* Чарльз Рэймонд Старкуэдер (Charles Raymond Starkweather, 1938-1959) – американский
серийный убийца; вместе со своей четырнадцатилетней подружкой Кэрил Энн Фьюгит
убил одиннадцать человек в Небраске и Вайоминге.
-----------------------------------------------------------------------------------
Пробудившись тем зимним утром, Маргарет решила, что
ребенок, явившийся нежданно-негаданно, словно призванный свыше – это чистая
страница, это ее шанс на закате жизни все начать заново. Ей отчаянно хотелось
пойти проверить, как там девочка, вот только стоит ли? Сам дом словно бы дышал дремотно
и ровно, оживая в девять утра и обыкновенно вновь погружаясь в апатию: округа
пустела, дети убегали в школу, а родители – на работу.
Маргарет привыкла отрешенно бродить по разоренной
пустоши жизни. Подобно уцелевшим в судьбоносной катастрофе, она кое-как подлатала
свою душу и вернулась к подобию нормальности. А теперь вот невесть откуда возникла
эта девочка, точно с неба свалилась, и твердое намерение Маргарет держаться
только воспоминаний о дочери дало трещину. Все было плохо, да – но терпимо;
пришла Нора – и мир разлетелся на куски.
4
Сосед, мистер Делароса, по пути в цветочный магазин
«Роза Росса» заглянул к Маргарет – и громко забарабанил в парадную дверь,
прервав ее дремотные грезы. С трудом спустившись вниз по лестнице, Маргарет
задержалась у зеркала при входе – поправила волосы, неодобрительно хмыкнула,
отмечая мешки под глазами. Паскуале Делароса оставался последним из
«старожилов» округи, кто еще помнил ее мужа и дочь. Когда Маргарет овдовела, он
по доброте душевной то и дело вызывался помочь ей в саду – дорожки там
расчистить, подравнять самшитовую изгородь, листья сгрести. Маргарет
отдаривалась летом – пирогами с вишней, и ромовым кексом с цукатами – под
Рождество. Просто так он в гости захаживал редко и сейчас явно смущался, что
разбудил хозяйку – неловко переступал на крыльце с ноги на ногу.
– ‘Scusi*, миссис Квинн, прошу прощения, что побеспокоил
спозаранку; просто хотел удостовериться, все ли у вас в порядке.
---------------------------------------------
* Извините (итал.).
--------------------------------------------
Прикрыв шею отворотом халата, Маргарет жестом
пригласила его зайти.
– Нет-нет, что вы, мне ж магазин открывать пора, двое
похорон на неделе. Вчера ночью вроде какой-то шум был, совсем поздно, я и
подумал, зайду-ка к миссис Квинн, спрошу, все ли у нее в порядке.
Стылый воздух леденил голые лодыжки Маргарет. Она
снова поманила гостя рукой – в дом, в тепло.
– Уж под утро, около трех. Псина моей жены – совсем passo*, прям
взбесилась, ну лаять да за хвостом гоняться. Вы ж сами знаете, животина старая,
целыми днями на кровати лежит и с места ее не сдвинешь, а тут вот в башке
чего-то перещелкнулось, как сама не своя; я ей: «Fate silenzio!»**,
ботинком в нее бросил, а она – тяф-тяф-тяф; жена в окно выглядывает и говорит:
у миссис Квинн во дворе кто-то есть, чудище какое-то; а я так в упор ничего не вижу.
Встаю сегодня утром, а она и просит: по дороге на работу загляни-ка ты к миссис
Квинн, проверь; вот я и завернул к вам, осмотрелся – вроде ничего такого. На
снегу – никаких следов. Только ваша машина… Повсюду иней, а на ветровом стекле
– ровный такой кружок, точно кто-то кипятком плеснул; ну да, наверное, ничего
страшного, верно? Вы-то сами как?
--------------------------------------------------------
* Искаж. рazzo –
сумасшедший, псих (итал.).
** Молчать! (итал.).
--------------------------------------------------------
– Ночью я ничего не слышала, мистер Делароса; спала,
как младенец. – Маргарет отвела взгляд.
– А как оно вообще – все в порядке? Что-то вы гулять
почти не выходите.
– Так холода-то какие! – Маргарет зябко потерла руки,
нарочито поежилась.
Гость намек понял, помахал рукой, поклонился, зашагал
к улице. Вновь оставшись одна, Маргарет улыбнулась про себя и танцующей
походкой впорхнула в кухню готовить завтрак, по пути извлекая из недр памяти
древний рецепт блинчиков. Уже замешивая тесто, она вспомнила, что кленового
сиропа в доме нет. Ну, ладно, сгодятся джем или сахарная пудра. Интересно,
девчушка возражать не будет?
Наверху Нора внимательно инспектировала спальню. От
пропавшей дочки остался полный комод демисезонной одежды – рубашки с длинным
рукавом, джинсы, свитера всех цветов радуги. На тарелочке – шесть обкатанных
камушков с моря. Значок с изображением голубка на грифе гитары. Еще один, с
надписью: «Макговерн-72»*. Открытая пачка жевательной резинки «Тиберри». Нора вытащила
и развернула последнюю пластинку – та высохла и рассыпалась на терракотовые
осколки. На стене над кроватью скотчем прилеплены несколько акварелей –
заснеженный лес, мост через взбаламученную реку и мальчишка с ниспадающей
волной кудрей, ни дать ни взять подросток-Иисус. Над выключателем висит
крестик. На детском письменном столе – «Таймс» десятилетней давности с
портретом суровой Пэтти Херст** под лаконичным заголовком: «ЗАДЕРЖАНА». Блок
чистой белой бумаги. Наклонив его к свету, Нора рассмотрела на поверхности
отпечаток букв LV. Ничего больше на столе не было
– только четыре школьных учебника, обернутых в коричневую упаковочную бумагу,
всю исчерченную именем «Уайли» – снова и снова, в обрамлении цветочков,
сердечек и многоголовой кобры. И – более аккуратно прорисованная загадочная
аббревиатура «АР» над парой распахнутых крыльев.
-------------------------------------------------------
* Джордж Макговерн – американский политик, кандидат на
президентских выборах 1972 года от Демократической партии.
** Патрисия Херст (Patricia
Hearst), внучка американского миллиардера и газетного магната, в 1974 году
в возрасте 19 лет была похищена группой «Симбионийская освободительная армия»
(SLA); находясь в плену, вступила в ее ряды, взяв имя «Таня»; в том же году в
составе боевой группы участвовала в ограблении банка «Хибения» в Сан-Франциско;
была объявлена в розыск и арестована в 1975 году в результате полицейской
облавы.
--------------------------------------------------------
В неглубоком ящике стола обнаружились цветные
карандаши, со следами зубов посередке, и набор разноразмерных кисточек из
верблюжьего волоса с отвердевшими, точно копья, кончиками. Нора с силой прижала
одну из них к поверхности стола, заостренный конец сплющился, засохшая краска
рассыпалась облачком янтарной пыли. Под ворохом резинок и скрепок лежали открытая
пачка сигарет и хрусткая книжечка картонных спичек. Одну сигарету Нора спрятала
в карман. В боковых ящиках стола скопился целый архив школьных сочинений и
контрольных, рисунки самых разных лет, записки и письма… и случайная семейная
фотография. Нора пристально вгляделась в снимок: трое под искусственной
серебристой новогодней елкой, девочка восседает в кресле с плетеной спинкой,
отец и мать оба положили руку на верхнюю перекладину. Фотография разорвана
надвое – отделена та часть, что с отцом, – и снова склеена скотчем. На самом
дне ящика обнаружился блокнот с набросками – накладывающиеся друг на друга лица
над пустынными дорогами, девочка в передничке, парящая над горизонтом; мальчик,
из-под стеганого одеяла бросающий вызов леопарду. Нора спрятала зарисовки к
себе под матрас – чтобы на досуге рассмотреть повнимательнее.
Снизу вкусно запахло блинами; в животе у Норы
непривычно заурчало. Она отчетливо представляла себе, как внизу в кухне женщина
замешивает тесто, накрывает на стол, готовится. Ваш выход, Нора! Приподнявшись
на цыпочки, Нора с трудом дотянулась до нижней кромки зеркала у двери. Она
послюнила пальцы, расчесала спутанные волосы, поправила очки, потренировалась
улыбаться. Освещение – самое то. Пора спускаться.
Маргарет обернулась позвать девочку и с потрясением обнаружила,
что Нора, вот она, легка на помине – стоит на пороге, одетая в клетчатую
ночнушку ее беглянки-дочери. В утреннем свете на краткий миг время словно
сместилось.
– Ну что, – сказала Нора, – мне можно остаться?
5
Шон Фаллон дождался, пока начальная школа «Дружба» почти
опустела: дети стайками умчались занимать лучшие места в автобусах, либо,
разбившись по двое и трое, пошли домой пешком. Он забился в нишу, схоронившись
под паркой и шарфом, и следил, как задиристые мальчишки постарше один за другим
исчезают за углом. Наконец-то путь свободен: надвинув капюшон на самые брови,
под стать шпиону, Шон ссутулился, поудобнее распределяя вес рюкзака, и пустился
в долгий путь до дому. Учителя, поспешавшие к машинам, на мальчика внимания не
обращали. Директор, так тот вообще чуть не задавил бедолагу. Какой-то пожилой
прохожий, проходя мимо, приподнял старомодную шляпу в знак приветствия –
мальчугана обдало волной ледяного воздуха, из носа тотчас же потекло, над
верхней губой замерзли сопли. Ветер ударил ему в лицо, взъерошил волосы – чужак
словно нес с собою зиму. Свежевыпавший снег укрыл неровные прогалины, смягчил глубокие
борозды на углах и по обочинам и цепочки старых следов вдоль тротуаров. Шон то
и дело останавливался, чтобы выписать свое имя на заиндевелых капотах позабытых-позаброшенных
машин, провести перчаткой по железной ограде, легонько ткнуть носком или
каблуком в льдистую корочку, застывшую в миниатюрных канавках и ямках – так,
чтобы зеркальная гладь пошла трещинами. Спешить незачем. Мама вернется с работы
лишь несколькими часами позже, а отец домой вообще не приходит.
Шон пристрастился к бесцельным прогулкам после школы:
очень уж не тянуло возвращаться в опустевший после родительского развода дом. Разум
привык искать утешения в отрешенной пустоте; на протяжении многих месяцев мальчуган
пестовал свое одиночество. Наедине с лесом он давал волю воображению, радуясь малым
открытиям в мире природы. Внимательно глядя под ноги на ходу, он нашел как-то
трупик дятла: ярко-желтые крылья аккуратно сложены, прижаты к крапчатому тельцу
и полоске алых перьев. А еще – берцовую кость лисицы или некрупной собаки, облепленную
рыжими муравьями. А еще – сокровища, которые можно унести с собой: тут и безупречная
спираль гигантской улиткиной раковины, и дюжина камушков с блестящими
вкраплениями кварца. Стеклянная бутылка с рельефной датой на янтарно-желтом
дне: 1903. Бейсбольная карточка с портретом Роберто Клементе, героя первенства
по бейсболу 1971 года. Пятидолларовая банкнота и восемьдесят девять центов
мелочью. Библия размером с ладонь, заляпанная запекшейся грязью. Поднимая
взгляд к небесам и отшелушивая с души тревоги, Шон наблюдал за сменой времен
года: на его глазах воздух заполнялся листвой, птицами и облаками. По осени он
то и дело видел пожилую даму, что жила сама по себе и тоже гуляла одна – видать,
потеряла что-то и теперь искала, да только никак не могла найти.
По пути домой Шону приходилось либо перелезать, либо
подныривать под ограду в одном конце двора пожилой дамы; не поднимая головы, он
пересекал открытую лужайку, перепрыгивал через второй забор на границе участка
и бежал со всех ног к улице, на которую выходил дом. Так удавалось срезать
целую милю. Каждый раз, пересекая границу, мальчик повторял по памяти
затверженное из Евангелия: «…Истинно, истинно говорю вам: кто не дверью входит,
но перелазит... тот вор и разбойник»*, – не вполне понимая, что значат эти
слова, отчего магия их только усиливалась. Шон не сомневался: хозяйка
подглядывает за ним из-за задернутых штор, ждет, чтобы он споткнулся и упал, – тут-то
она и вылетит на метле прямо из трубы. Мальчуган опасливо оглянулся на кухонное
окно, снова пригнул голову и ускорил шаг. И шепотом забормотал про себя новую
покаянную молитву.
--------------------------------------------
* Ин 10: 1.
--------------------------------------------
Уже взгромоздившись на верхнюю перекладину второго
забора, Шон заметил старуху – а рядом с ней маленькую очкастую ведьмочку. Притаились
на углу дома, в тени – и ждут. Хозяйка чопорно кутается в пальто, горло
обмотано плотным шарфом, волосы белее лунного света, лицо – сплошные углы, а
над ними нос крючковатый торчит. Безжалостный взгляд внимательно следит за чужаком.
А оборванная девчонка так и приплясывает на месте; заметила его бедственное
положение – и помчалась вперед.
– Вообще-то срезать путь через чужие владения не
полагается. – Девчонка погрозила нарушителю пальцем, подождала, подбоченившись,
пока тот высвободит ноги. Лицо ее наполовину скрывалось в тени, наполовину
высвечивалось солнцем, черты медленно обретали четкость. Шон понятия не имел,
по каким правилам играть – слезть ли ей навстречу, или поспешно отступить назад
по своим следам, или так и ждать до бесконечности верхом на заборе. Голос
девочки вспугнул горлицу: птица свистнула, вспорхнула с сахарного клена и с
криком поплыла наискось по бледному небу. Мальчишка перебросил ногу через
штакетину и полез вниз, от одной перекладины к другой. Миссис Квинн подошла
вплотную.
– Ты вообще отдаешь себе отчет, что это мой двор?
Шон оторопело кивнул. Такая заманит вкусным пряником – и в печь!
– Ну и как же тебя зовут, молодой человек?
– Шон Фаллон, мэм.
– Шон, говоришь? Сколько тебе лет? Ты в каком классе?
– В третьем. Мне восемь с половиной.
Нора бочком-бочком подобралась к нему, внимательно вгляделась
в его лицо.
– Ой, да неужели? А когда у тебя день рождения?
– Двадцать третьего августа.
– Тогда тебе не восемь с половиной. Сейчас только
январь на дворе. Тебе всего лишь восемь с четвертью.
Мальчик смущенно заморгал в ярком солнечном свете. А не то так посадит в клетку, подвесит под
потолок, да примется откармливать хлебом с молоком!
Миссис Квинн встала между детьми.
– Ты тут путь срезаешь всякий день, я все вижу. Иногда
даже дважды в день – утром и вечером. По дороге в школу и из школы, небось?
Шон молча глядел вниз, на снег под ботинками. Перемелет косточки на муку, испечет хлеб…
– Отныне будешь и ее с собой брать. А после уроков – домой
провожать. Она в третьем классе, как и ты. Зайдешь завтра чуть пораньше и
отведешь ее в кабинет директора. Все необходимые бумаги пусть пришлют мне, я их
прямо здесь заполню. Ты меня понял, Шон Фаллон? – И старуха ухватила мальчугана
двумя пальцами за подбородок, чтобы тот видел: она улыбается. Шон коротко кивнул
в знак согласия.
Бабушка и внучка зашагали обратно к дому. На полпути
хозяйка обернулась.
– Кстати, меня зовут…
– Миссис Квинн, – докончил он. – Да вас все знают. Всем
известно, кто живет в этом доме.
Маргарет вытолкнула девочку вперед, чтобы Шон запомнил
ее в лицо.
– А это – Нора. – Девочка ужом вывернулась из-под ее
руки и показала мальчишке язык. – Нора Квинн, моя внучка.
6
Они доставали из Нориного чемоданчика вещицу за
вещицей – весь ее скудный запас. Миссис Квинн внимательно разглядывала каждый
предмет, а девочка пересказывала его историю и всю сентиментальную подоплеку,
затем вещь складывали и отправляли в одну из двух стопок: то, что можно
постирать, подлатать и носить снова, и на выброс – выкинуть или еще лучше вынести
на задний двор и сжечь в бочке под сеткой. Маргарет то и дело снисходила к жалобным
просьбам девочки – и победа оставалась за ней. Так была помилована уже обреченная
кукла. Пощадили и белый свитер с бурыми пятнами на запястьях. Носки, опять же,
можно и заштопать. Однако по большей части заношенные сиротские вещи
представляли собою зрелище воистину жалкое.
– Да как же можно так жить-то? – воскликнула миссис
Квинн, демонстрируя застиранные до серого цвета трусики с множеством дырок.
Нора крутнулась на месте – и плюхнулась на постель.
– А мне повезло. На мне – благодать.
– Давай-ка поищем тебе что-нибудь поприличнее. – Маргарет
притащила сундук кедрового дерева, что вот уж почти десять лет пылился в чулане.
– Правда, это все старое. Но ты ведь возражать не станешь, правда? Осталось с
тех времен, когда ей было столько же, сколько тебе – двадцать лет назад. Если
вещи Эрики не подойдут, завтра схожу в магазин, пока ты будешь в школе.
– А зачем мне в школу? Я бы лучше здесь, с вами
осталась – по дому бы вам помогала.
– Нет, надо держаться плана. Если тебя здесь заметят,
то удивятся, отчего ты не в школе.
– Тогда отчего вы сами меня не отведете?
– Не хочу, чтобы меня видели – до поры до времени. Люди
назойливы, вопросы задавать станут. Чем меньше обо мне вспоминают, тем лучше.
Если ты останешься в моем доме, изволь следовать моим правилам. Скажи там, что
я живу затворницей, до школы дойти никак не могу. Слишком много воспоминаний. –
Маргарет откинула крючок, осторожно приподняла крышку на петлях, опустилась на
колени перед открытой «сокровищницей».
– Ну, а мне не нужен никакой такой Шон Фаллон…
– Цыц! – С самого верха Маргарет достала выпускное
платье и осторожно разложила его на кровати. Завороженная блестящей тафтой,
Нора спрыгнула на пол и, опираясь ручонкой о спину хозяйки, заглянула внутрь
сундука. За семь лет с тех пор, как умер Пол, никто не прикасался к Маргарет
так. Вместе они с девочкой сошлись на белой блузке, шерстяной юбке и жестких
кожаных туфельках «Мэри-Джейн» – на плоской подошве, с круглым носком и
ремешком на подъеме. На самом дне сундука покоились крестильная рубашечка,
пастельного цвета пижамка и прочие сувениры детства, заботливо прикрытые
плотной вышитой шалью. Миссис Квинн провела рукой по узору и улыбнулась про
себя: про этот ценный трофей она напрочь позабыла! Она продемонстрировала
девочке рисунок: вдоль каймы – две ламы, а позади них возвышаются Анды, выполненные
в технике аппликации.
– Это моя младшая сестренка некогда из Перу привезла
под Рождество. Зимой Эрика носила эту шаль не снимая каждый Божий день – когда
была в твоем возрасте. Тебе Диана понравится – хитрюга, что твоя ворона. Прямо
как ты.
– Как красиво! – восхитилась девочка.
Маргарет перевернула шаль на другую сторону, чтобы Нора
полюбовалась и на стилизованное круглое алое лицо в окружении взвихренных крыл
или облаков.
Глаза Норы расширились.
– Ух ты, серафим!
– Да что ты такое говоришь? Это же солнышко, оно всем нам
улыбается.
– Нет, серафим! Ну, знаете, бывают такие серафимы и
херувимы…
– Хватит чушь молоть. – Маргарет сгребла одежду в
охапку. – Завтра – тяжелый день, спать пора!
Девочка наконец-то заснула, а у Маргарет стиральная
машина и сушка работали допоздна. Свежепостиранное белье она складывала под
одиннадцатичасовые новости. Мышцы у нее одеревенели, дыхания не хватало – но
она сложила-таки все Норины одежды в аккуратную стопочку, неправдоподобно
маленькую, точно гардероб куклы, вот только края и кромки обтрепались от долгой
носки и сделались мягкими и рыхлыми от времени. Она разгладила тючок рукой и оставила
его у двери в спальню, как некогда делала ее мать – давным-давно, когда
Маргарет с Дианой были детьми. Две стопки для двух маленьких девочек; мама
вечно путала одежду сестер, и они выискивали в куче свои носки и белье,
жалуясь, как плохо мама знает собственных дочерей. Или просто, не говоря ни
слова, тырили друг у друга любимые вещицы.
Диана в жизни не поймет, с какой стати сестра решила
оставить найденыша себе. Да Маргарет и сама не знала, что на нее нашло; она
отозвалась на властную притягательность, исходящую от этой девочки, словно Нора
всегда была частью ее жизни. На протяжении десяти лет она просила и умоляла, но
никто так и не пришел к ее двери: как же теперь отвергнуть ответ, как прогнать
ребенка! А если и придется немножко приврать, думала Маргарет, так и что с
того, пусть даже сестру до глубины души шокирует столь вопиющий обман. Из
прихожей, прижавшись ухом к закрытой двери, она слушала ровное дыхание Норы. До
сих пор чувствуя теплый оттиск на спине – там, где девочка прикоснулась к ней
ладонью.
7
Зимой Пол отправлял девочку поутру в школу, закутав с
головы до ног, а из окна спальни Маргарет наблюдала, как та откидывает капюшон,
расстегивает молнию на пальтишке и бежит, летит навстречу друзьям – сумка с учебниками
на одном ремешке болтается. За пределами дома Эрика жила своей собственной
жизнью, вот только отец осознал это слишком поздно, когда уже перестал быть ее
защитником и наставником. В десятилетнем возрасте она надерзила отцу за столом:
сперва всего-то навсего пошутила – с оттенком сарказма, но очень скоро научилась
закатывать глаза на все его робкие попытки к выражению нежности, на его все
более отчаянные маневры по отвоеванию дочки. Стремительный натиск пубертата еще
больше углубил пропасть. Эрика ускользала, уходила прочь, а Пол понятия не имел,
как преодолеть расстояние между его ласковой лапочкой-дочкой и угрюмым отрочеством.
Со своего наблюдательного пункта за кухонным окном
Маргарет наблюдала за детьми во дворе. Приглядывалась к верхушкам деревьев в
садике за домом, вспоминая, как Пол с Эрикой давным-давно упустили змея; гадая,
не цепляется ли и по сей день за голые сучья какой-нибудь обрывок старой
тряпки. Высоко в ветвях кряжистого дуба сокол криком приветствовал первый свет
– птицу встревожил странный блеск, мерцающий в безлюдном лесу. Темная фигура поплотнее
закуталась в пальто, тщась скрыть свою сущность.
Дети подняли глаза, ища, откуда донесся пронзительный звук.
Нора указала Шону в нужном направлении – мальчуган проследил глазами прямую
линию от варежки до птицы. Сапсан вспугнул двух ворон: сипло каркая, они кинулись
в погоню и неотступно преследовали жертву, пока все трое не исчезли за купой
деревьев.
Маргарет прикинула расстояние, высмотрела сокола в
небесах – мысленно вновь и вновь переписывая тщательно составленную записку с
просьбой принять внучку в третий класс начальной школы. В панике она выдумала
целую историю про распавшуюся семью и горестную мать-одиночку, которой некуда податься,
и в завершение просила прислать ей необходимые бланки на дом через девочку
именем Нора. Маргарет извела три черновика, пытаясь изобразить безропотное
смирение перед лицом необходимости позаботиться о бедном ребенке, и, наконец,
завершающий удар – последняя фраза: «Всем нам Господь посылает свой крест». За
завтраком миссис Квинн отрепетировала ложь, полагаясь, что Нора затвердит
детали наизусть и засвидетельствует их подлинность. Она вложила письмо в карман
потрепанной куртки, подождала у двери, пока не появился верный своему обещанию
Шон Фаллон, а потом стояла и смотрела, как дети уходят вдвоем: непросто было
Норе подстроиться под стремительный шаг своего спутника! Занавески на кухонном
окне в доме Делароса рывком задернулись; от внимания соседей девочка с
мальчиком не укрылись. Придется что-нибудь измыслить – вопросы неизбежны. В дом
вернулся старый враг – тишина.
С чашкой кофе в руке Маргарет отрешенно глядела на
миску с кашей и пустой стакан из-под сока на другом конце стола и гадала, как же
это ее угораздило допустить, чтобы все настолько разладилось. Девочка всего-то
две ночи провела в ее доме, а Маргарет уже готова защищать ее, прибегнув к самой
что ни на есть вопиющей лжи. Как будто Нора и впрямь дочь ее дочери, внучка, которую
Маргарет любила всю жизнь.
Ах, будь это правдой, она бы сама проводила ребенка до
школы и гордо представила ее всем и каждому! К пешим прогулкам Маргарет
привыкла и утешалась ими даже в самые холодные месяцы; с тех пор, как пропала
ее дочь, Маргарет бродила повсюду, каждый Божий день, по проселочным дорогам на
окраинах и предместьях, а когда дурная молва поутихла, доходила даже до
скопления магазинчиков, офисных зданий и красно-коричневых особняков у моста,
что, собственно, и составляли город как таковой. Те, кто знал ее историю,
утверждали, будто Маргарет ищет хоть какую-нибудь путеводную нить; обшаривает
взглядом землю или щебень у обочины, надеясь найти ключ к разгадке.
На протяжении того, первого года после исчезновения
дочери муж составлял ей компанию. Они выбирали дороги тихие, безлюдные, где
невелик шанс повстречать знакомого или чужого. Тяжело ступая сквозь время, они бродили
по оленьим тропам или по велосипедной дорожке, что город проложил вдоль водоотводной
канавы, да только редкий велосипедист ею пользовался. Однажды жарким летним
вечером Пол прикинул, что они уже обошли вокруг света – просто-напросто снова и
снова возвращаясь по своим следам. Партнеры, объединенные общей потерей.
Эрика родилась поздно – как нежданный подарок судьбы.
Сколько лет муж с женой молились о ребенке, обращались к специалистам по
фертильности, прибегали к самым экзотическим методикам!.. Когда на свет
появилась их единственная доченька, Маргарет исполнилось тридцать семь, а Пол
был лет на двенадцать ее старше и ребенку годился в дедушки. Невзирая на
предостережения жены, он безбожно баловал девочку; сбежав из дома, Эрика
разбила отцу сердце, подрубила под самый корень. Не сразу, нет, но медленно и
неотвратимо, как плющ душит дерево. Четырьмя годами позже не стало и его. Тоже выход,
своего рода эвтаназия. Маргарет похоронила мужа за церковью святой Анны – и
снова пустилась в путь: уходила в холмы вокруг долины, чтобы побыть одной, скрыться
с глаз, слушать только ветер, наблюдать лишь прилет певчих птиц в марте, да отлет
их в сентябре.
А теперь вот старость и зима держали ее в заточении.
Первые приступы тупой боли накатили в прошлом ноябре; к Рождеству, когда градусник
показывал температуру ниже нуля, она уже и помыслить не могла, чтобы выйти
наружу. Ее терзала какая-то странная немощь. Ноги – не ноги, а пальмы в
горшках. Кончики пальцев немели, «отключались». Локоть окостенел и никак не
сгибался. По-птичьи хрупкие, кости ее казались полыми – куда только костный
мозг подевался? Налетит ветер – того и гляди, в Канзас унесет. А хуже всего то,
что в теле угнездилась безжалостная усталость, против которой не помогали
привычные средства – сон и отдых. Она была что часы, в которых кончился завод:
отставала от времени. Когда появилась Нора, первым побуждением Маргарет было
выяснить правду, отослать девочку туда, откуда она взялась, куда бы то ни было…
но, может, так Господь ответил на ее бессчетные молитвы? – думала она. Хоть
какое-то общество, хоть какое-то возмещение того, что у нее отняли.
Так что, хочешь не хочешь, а придется всех одурачить –
и соседей, и школу, и сестрицу Диану, единственную оставшуюся у нее
родственницу. В чашке кофе плавала ресничка. Маргарет разгладила ладонями
скатерть, расправила складочки, заметные только на ощупь.
– Душно здесь, – произнесла она, хотя рядом никого не
было. Открыла окно: в воздухе звенел крик, одинокий плач того, кому зимовать-то
не следовало, но за все утро сапсана она так и не высмотрела. В небесах –
ничего, кроме яркой синевы.
8
Беседа с директором состоялась в его тесном, сыром кабинете,
в самом сердце старинного, отмирающего особняка в стиле «крафтсмен»*. На
канцелярских шкафах безвольно обвисал папоротник с побуревшими, ломкими
листьями. На стенах тут и там – галерея фотографий и плакатов, отмечающих
карьеру молодого человека в начальной школе «Дружба» – самый ранний, от 1970
года, приветствовал его «на борт». Невзирая на неослабный поток горячего
воздуха из печи, он, похоже, все равно мерз в своем небесно-голубом свитере,
из-под которого робко выглядывали желтая полосатая рубашка и темно-синий
галстук в якорьках. Директор, мистер Тейлор, прочитывал очередной фрагмент
письма миссис Квинн, вскидывал глаза на девочку, что с улыбкой стояла перед
ним, и вновь принимался искать в тексте нужное место. Наконец он дошел до
конца, и губы его недоуменно дернулись, проговаривая: «…свой крест». Нора
заправила свисающие сосульками волосы за уши и изогнула бровь. Внимание
директора переключилось на нее.
-----------------------------------------
* Американский стиль «крафтсмен» (American Craftsman Style) в
жилищной архитектуре, дизайне интерьера и декоративном искусстве, пользовался
популярностью в конце XIX – начале XX века. Для него характерна четкость линий, солидная
надежность конструкции, использование природных материалов и «ручная работа» – по
контрасту с безликим массовым производством.
----------------------------------------
– Крайне любопытно.
– В какой именно части?
– В общем и целом. В том, что касается твоей печально
известной мамочки. И твоей бабушки, миссис Квинн. А почему, собственно, она
сама тебя сегодня не привела?
Готовая к этому вопросу девочка изрекла свою первую
ложь:
– Она в некотором роде инвалид.
– Инвалид? Как можно быть инвалидом «в некотором
роде»? Ты вообще знаешь, что означает это слово?
Нора понизила голос, заговорила медленнее.
– Боюсь, у нее агорафобия. – Видя, что собеседник не
понял, девочка переформулировала: – Ну, страх перед открытым пространством. Бабушка
старается по возможности не выходить из дома.
– Юная леди, я сам отлично знаю, что такое агро…
– Бабушка так до конца и не оправилась. Я для нее –
просто подарок судьбы, на самом-то деле. Вы представить себе не можете, как для
нее мучительны самые простые действия. За продуктами сходить, мусор вынести,
почта, опять же…
– А ты, значит, ее внучка. Где же твои родители?
– Мистер Тейлор, здесь, в письме, все сказано, черным
по белому. Вы хотите, чтобы я это озвучила?
– Да, но…
– Ни папе, ни маме я не нужна – вот и все, как ни
печально. – Девочка глядела на директора, не отводя глаз.
Он пошарил в ящике стола в поисках нужных бланков,
перебрал разноцветную стопку бумаг.
– Думаю, мы сможем тебя принять, мисс…
– Квинн.
Девочка подалась вперед, уперлась кончиками пальцев в
край директорского стола. Ногти были обкусаны «до мяса».
– Да, верно. Пусть твоя бабушка заполнит вот эти
бланки, подпишет их, и как только из твоей предыдущей школы перешлют твое
личное дело, ты будешь зачислена официально.
Нора тяжко вздохнула, повесила голову.
– А я никогда прежде в школу не ходила. Не слыхали про
Джона Хольта и его книгу «Учимся сами»? Про систему домашнего обучения?
Мистер Тейлор поднял глаза от папки, которую сосредоточенно
просматривал.
– Ты хочешь сказать, мама вообще не отдавала тебя в
школу? Но дома-то она с тобой занималась? Ну, чтобы хоть сколько-нибудь тебя
подготовить?
Он внимательно вгляделся в детское личико, – смышленое,
взволнованное, предвкушающее, – а затем по-быстрому нацарапал записку к
учительнице, небрежным жестом отослал от себя девочку и вновь склонился над
бумагами. Пусть себе идет в третий класс, как-нибудь разберемся. На полях он
черкнул себе напоминание: позвонить миссис Квинн, и запихнул письмо в
переполненный ящик «входящие».
Нора опрометью понеслась по коридору в класс: пальто
развевалось позади точно парус на ветру, туфли на тонкой подошве поскрипывали о
линолиум на каждом триумфальном шаге. У кабинета номер девять Нора перевела дух
– и заглянула внутрь сквозь прямоугольное окошко, проделанное в двери, узкое,
точно амбразура в замковой стене. Шон Фаллон сидел во втором ряду, на четвертом
месте; ближайшее свободное место было в третьем ряду, пятое по счету, достаточно
близко для того, чтобы наблюдать за мальчуганом, оставаясь при этом незамеченной.
Никто из детей не заметил ее лица в оправе оконца; все прилежно корпели над
прописями, следя, как пальцы выводят закрученные вправо спиральки, столь
любимые сторонниками метода Палмера*. Восемь мальчиков, двенадцать девочек;
если никто из детей не отсутствует или не вышел в туалет, то она будет двадцать
первая; не так хорошо, конечно, как простое число, зато – это же тройка,
помноженная на семерку, целых два счастливых числа. Нора открыла дверь, прошагала
прямиком к учительнице, вручила ей послание от директора и, склонившись над ее
плечом, точно ива, в свою очередь ознакомилась с содержанием записки.
Дети разом оторвались от прописей. Учительница заставила
девочку выпрямиться – дескать, не сутулься! – и протянула руку.
------------------------------------------------------
* Метод Палмера в обучении чистописанию был разработан
и внедрен Остином Палмером в начале 1900 гг. и пользовался в США большой
популярностью. В рамках этого метода дети обучаются писать прописными буквами с
помощью ритмичных движений руки и плеча.
------------------------------------------------------
– Здравствуй, Нора Квинн, – громким театральным шопотом
произнесла она. – Я – миссис Паттерсон.
– Очень приятно, – прошептала Нора в ответ и пожала
протянутую руку: крепкое предплечье так и заходило ходуном, ритмично, словно
поршень.
Миссис Паттерсон высвободила пальцы, встала рядом с
девочкой, повернулась лицом к двадцати парам любопытных вытаращенных глазенок –
точно из глубины двадцати бочонков.
– Дети, это Нора Квинн, с сегодняшнего дня она будет
учиться в нашем классе. А теперь, Нора, расскажешь нам немного о себе?
Дети выпрямились на стульях и так и ели глазами Нору,
изготовившись вынести приговор: ну-ка, что же скажет новенькая, судьбой
заброшенная в их круг?
– Мне скоро девять. Я люблю птиц – вообще-то я люблю
все, что летает, – и леопардов. А брюссельскую капусту терпеть не могу. В
последний раз, когда меня попробовали накормить брюссельской капустой, я ее потихоньку
за батарею выбросила.
Мальчишки и девчонки засмеялись, но испепеляющий
взгляд миссис Паттерсон тут же привел их в чувство.
– Откуда же ты будешь?
– Ой, да где я только ни жила, то здесь, то там. Сейчас
живу у миссис Квинн. Это моя бабушка.
По классу прокатилась новая волна охов, ахов и смешков
– и на сей раз сурового взгляда оказалось недостаточно. Миссис Паттерсон
постучала костяшками пальцев по столу.
– Очень многие дети живут с бабушкой и дедушкой, и не
думаю, что это повод…
Двое мальчишек в глубине заговорщицки хихикали,
указывая на Норины старые туфли. Чувствуя, что ситуация вот-вот выйдет из-под
контроля, – а ведь так хорошо все начиналось! – учительница разом оборвала
церемонию знакомства.
– Теперь все взяли ручки и вернулись к прописям. Нора,
у окошка есть свободное место.
– Если вы не возражаете, миссис Паттерсон, я бы
предпочла сидеть вон там, позади.
– Да садись, где хочешь, детка. Надеюсь, все остальные
познакомятся с Норой на перемене; уверена, вы быстро подружитесь. На прогулку
мы сегодня не пойдем, уж больно холодно.
По пути к пятому месту в третьем ряду Нора задержалась,
подмигнула Шону Фаллону и, повернувшись к девочке напротив него, попросила:
– Шарон, у тебя запасной ручки и листка не найдется?
Не задумываясь, девочка отложила тетрадку, выдвинула
ящик – и лишь протягивая Норе ручку, с запозданием подивилась, откуда новенькая
знает ее имя.
– А я умею читать вверх ногами, – объяснила Нора и
провела пальчиком по надписи «Шарон» в правом верхнем углу страницы.
Уроки шли своим чередом, до тех пор, пока не прозвонил
звонок на ланч. Миссис Квинн никакой еды для найденыша не запаковала, так что
Шон Фаллон отдал Норе половину своего бутерброда, с белым хлебом и яблочным
повидлом. Пересчитав свои «соломки», Шарон Хоппер честно поделила их на две
кучки и одну придвинула к Норе. Гейл Уоттс отдала ей пакетик с молоком: она
такие каждый день покупала по маминому настоянию – и выкидывала
нераспечатанными. Марк Белладжио пожертвовал добрую половину мандарина. Дори
Тилгман – песочный коржик в форме замочка. «Их называют “пенсильванки”», – сообщила
она Норе, словно та приехала из-за границы.
В иерархии начальной школы их столик далеко отстоял от
эпицентра популярности, хотя всеми презираемыми изгоями эти дети не были –
просто они как бы выпали из поля зрения, внимания на них никто не обращал. Гул
сотни голосов то нарастал, то затихал. По кафетерию из конца в конец прокатывался
смех и затухал вновь. Из дальнего угла донесся вопль – прелюдия к беготне
вокруг столика. Ножки стульев поскрипывали о линолеум; какой-то рыжеволосый
мальчуган отнес свой поднос к мусорному баку, вытащил из кармана томик в
бумажной обложке, прислонился к стене и стал читать. За соседним столиком великовозрастный
ловелас в коричневой спортивной куртке из плиса выпрашивал хрустящий картофель
у стайки восхищенных девчат. Посмотрев в третьем направлении, Нора увидела
сестренок-близняшек: они синхронно слизывали пудинг с пластмассовых ложечек,
отражая друг друга точно в зеркале. Повсюду вокруг третьеклассники взахлеб
болтали про своих друзей и одноклассников, но сути сплетен она не улавливала.
Когда ланч подошел к концу, Нора хлопнула ладонями по
столешнице и поблагодарила сотрапезников за щедрое угощение. А затем оторвала
полоску от бурого бумажного пакета, сложила получившийся квадрат по хитрой
схеме, аккуратно заправила уголки в проделанные отверстия, подула в дырочку. И бумажная
заготовка, точно воздушный шарик, развернулась в полый кубик. Легким шлепком
ладони Нора подкинула его в воздух. Шон, завороженный фокусом, неотрывно
наблюдал за творческим процессом. Дети по очереди перебрасывали игрушку через стол,
точно волейбольный мячик. Кубик вернулся к Норе, она поймала его в полете,
поднесла к губам, запрокинула голову и принялась равномерно дуть – бумажная
игрушка закрутилась на одном уголке, точно четырехугольный волчок-дрейдл. Но тут
подошел мистер Тейлор, сцапал кубик в воздухе, отобрал забаву. Едва он
повернулся спиной, Нора показала ему язык – точно боевое знамя подняла. Дети
восторженно загомонили.
9
Пока девочка-найденыш была в школе, миссис Квинн неприкаянно
бродила среди вращающихся «каруселей»-вешалок по секции одежды для девочек в «Дж.
К. Мерфи»*.
После праздников на зимние пальто цены уже снизили,
хотя зима стояла в разгаре, самые морозы еще впереди. Маргарет выбрала для Норы
серую парку, отделанную искусственным кроликом. Хорошо, пальто приглядела… а
что еще? Она удрученно теребила плисовые куртки и фланелевые ночнушки, вся во
власти воспоминаний. Дважды по десять лет минуло с тех пор, как она привела в
«Мерфи» Эрику: в 1965 году. Тогда все было проще – и одежда, и девочки. Тень
дочери влеклась за нею по проходам между полками – ну да, в те времена девчушка
просто обожала ходить по магазинам! Вцепившись в руку матери, Эрика,
пританцовывая, перебегала от стенда к стенду, «западая» на яркие цвета и самые
безумные модели.
-----------------------------------------------------
* «Дж. К. Мерфи» – сеть недорогих американских
универмагов, основанная в
-----------------------------------------------------
Затерявшись в прошлом, Маргарет не замечала мужчину в
пальто из верблюжьей шерсти, что ходил за ней следом по всему магазину и
останавливался за несколько вешалок до нее всякий раз, как она задерживалась
сверить размер. Он перебрасывал из руки в руку мягкую фетровую шляпу – ему явно
не терпелось снова ею прикрыться. Когда Маргарет оглядывалась в его сторону, незнакомец
застывал под стать манекену и не двигался до тех пор, пока ее снова не отвлекало
что-нибудь яркое и броское. Заметный в силу одного своего присутствия, усилием
воли он становился незаметен. Сливался с общим фоном, исчезал в гуще висящей
одежды.
В целом покупателей было – раз, два и обчелся, и все
женщины, такие же, как Маргарет. Вдовы, наверное, и уж конечно – бабушки; выбирают
деньрожденческие подарки или к скидкам приглядываются, чтобы купить вещь-другую
по дешевке, да убрать под спуд до будущей зимы. Словно в трансе, бродят от полки
к полке – и в каждом лице Маргарет прочитывала горе или разочарование: надежды
и мечты, уценка – сорок процентов. Интересно, а другие, в свой черед, способны
распознать стыд, что плещется в ее глазах и намертво выгравирован на челе? Те,
другие, если они ее вообще замечают, наверняка же узнали в ней ту женщину, чья
дочка сбежала из дому, вляпалась в неприятности и так и не вернулась. Когда заварилась
вся эта каша, фотографии Эрики были и в прессе, и по телевизору транслировались;
да и Маргарет с Полом как-то раз угодили на первую страницу местной газетенки. Даже
не помня подробностей, встречные инстинктивно прозревали в ней сестру по
несчастью: и у нее сердце разбито, и она скорбит о невосполнимых утратах. Но
девочка-найденыш была ее тайной, и Маргарет вцепилась в эту тайну мертвой
хваткой, со всем неистовством необузданного счастья. Маргарет сняла с вешалки
парку, по-быстрому выбрала вязаную шапочку, шарф и красные варежки в тон,
заплатила, вышла. Подумала, не заглянуть ли в цветочный магазин «Роза Росса»
повидаться с соседом, но решила, что разговоры разговаривать не в настроении.
По пути к машине, припаркованной на Робинсон-стрит, Маргарет
предстояло пройти мимо дешевого ресторанчика, куда они с Эрикой встарь
частенько забегали – полакомиться мороженым или съесть «напополам» кусок
шоколадного кекса. Мороз обжигал щеки; вновь накатила безнадежная усталость. А
чего бы и впрямь не зайти выпить чашечку кофе и согреться, прежде чем ехать
домой? В одиннадцать часов народу почти не было, она выбрала столик подальше от
сквозняка. Внутренняя отделка со времен семидесятых осталась прежней – тот же
растрескавшийся виниловый пол, бордовые кабинки, хром, поблекший до матового
блеска посеребренного зеркала; заламинированные меню предлагают все тот же
выбор блюд – со времен ее последнего визита изменились только цены. Пока
Маргарет просматривала ассортимент, пытаясь решить, не повредит ли желудку
кусочек пирога, появилась официантка. Присутствие молодой женщины ощущалось в
полной мере: униформа – темно-горчичного цвета; вот стакан с водой глухо
стукнул о стол, серебряные приборы, завернутые в бумажную салфетку,
бесцеремонно брошены на подставку для тарелки. Маргарет подняла глаза –
невысоко, только до именного жетона: «Джойс».
– Чего вам подать, милая?
Верните мне
дочку – такой, какой она была в девять лет.
– Просто кофе, – попросила Маргарет. – И… ох, даже не
знаю… что у вас сегодня из пирогов повкуснее?
– Есть яблочный, черничный, тыквенный; есть с вишней,
с черешней, с грушей, есть с лимонным безе, с банановым кремом и кокосовым
кремом, хотя кокосовый уже пару дней как в холодильнике залежался. Никому-то
кокос не нравится. В это время года фрукты, конечно, консервированные, но вот
яблоки в яблочном пироге настоящие.
Голос официантки, эхом прокатившись сквозь года, наконец-то
зафиксировался в памяти. Когда-то, во время оно, Маргарет знала эту девушку.
Она тут же отвела глаза и принялась внимательно изучать свои ногти.
– Вишневый, будьте добры. Совсем небольшой кусочек.
Официантка направилась в кухню; Маргарет проводила ее
взглядом. Так же жадно она рассматривала всех молодых женщин, пытаясь распознать
в их фигурах и лицах нечто от своей собственной дочки, подсказку, намек на то, как
Эрика выглядит сейчас, как поступает, что чувствует и думает. Тщась прочесть на
поверхности чужих жизней – подробности Эриковой, Маргарет поневоле придирчиво изучала
нынешних девиц – их легкие, разлетающиеся прически, и уже затухающую моду на
полиэстеровые дискотечные «прикиды», и удивительную способность совершенно
затмевать старшее поколение. Девушки здорово изменились с тех пор, как сама она
принадлежала к их роду-племени. Не стесняются своей сексуальности, ничегошеньки-то
не прячут, – ни подвязок, ни «косточек», ни корсетов! Открытые, дерзкие…
Официантка вернулась, с улыбкой выставила на стол
чашку, молоко, сахар и сиротливый кусочек пирога – сиропообразная начинка алела
как кровь.
– Простите, – вдруг сказала девушка, – а мы с вами не
знакомы, часом? Вы ведь мама Эрики, да?
Миссис Квинн промолчала в знак подтверждения.
Девочка-старшеклассница повзрослела на десять лет, но, конечно же, Маргарет отлично
ее помнила. Когда Эрика сбежала, все ее друзья-подружки исчезли вместе с нею, перестали
заходить в гости; их лица, лица подростков, так и законсервировались во времени.
Однако Маргарет и сейчас умела разглядеть смешливую девчушку за измученными
заботой чертами.
– Я Джойс. Джойс Уэверли, хотя вы наверняка помните меня
под девичьей фамилией – Грин. – Она взмахнула обветренной покрасневшей рукой,
демонстрируя обручальное кольцо – и еще одно, в знак помолвки. – Мы с Эрикой в
старших классах вместе учились.
– Джойс Грин, конечно! – Разумеется, Маргарет все
помнила.
– До чего приятно вас видеть. Не возражаете, если я посижу
тут с вами? – Официантка сдвинула в сторону супермаркетовские пакеты и втиснулась
за столик напротив Маргарет.
– Я теперь замужем, – похвасталась она. – Вот уж семь
лет как. Одного мальчишку родила; и второй на подходе. Джейсоном звать – в
смысле, сына. Как этого назовем, не знаю, может, Мак-Трак, – прям из ниоткуда
появился, ну чисто грузовик из-за угла, – с ног сшиб. А вы как, миссис Квинн?
Как Эрика? Сто лет никаких от нее весточек. Она все еще на западе? Где-то в
Аризоне, а не то в Нью-Мексико? В голове не укладывается, как там можно жить –
все равно что в чужой стране.
– Да, Эрика по-прежнему там, – солгала Маргарет. Она
понятия не имела, где сейчас ее дочь. – У нее все в порядке.
Подруга дочери наклонилась через стол и прошептала:
– То есть из неприятностей она выпуталась? А замуж-то
вышла? Детишки есть?
Миссис Квинн отхлебнула кофе.
– Дочурка, одна. Собственно говоря, она ко мне как раз
погостить приехала. – Маргарет кивнула на пакеты. – Я тут по магазинам
прошлась, накупила бедняжке приличной зимней одежды.
– Ужасть до чего люблю девчачьи одежки – мальчишечьим
не чета! – Джойс Уэверли уже вовсю потрошила пакеты. Вытащила серую парку,
потерлась щекой об искусственный кроличий мех. – У них там в пустыне пальто да
варежки, небось, не в ходу.
– Это для моей внученьки, – гордо возвестила Маргарет.
– Для Норы. Норы Квинн.
Незнакомец за столиком у самой двери терпеливо ждал,
пока официантка его заметит. Наконец, Джойс направилась к нему.
– Вы не возражаете, если я полюбопытствую, кто эта
женщина? Которая только что ушла. Ну, вы с ней еще сидели рядышком да болтали?
– Миссис Квинн? – Джойс опустила карандаш и блокнот.
Незнакомец выглядел вполне респектабельно: добрый такой, благодушный, слегка на
ее дедушку смахивает.
– Я так и подумал… Сколько лет, сколько зим!
– Да я сама здорово удивилась. Мы ж с ней старые
знакомые. Я с ее дочуркой, Эрикой, дружила; после той истории она так и живет
сущей затворницей.
Незнакомец потеребил край шляпы, что лежала рядом с
сахарницей.
– Истории, говорите?..
– Да вы наверняка помните, – подхватила официантка. –
Все решили, что тот мальчишка, Уайли, ее похитил, а я так считаю, они вместе
сбежали. Да про эту сладкую парочку вся школа знала.
– А, верно. История.
Льдисто-синие глаза пригвоздили ее к месту. До чего ж
он, верно, был хорош в юности, некстати подумалось официантке. Незнакомец
неотрывно глядел на нее – и в лоне ее взыграл, затрепыхался младенец. Он поднял
руку, подержал ладонь над ее взбугрившимся животом.
– Можно?
Джойс кивнула.
Он возложил руку на то самое место, где зашевелился ребенок.
Джойс вздрогнула от удовольствия: по коже разлилось тепло, всепроникающий жар
растекался по всему телу. Нерожденное дитя затихло, словно убаюканное. Отняв
руку, незнакомец откинулся к стене.
– Итак, моя добрая старая знакомая миссис Квинн надумала
по магазинам пройтись?
Возбужденная Джойс рассказывала взахлеб:
– Это она для внучки, к ней внучка пожить приехала.
– Для внучки? Да нет там никакого ребенка, нет и быть
не может.
– А вот и есть, – запротестовала Джойс. – Она мне и
шапочку новую показала, и пальтишко. Для Норы.
Незнакомец сдавленно рассмеялся.
– Какое милое имя.
При звуке его голоса младенец снова зашевелился. Озорное
желание захлестнуло Джойс, преисполнило запретного наслаждения. Она покрутила
на пальце обручальное кольцо и без особой надежды взглянула на входную дверь,
гадая, не войдет ли кто.
10
Миссис Паттерсон, объясняя на доске деление столбиком,
трудилась над остатком, а Шон все крутился волчком на месте, оглядывался назад,
проверяя, не задремала ли Нора. Даже когда его вызвали поделить 400 на 6, он на
всякий случай поглядел, как там она. Одуряющее влажное тепло от батарей
действовало на девочку усыпляюще; она пыталась поддерживать голову рукой – да
что толку. Веки ее дрогнули и медленно опустились. Голова соскользнула с
ладони, Нора вновь очнулась – в последний раз перед тем, как сон сморил ее
окончательно. Она вдохновенно посвистывала носом, уютно, по-кошачьи
похрапывала, напрочь отрешившись от тайн арифметики. По неписаной
договоренности ее оставили в покое до тех пор, пока не начался урок рисования.
Шон, с блокнотом и цветными карандашами в руке, шопотом разбудил девочку, и
Нора попросила его пересесть к ней, под панорамное окно.
Рисовала она быстро и уверенно: несколькими ловкими
штрихами набросала изготовившегося к прыжку леопарда: проблеск рыжевато-коричневой
пятнистой шкуры, зубы и когти – как хлесткие удары сплеча. В углу страницы
припала к земле испуганная газель – колени согнуты, шея вывернута, голова обращена
на четверть оборота в сторону хищника… слишком поздно! Шон наблюдал за художницей,
весь сжавшись – под стать напрягшимся мышцам газельего крупа. Мальчуган чуял
кровь и страх. Целиком поглощенная рисованием, Нора водила цветными карандашами
с торжественной сосредоточенностью. Закончив работу, она отложила рисунок,
взяла чистый лист бумаги, разорвала его пополам и принялась складывать по
развертке.
Миссис Паттерсон, обходя класс, останавливалась перед
каждым учеником – похвалить или подсказать что-нибудь. Дойдя до окна и заметив
краем глаза, чем занята Нора, она в нарушение распорядка зашагала прямиком к
ней и остановилась так близко, что тень ее легла на истыканную перьями
поверхность парты – завороженная изображением атакующего леопарда и хитрыми
манипуляциями с бумагой. Готового журавлика-оригами Нора положила рядом с
картинкой и тут же принялась за второго. Не говоря ни слова, миссис Паттерсон
взяла рисунок в руки, недоверчиво поднесла к самым глазам, вернулась обратно к учительскому
месту. Внимательно рассмотрела маленький шедевр, все еще поражаясь его
реалистичности, и громко поинтересовалась:
– Где же ты научилась так рисовать?
Нора даже головы не подняла.
– Рисовать я всегда умела, – сообщила она, возясь с
крылом бумажного журавлика.
Пока она создавала третью птицу, весь класс не сводил
с нее глаз. Закончив, Нора выложила журавликов в ряд у переднего края парты,
встала, наклонилась вперед – так, что ее лицо оказалось в нескольких дюймах от фигурок-оригами.
Вдохнула поглубже, дунула. Бумажные птицы воспарили вверх, в воздух, и,
затрепетав, полетели к земле. И каждая приземлилась как надо, головкой вверх,
прежде чем опрокинуться под весом крыльев. Шарон зааплодировала первой, затем
Дори и Гейл с противоположного конца класса, а в следующий миг все
третьеклассники повскакивали на ноги, восторженно гомоня и топая ногами от
восторга. Нора неотрывно глядела на миссис Паттерсон, словно бросая ей вызов –
поверь! – и, дождавшись наконец улыбки, смущенно просияла в ответ.
Теперь Нора не сводила глаз с Шона, как еще недавно он
наблюдал за ней, и всякий раз, заметив ее интерес, Шон вздрагивал и заливался
краской. Одинокие, как сумасшедшие, узнают друг друга с первого взгляда, словно
по запаху. Нора распознала его горе еще до того, как поняла причину; и Шон
понял, что она поняла. Позже, во второй половине дня, она заискивающе попросила
проводить ее домой. Отзвенел последний звонок; они замешкались в дверях, и Шон
спросил:
– А как ты делаешь этот фокус с бумажными птичками?
– Это оригами. А вовсе никакой не фокус, – отозвалась Нора.
– Чего мы, собственно, ждем? Мороз до костей пробирает.
– Пусть сперва старшие ребята разойдутся.
– Ты меня держись. Они тебя не тронут. – Нора схватила
его за руку и потянула за собой, смеясь на бегу, расталкивая компании детей, а
когда толпа осталась позади, от льдисто-холодного воздуха перехватило дыхание.
Кто-то со всего размаха врезался в сетку ограды, так
что по всей ее ширине пробежала дрожь, но когда дети обернулись посмотреть, в
чем дело, то не увидели ни души. Они прошли мимо групп школьников, что брели
домой по тихим тротуарам, и окунулись в пустоту трех часов пополудни. За
высоким деревянным забором залаяла собака; одним коротким «цыц!» Нора заставила
ее уняться. Чем дальше от школы, тем больше увеличивались расстояния между зданиями;
чтобы попасть домой, дети срезали путь через лесок, по велосипедной дорожке не
больше ста ярдов длиной, что пролегала вдоль водоотводной канавы. Под защитой
облетевшего январского леса путники были невидимы для любопытных глаз с улиц.
Обычно Шон то и дело задерживался на тропке – заглядывал с берега в замерзший
ручей, кидал камешки, разбивая лед вдоль кромки, прислушивался, как деревья плачутся
на изменчивом ветру. Едва дети остались одни, Нора резко притормозила,
поглядела по сторонам, не идет ли кто, достала из кармана одну-единственную
сигарету, предъявила ее Шону, словно некий священный талисман. Стянула с руки
варежку, достала старую книжечку-спичечницу.
– Ты чего, курить вздумала? – Глаза Шона расширились.
– Те, кто курят, никогда не вырастут большими, так мама говорит. Ты же хочешь
вырасти, правда?
Над серной поверхностью полыхнуло синее пламя.
– Да я раньше по пачке в день выкуривала, – буркнула Нора,
зажигая сигарету. Девочка переломила спичку и швырнула ее на тропинку. – Ну,
шучу я, шучу. Просто хотела одну штуку тебе показать… – Нора сложила губы в
округлое О, выдохнула колечко дыма. Оно расширилось во все стороны, точно рябь
на поверхности пруда, а девочка между тем уже выдула новое колечко, что проплыло
через первый обруч. И быстро выдохнула длинную струйку дыма, пронзив ею оба
кольца – точно стрелу послала в сердце.
– Где ты такому научилась? – звенящим от восторга
голосом спросил Шон.
Носком ботинка Нора затушила сигарету, а затем
посмотрела куда-то мимо Шона, в вышину, на редкие облака, протянувшиеся через
все зимнее небо.
– Я много чего знаю, – сообщила она. И, заметив вспыхнувший
в его глазах интерес, вдруг пронзительно завопила и опрометью кинулась бежать
через рощу, оскальзываясь на снегу и голой земле. Шон догнал ее только у забора
на задворках сада миссис Квинн. На углу дети чуть не врезались друг в друга.
Шон удержался-таки на ногах, схватив девочку за плечи. Нора взвизгнула от
прикосновения, расхохоталась, завизжала снова, и Шон увидел: в горле у нее
замерцали звездочки.