Перевод Ю. Фокиной
Надин Хаобш
Откровения
королевы глянца
от автора «О красоте по секрету»
Моей маме
Нэнси. Я тебя люблю
Глава 1
Боже.
Боже Всемогущий.
У меня оранжевые волосы.
Как меня угораздило?
Краску распределила по голове аккуратнейшим образом,
намазала волосы до самых кончиков, выждала ровно пятнадцать минут. Напялила
идиотские резиновые перчатки и включила таймер на плите, чтобы не передержать.
Откуда взялся оранжевый цвет?
Проклятье!
Спокойно. Дыши глубже. Всё не так плохо. Цвет, если уж
на то пошло, вовсе не оранжевый. Скорее… рыжий. С янтарными нотками. С оттенком
паленой охры.
Белла, кого ты обманываешь? Он морковный.
– Твою мать!
В тесной ванной эхо отзывается довольно долго.
Блуждает между флакончиков с муссом, антивозрастной сывороткой, кремом для век,
тушью для ресниц. Интересно, Эмили Тайлер меня слышит? (Эмили – моя соседка.)
Наши спальни разделяет холл, но стены тонюсенькие. Небось Эмили уже скрипит
свое вечное «Белла, что ты опять натворила?»
– Ничего! Всё в порядке! Я просто… споткнулась!
Упреждающий ответ. Страшно представить выволочку,
которой мне грозит появление Эмили на пороге ванной. Никогда в ее глазах не
реабилитируюсь.
Нужно срочно исправить положение. Я не кто-нибудь, я
корреспондент глянцевого журнала, у меня своя колонка. Должность предполагает
способности самостоятельно выкраситься, причем так, чтобы не походить на
хэллоуинскую тыкву. На сей раз всё действительно скверно. Брови, спаленные при
попытке осветления, с сегодняшней катастрофой и рядом не лежали. А у меня через
час интервью для «Нью-Йорк пост». Если я появлюсь в таком виде, то-то коллеги
по индустрии красоты повеселятся. А Лариса Линкольн, редактор «Enchante» и
моя непосредственная начальница, конечно же, решит, что колонка «Проверено на
себе» заслуживает лучшего автора, и уволит меня, и я останусь без средств, и
жить в Нью-Йорке будет мне не по карману. Я превращусь в бомжа. А самое
страшное – придется возвращаться в Огайо. Я ж говорю: Армагеддон.
И всё из-за краски для волос. Чертовы производители!
Я мысленно ругаю себя на чем свет стоит – запаниковала!
раскисла! Белла, соберись в кучку! Речь всего-навсего о волосах.
Что делать? Перекраситься обратно в блондинку? Тогда,
пожалуй, половина волос вылезет. И вообще, зачем я всю процедуру затеяла?
Затем, чтобы влезть в шкуру брюнетки.
ПОЧЕМУ? Почему я вздумала краситься за два часа до
интервью? Я же Нортвестерн закончила. У меня же диплом журналистки. Каковой
диплом предполагает наличие мозга. А вот мои поступки в последнее время
предположение это опровергают. Я без конца попадаю в подобные ситуации. В ушах
гремит папулин командирский голос (минус пятнадцать лет, ужин с полковником):
«Язык у нашей Беллы подвешен, этого не отнять, только хоть бы раз она что умное
выдала. То ли дело Сьюзан. Ну, да она ведь старшенькая, чему ж тут удивляться».
Мама стискивает мне руку под столом, лепечет: «Чак, пожалуйста, перестань
противопоставлять девочек. Каждая из них одарена по-своему». Еще бы. Иначе как
бы я грант получила, этакая законченная бестолочь?
На разруливание ситуации у меня час. Потом надо поймать
такси до «Памплоны», где любят собираться труженики индустрии красоты и где у
меня встреча с журналисткой из «Пост». Если бы даже я решила перекраситься
обратно в блондинку, а мироощущение брюнеток отложить до завтра, мне всё равно
не успеть. И вообще, меня будут фотографировать, а я не намерена второй раз за
день полагаться на собственные способности к колористике. Это было бы уж совсем
глупо. У меня сегодня первое настоящее интервью, причем в одной из самых
читаемых и влиятельных газет в Штатах… а вид, будто я голову в чан с морковным
соком окунула.
Может, шляпку надеть? Правда, у меня нет шляпки. Ни
одной. Я их не терплю. Появиться в шляпке еще хуже, чем с морковной шевелюрой.
А если шарфик завязать? Джеки О носила на голове шарфик. И принцесса Грейс. Правда,
носила она его в Монако, в начале семидесятых. А у нас тут Нью-Йорк. Пожалуй,
на несостыковке-то и получится сыграть. Фотограф подумает, я – дива. А дивы,
как известно, на чужие тренды не реагируют – они свои задают.
Я мчусь в спальню и судорожно шарю в комоде. Вот уже
несколько лет мне дарят разнообразные шарфики (в довесок к «спасибо» за
промоушн товаров и услуг), а я их, шарфики в смысле, не ношу. Ну вот и
долежались.
На кровати не меньше полусотни пестрой радости. Выхватываю
два шарфика. Из них мне предстоит выбрать. Кремовый шелковый «Гермес» с
неизбежным принтом в виде цепочек? Или психоделический синий «Пуччи» (чистый
хлопок, геометрический бело-зеленый рисунок)?
Выбор в пользу «Пуччи» – у меня к нему больше
подходящих вещей (пальто А-силуэта, короткое прямое платье, сапоги до колена и
солнечные очки). Практически готовый образ. Чем нелепее, тем лучше – я не
первый год присутствую на фотосессиях и знаю, как фотографы любят
непредсказуемые прикиды. Еще полчаса назад я и сама не могла предсказать, что
выряжусь в ретро.
Однако закрепить шарф на голове куда труднее, чем я
думала. Интересно, как это звездам удается на раз-два? Сначала я завязала шарф
под подбородком – вид как у королевы Елизаветы, прогуливающей собак. А если обернуть
концы вокруг шеи и закрепить сзади, вид как у монахини-бенедиктинки.
Пятнадцать минут манипуляций с шарфом – результат
нулевой. Правда, удалось соорудить тюрбан, но ориентир-то был – Сан-Тропе, Роже
Вадим в непосредственной близости, а не Мозамбик, солнце высоко, колодец
далеко.
Осталось полчаса. В ресторане наверняка соберется
целая куча глянцевых издателей, и менять место встречи поздно. Надо что-то
делать.
Внезапно меня осеняет, причем так ярко, что остается
недоумевать, как не осенило сразу. Ответ очевиден: Ник.
Ник Дарлинг – один из ближайших моих друзей,
стилист-визажист. Кем он только ни занимался – и Джулией Робертс, и Джессикой
Симпсон, и Кейт Хадсон, и Бейонси, и Джей Ло, и Риз Уизерспун (список
ограничивается только вашей эрудицией). Я ему не один месяц названивала –
хотела звездных подробностей. В конце концов виртуальная дружба
трансформировалась в реальную. Ник проник в теснейший мирок, состоящий из меня,
Эмили и Джойслин Ривз, которая работает в рекламном агентстве. Пока мы с Ником
живьем не встретились, я ошибочно полагала его голубым, причем выводы делала
сугубо из его профессии. Достаточно было пять минут понаблюдать, как Ник
улещивает трех девиц модельной внешности «продолжить у него дома», чтобы
раскаяться в своем мнении.
Ник отвечает после четвертого гудка.
– Слушаю.
Голос глубокий, с ленцой. Был бы даже и сексуальным,
если бы я не знала, какой Ник потаскун. Мы с Джосс и Эмили без конца его на эту
тему подкалываем. Ему, понятно, только льстит.
– Привет! Это Белла.
Короткая пауза.
– Белла? Что стряслось?
– А что стряслось? – Голосок невиннейший. – Ничего не
стряслось. Почему сразу такие выводы?
– Не гони пургу, – со смехом перебивает Ник. – По
голосу слышно: ты в панике. Что на сей раз натворила?
– Я не виновата! Я только хотела выкраситься в
брюнетку. Для июньского номера, для статьи «Блондинкам везет ничуть не больше»,
– а получилось как всегда.
– Что ты разумеешь под «как всегда»?
Не хочется, ох как не хочется давать Нику компромат на
себя любимую – всё, что я сейчас скажу, может быть и будет использовано против
меня, – однако необходимость решить проблему с головой в ближайшие полчаса важнее
моей гордыни.
– У меня волосы оранжевые.
Ник фыркает.
– На такое только ты способна.
– Полегче! Я же веду колонку «Проверено на себе»!
– Оно и видно, кролик ты наш.
– Слушай, Ник, я тебе не за тем позвонила, чтоб ты
прикалывался, – возмущаюсь я. – У меня сегодня интервью для «Пост», для раздела
«Пульс», и мне через сорок пять минут надо быть на другом конце города. Между
прочим, будут фотографировать.
– Что ж ты сразу не сказала? Это событие века!
– Спасибо за информацию. Сама бы я не догадалась.
– И нечего на меня гавкать. Это твой геморрой, и
только твой. А не будешь паинькой, я в «Пост» позвоню и дам наводку на одну
гламурненькую журналистку, которая, по обыкновению, вляпалась.
– Ты не посмеешь! – пугаюсь я.
Ник утробно хохочет.
– Не трепыхайся, я ж тебе друг… А здорово ты
струхнула! Кстати, у меня через пятнадцать минут свидание, так что давай
поторапливайся. Какого рода помощи ты от меня ждешь?
– Так тебе через пятнадцать минут выходить? – От
Никовой угрозы у меня сердце прыгает. Что как он и правда выставит меня во всей
красе? Это же будет потеря потерь!
– Нет, через пятнадцать минут свидание. А выходить мне
через двадцать, чтобы на пятнадцать минут опоздать. Тут близенько, за углом
буквально.
Не устаю удивляться его антигуманным методам
окучивания.
– Если я правильно поняла, ты специально решил
опоздать? Ну и что тебе девушка плохого сделала? А, ты порвать с ней надумал,
только подстраиваешь так, чтобы инициатива не твоя была? Кстати, я ее знаю?
– Ее зовут Анника. Кажется, она шведка. Мы в
тренажерном зале познакомились, я ее уже два месяца пытаюсь в постель затащить.
Много о себе понимает. Надо бы с нее спесь сбить, тогда, глядишь, и добьюсь своего.
Я невольно улыбаюсь.
– Так у тебя, приятель, серьезные проблемы.
– Вроде того. Ладно, вернемся к нашим, то есть к твоим
волосам. Скажи-ка для начала, зачем тебе приспичило краситься за час до
интервью в крутой газете?
– Кто ж знал… – мямлю я. Оправдания разной степени
приемлемости куда-то испарились.
В трубке ухмыляются.
– Ник, выручай. Я хотела повязать на голову шарф. Уже
полчаса бьюсь, а вид – то как у горничной, то как у заклинателя змей, то как у
Королевы Елизаветы.
– А ты, небось, на Бриджит Бардо замахнулась?
– Угадал.
– Какой длины у тебя шарф?
– В смысле?
– В смысле квадратный или больше на бинт смахивает?
– Ни то, ни другое. Шарф длинный, но прямоугольный,
как француженки носили. Я хочу полностью волосы закрыть, иначе бы просто
длинную ленту повязала.
– Так, слушай сюда. Невидимки у тебя есть? Доставай.
Следующие десять минут Ник выдает пошаговые
инструкции. Наконец я спасена – голова близка к идеалу (конечно, в техническом
смысле слова идеал не подразумевает спрятанных под шарфом морковных волос;
однако не будем педантами).
Потом мы договариваемся, где в выходные пропустим по
коктейльчику с Эмили и Джосс. Ник обещает привести Аннику, которая к субботе,
предположительно, станет шелковой. Я десять минут как должна ехать в такси, а
на мне до сих пор спецодежда для покраски волос – футболка с символикой «Перл
Джем», вообще-то черная, но во время оно
затесавшаяся к вещам, подлежавшим отбеливанию, и фланелевые мужские трусы в
черно-красную клетку. В сочетании с шарфом «Пуччи» создают неоднозначное впечатление.
Отмотаем пленку назад. Я – Белла Хантер, веду колонку
«Проверено на себе» в журнале «Enchante», самом перспективном, гламурном, бешеными темпами
набирающем популярность женском журнале Америки. (По крайней мере, именно так
его охарактеризовали в «Нью-Йорк таймс» за прошлую неделю, и мое имя
упомянули!). Наш тираж только-только перевалил за миллион, а последствия
таковы: теперь мы должны из кожи лезть, а выдавать самые актуальные,
захватывающие, информативные и остроумные статьи (последняя характеристика даже
не обсуждается). Я закончила колледж почти восемь лет назад – и столько же
работаю в «Enchante». До статуса самого популярного журнал дорос у меня
на глазах.
Сейчас каждый (или почти каждый) воображает, будто
имеет полное представление об индустрии моды и красоты; на самом деле ничего
подобного. Мы, адепты гламура, никогда не знаем, за что нам деньги платят. Я
вот, если в двух словах, проверяю на себе всевозможные примочки – шампуни,
гели, краску для волос, декоративную и лечебную косметику, средства от
целлюлита и тому подобное, а проверив, делюсь впечатлениями с читательницами.
Каждый день я встречаюсь с пиарщиками, визажистами, производителями
косметических средств, и они объясняют, почему их целевая аудитория лучше
остальных целевых аудиторий, их продукты качественнее, а ноу-хау перспективнее.
Разумеется, меня заваливают тональными и питательными кремами, помадой,
парфюмами, моя же задача – опробовать их на себе, а потом расхвалить в своей
колонке, чтобы народ метнулся покупать. Короче, я что-то вроде подопытного
кролика. В моей сфере это в порядке вещей. Но я не только в собственной ванной
работаю – я еще и по салонам хожу. Тоже по долгу службы. И тут всё серьезнее.
Допустим, мне надо постричься, или корни отросли, и
натуральный цвет волос (тускло-коричневый) вот-вот явит себя миру. Мои
действия: звоню пиарщику, и он записывает меня – совершенно бесплатно – к
какому-нибудь Роберто, или Жан-Пьеру, или Лало – короче, в самый крутой салон
красоты, посещение которого по стоимости соперничает с сумочкой от Луи Виттона.
Или, предположим, у меня шея ноет. Нормальная девушка с нормальной работой
вынуждена звонить в спа-салон и отстегивать за массаж не меньше сотни долларов.
А я звоню опять же пиарщику (милейшие среди них попадаются персонажи) и в тот
же день отправляюсь в «Лей» или в «Расслабьтесь», или в любой из бесконечного
множества шикарных спа Нью-Йорка на полуторачасовой сеанс литотерапии… днем,
когда простые смертные по офисам маются… отправляюсь, стало быть, вроде как на
разведку – и опять же бесплатно. Или вот глянулся мне чудо-крем от морщин,
который 575 баксов стоит. Достаточно одного звонка – и крем доставят курьером.
И это не считая того факта, что меня легко пропускают
в элитные закрытые клубы, что я через день обедаю и ужинаю в «Нобу», «Уэйвли инн»
или «Пастис», опять же с пиарщиками, и они платят, потому что уверены:
упоминание их продуктов в моей колонке многократно покроет стоимость заказа.
Вы спросите, как мне такая жизнь? Отвечаю: сама себе
завидую. Мне нравится сочинять статьи о прекрасном – и получать это прекрасное
даром. Всякий раз, увидев собственное фото в «Пейдж сикс» или в «Гейткрашере»,
я думаю: «Я ведь никто. Как мне удалось вклиниться? Наверно, я просто ужасно
везучая».
Определенно.
Разве что…
Ну…
Ладно, открою секрет.
Я обожаю гламур и горжусь своей творческой работой.
(На самом деле я служу обществу. Каждая девушка, которую хоть раз бросал
мужчина, на себе испробовала волшебную силу стильной стрижки или новой подводки
для глаз.) На первый взгляд кажется, что всё в ажуре, что Белла Хантер –
избалованное дитя глянца и эксперт в своей сфере, однако имеются и подводные
камни. Порой я чувствую себя самой большой лгуньей – после Джеймса Фрея*,
конечно. Забудем тот факт, что я родилась в семье военного в крохотном
городишке штата Огайо – а не в Дарьене, Четхэме или Устричной бухте, как
остальные глянцевые журналисты, и последние десять лет занималась (и занимаюсь)
главным образом тем, что тайно и отчаянно изучаю входы-выходы в зачарованный
мир с целью создать впечатление, будто я тоже отсюда. Для чистоты эксперимента
проигнорируем также мою граничащую с патологией потребность в одобрении и
восхищении, потребность, корни которой следует искать в моем авторитарном отце
(где их и нашел мой психоаналитик, после полугода лежаний на кушетке в
Гринвич-Вилладж дважды в неделю). Потребность эта столь сильна, что заставляет
меня следовать всем безумным требованиям моей безумной шефини Ларисы Линкольн.
Вы спросите, какова я внешне? Отвечу вот что: сейчас я отличаюсь ухоженностью и
даже привлекательностью, однако на такой вид понадобились годы беличьих усилий
(вы догадались – это когда без остановки бежишь к заведомо недостижимой цели).
Хотите список? Пожалуйста, вот он: мелирование, бдения в тренажерном зале,
эпиляция воском и лазером, диеты, маникюр… так до бесконечности. Среднюю школу
вспоминаю с ужасом. Правда, к выпускному я «расцвела» во что-то относительно
приемлемое, однако до сих пор не могу отделаться от ощущения панической
чужеродности, когда кажется, что всё на тебя смотрят, причем с отвращением. У
меня бзик на собственной внешности, из песни слова не выкинешь, хоть и стыдно
признаваться в нарциссизме. Порой мне кажется, внешность – единственное, что я
в состоянии контролировать, – но и тут я умудряюсь напортачить, причем с
завидной регулярностью.
--------сноска-------------------------------------------------------------------------------------------
* Джеймс Фрей (род. в
--------конец
сноски-----------------------------------------------------------------------------------
Итак, моя внешность. Должна заметить, я верую в позитивное
влияние позитивных мыслей о позитивных сторонах собственной оболочки (начни
думать о недостатках – на раз бессонницу наживешь). Соответственно, я каждый
день благодарю духов генетики за длинные, густые, волнистые волосы, волосы, от
которых сама Элль Макферсон не отказалась бы, если бы только-только начинала
бизнес. Волосы эти до сих пор почему-то сияют и не думают редеть, хотя я
провела их через все круги ада (нынешний оттенок – морковный; двадцать минут
назад – белокурый; месяц назад – темно-каштановый). Впрочем, я морально готова
к тому, что однажды мои волосы просто выпадут все разом. Еще мне во мне
нравятся зеленые глаза; правда, они не изумрудно-зеленые и даже не
сложносочиненно-шоколадные. На самом деле они такие темные, что их принимают за
обычные карие (чертовски обидно). В остальном я такова: рост пять футов девять
дюймов, нос вздернутый, фигура стройная (исключительно потому, что я живу в
тренажерном зале; других причин нет), и ни малейшего намека на задницу или
грудь (благодаря последнему обстоятельству я очень неловко чувствую себя в
мужской компании и в бикини, зато гардеробчик подбирать легко). Периодически
мне говорят, что я выгляжу как гибрид Дженнифер Гарнер и Мэнди Мур (насчет Мур
согласна, насчет Гарнер – нет. Народ бездумно проводит такие параллели из-за
ямочек на щеках; именно на ямочках я сосредоточиваюсь, поскольку остальные
черты лица Господь явно ваял на скорую руку, а на нижних зубах и вовсе отдохнул).
Разумеется, всей душой я жажду выглядеть как Анджелина Джоли или Скарлетт
Йохансон, на которую до боли похожа Эмили. Как бы не так: я скорее
«уютненькая», точно медведь-коала или карапуз из рекламы памперсов.
Если честно, с момента окончания школы время работает
на меня. В школе я сама себе казалась выдающейся уродиной; меня до сих пор не
отпускает ощущение, что в высших сферах вопрос о моей внешности переиграли в
один момент, и теперь я выгляжу вполне себе – и даже лучше, по крайней мере в
глазах окружающих. Проблема в том, что они видят одно, а я в зеркале –
совершенно другое. Это как подростковые прыщи – чем крупнее прыщ, тем глубже
рубец.
И всё бы ничего – ведь у каждого бывают дни, когда он
чувствует себя несоответствующим, – всё бы ничего, говорю я, если бы не: 1) я
не работала в самом стильном, самом глянцевом, самом снобском, самом
эксклюзивном журнале в мире; и 2) если бы я не вела в этом журнале колонку,
которую «Нью-Йорк таймс» назвала «самой влиятельной в мире красоты и гламура».
Требуется перевод? Извольте. Я не просто девушка, всеми правдами и неправдами
пробившаяся и пишущая о блеске для губ. Я – эксперт в области красоты. Моя
колонка называется «Проверено на себе». Вираж к вершинам глянцевого Олимпа
произошел так внезапно, что у меня до сих пор голова кружится, в коленках
слабость, да еще и подташнивает.
Мою колонку читают миллионы. Вдумайтесь в эту цифру.
Миллионы женщин каждый месяц безмолвно спрашивают моего совета, у меня же
ощущение, будто я в данной области – ни бельмеса. Постоянно жду, где еще
лоханусь.
Вот недавно меня поставили перед выбором. До такой
степени поставили, что я не один час провела за прослушиванием «Шин» и «Аркад
Файр», пялясь под это дело в окно на Четырнадцатую улицу и размышляя о будущем,
как какая-нибудь нелепая героиня скверного фильма Зака Браффа. А почему? Потому
что Грейс Донован, главный редактор журнала «Подиум», предложила мне местечко у
себя под крылышком. Вот я и стала думать: конечно, «Enchante» сейчас на пике, зато «Подиум» несколько десятилетий
задавал тон. Согласиться работать на «Подиум» значит без шума и пыли оказаться
поверх всяких рейтингов. Но в «Подиуме» мне придется постоянно подтверждать
свое звание эксперта в области красоты – Грейс, Снежную королеву, не проведешь.
А я живу в вечном страхе, что раскроют мою суть. Ведь я никакой не эксперт в
области красоты. Я – ходячее фиаско, тридцать три несчастья. Короче,
женщина-катастрофа для данной индустрии. Считается, что я – подопытный кролик,
благодаря которому женщины узнают, чем лучше красить губы и распрямлять волосы,
а на самом деле я, пользуясь халявным допуском в салоны красоты, знай успеваю
извлекать с обратной стороны глазных яблок линзы, усугубляющие прозелень, да
красить волосы в морковный цвет.
А это утомляет.
Впрочем, сейчас нет времени на рефлексию. В ближайшие
пять минут я должна выскочить из дому и устремиться на интервью. Следовательно,
надо хотя бы попытаться привести себя в приемлемый вид.
По прошествии двадцати минут я стою под дверью
«Памплоны» и собираюсь с духом. Главное – шагнуть через порог. В стеклянной
двери ловлю собственное отражение. Вспыхиваю. Весь наряд подогнан под шарфик на
голове – многоцветное мини-платье-карандаш «Пуччи», ботфорты на шпильках…
Сейчас я или потерплю фиаско (мне не привыкать), или задам новый тренд. Пальцы
скрестить не помешает.
Вхожу. Глаза шарят по залу, как самонаводящиеся
ракеты. Надо же оценить обстановку – кто присутствует и за каким столиком. Наша
братия имеет тенденцию облюбовать пару-тройку заведений – и зависать в них с
достойным лучшего применения постоянством, причем вне зависимости от сезона,
поэтому, если вы не сидите дома, вы обречены то и дело натыкаться на одних и
тех же светских львов, алкоголиков и писателей (каждый един в трех лицах). Вот
уже несколько лет я три-четыре раза в неделю (чаще – на Неделе Моды и на
промоушнах очередной линии продуктов, каковые промоушны бывают в мае и декабре,
а еще во время великих сентябрьского и мартовского промоушнов) вращаюсь. Врожденную
способность моментально оценивать обстановку я довела до немыслимого
совершенства. Поэтому, едва войдя, сама себе задаю единственно правильное
направление. (Направо – дружественные редакторы, налево – враждебные стильные
штучки. Мимо, Белла, мимо!)
Глянцевые издатели и редакторы равномерно распределены
между «гражданскими». Они группируются по трое-четверо, для опознания «своих»
держат в руках «Космополитены», на темени – красные солнечные очки. На глаза
мне попадаются Адриенн Ломан, редактор «Шелка»; Даниэль Руссо, главный редактор
«Amour»; Хейди Свенсон, редактор «Флэш»; Мэнди Милано из
«Бархата»; Келли (а может, Кэти?) из «Гламура»; Джилл из «Женщины»; Кортни из
«Изобилия»; Сабрина из «Совершенных леди»; новенькая из «Космо». Не расслабляйся,
Белла. Компания в сборе.
Адриенн ловит мой взгляд. За стеклянной барной стойкой
она кокетничает с кучкой симпатичных, неприбранных юношей, сплошь в нарочитой
щетине и с нарочитым же растрепом. Похожи на корреспондентов какого-нибудь
мужского журнала. При виде меня Адриенн проясняется лицом, расцветает улыбкой,
прищелкивает в мой адрес пальцами – и снова переключается на начинающих
альфонсов.
– Привет, Белла!
Это Мэнди. Вечно где Мэнди, там и Хейди – вот уж
сиамские близнецы, спайка в области бедра. Притом, что Мэнди – этакий эльф,
волосы у нее как у Вайноны Райдер, глаза шоколадные, а кость – самая узкая по
сю сторону Голливуда, Хейди же – величественная брюнетка с пронзительными
янтарными глазами и убийственным чутьем на моду. Мы с Хейди не сказать чтобы
коротко знакомы, хотя, разумеется, на светских мероприятиях постоянно
сталкиваемся. А с Мэнди мы недолго вместе работали, лет несколько назад, пока
она в «Бархат» не переметнулась. Правда, закадычными подружками никогда не
были; тем не менее, общаемся неизменно себе в удовольствие.
Хейди замечает меня, оживляется.
– Как оно, Белла?
Следует поцелуйство в обе щеки, по-европейски, и
однозначно одобрительный жест в адрес моего прикида.
– Блеск! Класс! Шикарно!
– Настоящее ретро, – кивает Мэнди. – Я читала твою
колонку в февральском номере. Вчера, пока в приемной доктора Брандта
дожидалась. Убийственно! Феерично!
– Спасибо.
Лично я считаю эту конкретную статью – краткий экскурс
в мир последних новинок косметической хирургии и дерматологии, приправленный
цитатками из ведущих косметологов и парочки вышедших в тираж тусовщиков –
запредельно нудной, однако Кэтрин Уайтфилд, непотопляемый главный редактор «Enchante» с
шиньоном под Еву Перон, твердо отклонила все мои попытки вдохнуть в статью хоть
сколько-нибудь жизни. Кэтрин далеко не в восторге от моего присутствия в ее
журнале; Эмили немало сил тратит, чтобы убедить меня: это паранойя. Причем моя.
– Белла, ты получила приглашение в Париж от «Фейс-Груп»?
– повизгивает Мэнди. – Я жду не дождусь!
«Фейс-Груп», один из монстров индустрии красоты,
собрала десять человек редакторов. Все они в конце июля летят в Париж (осталось
четыре месяца), на пять дней. Пресс-трип обещает быть шикарнейшим.
Для непосвященных: пресс-трип – это такая практика
гламурных компаний под кодовым названием «А разве оно с работой связано?» –
практика, стало быть, отвезти кучку редакторов куда подальше, с тем чтобы они
несколько дней и ночей завтракали, обедали, ужинали, пили коктейли, осматривали
достопримечательности и вообще всяко тусовались с единственной целью: доказать
миру, что данный конкретный новый продукт данной конкретной компании – лучшее,
восхитительнейшее, чудодейственнейшее средство из всех, что за всю мировую
историю появлялись на рынке. Обычно пресс-трип занимает три-четыре дня и закручивается
вокруг крема для век, щетки для волос или чего-нибудь столь же банального. В
таких случаях редакторы летят в Сан-Франциско, Майами, Феникс, Саутхэмптон,
Лас-Вегас. На ерунду, короче, размениваются. Однако время от времени крупные
компании – те, чей логотип стоит практически на каждом тюбике и флакончике –
крупные, стало быть, компании устраивают грандиозный пресс-трипы. В те уголки
света, куда не каждый везунчик хоть раз в жизни попадает, а именно в Южную
Африку, Перу, Новую Зеландию, Египет, на Мальдивы или там Фиджи. Ходят слухи,
что в следующем году криологи организуют экспедицию в Антарктиду, где проведут
презентацию новой линии крема, в зародыше замораживающего морщины. (Странно,
почему до сих пор ни одна пиар-компания не додумалась заслать издателей в
открытый космос, на уик-энд, к примеру.) Плевать на космос. Вернемся к «Фейс-Груп».
Она-то как раз устраивает головокружительные презентации. Частные самолеты,
пятизвездочные отели, ужины, приготовленные лично Аленом Дюкассом, Нобу
Мацухисой или Томасом Келлером, вино семидесятипятилетней выдержки,
четырехчасовые «экскурсы в мир массажа» и вертолет, высаживающий счастливчиков
точнехонько на верхушку пирамиды Хеопса, крышу древнегреческого храма или
Большой Барьерный риф. Конечно, президент или генеральный директор компании
навезет с собой менеджеров высшего и среднего звена, рекламщиков и тому
подобных граждан, и они станут ужинать вас и поить вином, по ходу дела
превознося прелести своих кремов или помады. Когда же пробьет двенадцать,
сказка кончится, и Золушка вернется к суровой тыквенной действительности
(Белла, абстрагируйся от своего цвета волос!), добрый фей пришлет прощальный
подарок с логотипом «Гуччи», «Шанель», «Луи Виттон» или «Гермес». (Ничего не
имею против дополнительных солнечных очков, сумочки или бумажника, но особенно
вдохновляюсь подарочным сертификатом.)
Первый курс колледжа у меня прошел в Париже (там-то я
и познакомилась и сошлась с Эмили; с тех пор мы неразлучны), так что город я
знаю очень неплохо, хотя вот уже восемь лет там не была. Теперь, когда голова у
меня получше варит, и перспективы куда радужнее, я и удовольствия от пребывания
больше получу. Город огней! Эйфелева башня! Круизы по Сене! Хлопковое
постельное белье по восемьсот нитей на квадратный дюйм в отеле «Ритц»! И неизбежный
l’amour. Уже практически слышу, как Эдит Пиаф мурлычет «
Белла, спустись на землю.
– Да, получила, позавчера. Настроение чемоданное!
Появляется прелестная юная блондинка – личико кругленькое,
синие глаза как блюдца, румянец во всю щеку, носик красноватый, россыпь
веснушек.
– Привет, Белла. Привет, Хейди… и Мэнди.
– И тебе привет! – откликается Мэнди – и сразу
отворачивается, заказать очередной порнозвездный мартини – коктейль, который
прилично пить среди бела дня.
Хейди кроит улыбку, выдает царственный кивок.
– Здравствуй, Сара. Как поживаешь? Здесь мило, не
правда ли?
– Да, очень, – смущенно улыбается Сара. – Только я ищу
туалет.
– Тебе туда, – Хейди машет в сторону кухни. – Будешь
проходить мимо Джастина Атни – представь, что на тебе шоры. А то придется с ним
танцевать. – Следует смешок. Джастин – глянцевый редактор мужского пола, что
редкость в этой профессии, и голубой, что закономерность.
Сара уходит.
– Кто она, Хейди?
– Ее фамилия – Джеклс. Секретарша из «Бьюти». Славная
девочка, только очень уж застенчивая. Двух слов, бедняжка, не свяжет. Как ее
вообще на такую должность взяли? Я думала, секретарши обитают главным образом в
MPD*. Или в аналогичной дыре.
---------сноска------------------------------------------------------------------------------------------
* MPD (meat-packing
district, Митпэкинд-дистрикт) – район Нью-Йорка с застройкой
фабрично-муниципального типа, где действительно расфасовывают мясо; кроме того,
там находятся магазины т. н. антибуржуазной одежды самых дорогих марок.
----------конец
сноски---------------------------------------------------------------------------------
– Ой, обожаю эту композицию! – взвизгивает Мэнди и
начинает, не отходя от барной стойки, исполнять шимми. Сгребает мою ладонь. –
Давай, Белла, потанцуй со мной!
– Нет, спасибо – у меня сейчас интервью и фотосессия в
«Пост». Я и так уже опоздала. – Аккуратно освобожденной рукой указываю в
сторону столика, откуда мне машет миниатюрная рыжеволосая женщина. – Это,
наверное, и есть моя журналистка. Счастливо развлечься, девочки! – И я
удаляюсь.
Проход к столику (от бедра), потом небрежно снять
пальто и фальшиво расцеловаться с Мэдди Дэниелс, новым ценным приобретением
журнала «Пейдж сикс». Не забыть представиться. Мэдди – тростинка с копной рыжих
кудрей и в солнечных очках под Лизу Леб. Жест, аналогичный жесту Хейди при виде
моего наряда. На столе, на виду, диктофон.
– До чего же в «Бонно-Мартрей» девушки стильные! Под Бриджит
Бардо нарядились, верно? – Мэдди указывает на мой шарф, повязанный согласно инструктажу
Ника, благослови его Господь.
– Ну да, под нее. Или под Грейс Келли, – говорю я
самым своим небрежным тоном, одновременно пытаясь стряхнуть внезапный мандраж.
«Белла, расправь плечи. Следи за интонациями. Втирайся в доверие. Главное – не
переусердствуй. Снобов никто не любит».
– Вы, похоже, идете на шаг впереди модных тенденций.
Скажите, у вас уже брали интервью?
– Нет, – мямлю я, мысленно перебирая добрую сотню
способов с честью выйти из этого испытания. Надо говорить как можно меньше,
время от времени разражаться победной улыбкой – десять лет такая тактика
прекрасно работала, – и всё будет в ажуре. Мэдди сочтет меня надменной штучкой,
такой же, как все остальные девушки из «Бонно».
Мэдди открывает рот – и закрывает очень нескоро.
– Не волнуйтесь! Расслабьтесь! Меня интересует ваше
происхождение – кто ваши родители, где вы провели детство, как вам удалось в
столь молодом возрасте попасть в такое престижное издание, каково это – вести
самую читаемую колонку в самом популярном журнале Америки, нравится ли вам ваша
работа. В общем, вы поняли. Стандартный набор вопросов! Если не хотите касаться
какой-либо темы, дайте знать, мы ее обойдем. Честное слово! Я взяла диктофон,
потому что писать лень. Пощебечем, как закадычные подружки, а после я наш
разговор в компьютер внесу. Если какой-то вопрос вам не понравится, так и
говорите, не стесняйтесь. Окей? А потом наш фотограф вас щелкнет – например, за
бокалом вина. Как вам планчик?
– Хороший планчик.
Мы читаем меню. Через минуту появляется официант.
Мэдди заказывает бутылку красного вина, в предвкушении потирает руки.
– Итак, приступим. Откуда вы родом?
– Мой отец – военный, так что я всё детство моталась
по гарнизонам. В конце концов мы осели в Огайо, в Свит-Фоллс.
– Отлично, отлично, – кивает Мэдди. – А в каком
колледже вы учились?
– В Нортвестерне. На факультете журналистики.
– Круто! – пищит Мэдди. – Вам нравилось учиться?
Интересно было?
– Было феерично! От Нортвестерна до Чикаго ехать
пятнадцать минут, а я прежде не бывала в больших городах, вот мы и не вылезали
оттуда. Можете представить – девочки вырвались из-под присмотра. Ну и учебная
программа тоже, конечно. Фантастика, одним словом. Мысль писать для глянцевого
журнала посетила меня как раз в колледже. – «Мысль! Посетила! Белла, откуда
такой официоз?»
Приносят вино, Мэдди машет официанту – мол,
дегустировать не будем, сразу наливайте.
– Так как вы попали в «Enchante»? «Бонно-Мартрей» – один из самых престижных издательских
домов, туда с улицы людей не берут, а вас взяли, причем сразу после колледжа.
– Взяли, – киваю я, – потому что я каждое лето, пока
училась, проходила там стажировку. Мне повезло – после первого курса удалось
постажироваться в «Изобилии», а уж потом, с такой-то графой в резюме, меня
всюду с распростертыми объятиями принимали – и в «Базар», и в «Космо», и в
«Бархат», и в «Бьюти». Я буквально преследовала кадровичку из «Бонно», пока она
не согласилась назначить мне собеседование! – Вежливый смешок, долженствующий
показать: я не хвастаюсь, я сама с иронией к собственным достижениям отношусь.
– Позволю себе забежать вперед, – щебечет Мэдди. – Как
вы себя ощущаете в роли одной из самых обласканных журналисток Нью-Йорка?
Пульс у меня ускоряется. Что прикажете отвечать?
Играть в скромницу? Изображать воинствующую самоуверенность? Признать собственные
неискоренимые комплексы? Пожалуй, лучше ответить с осторожностью.
– Знаете, я всего лишь веду колонку под названием
«Проверено на себе». В Нью-Йорке полно куда более одаренных журналистов и
писателей. Даже и перечислять не стану! Однако я считаю себя очень везучей, я
обожаю свою колонку и надеюсь только, что и мои читательницы получают от нее
такое же удовольствие, – дипломатично заключаю я. Завидуй, Мисс Америка.
– Белла, вы сразу определились с будущей профессией?
– Конечно, нет! В детстве я была сорванцом – лазала по
деревьям, строила шалаши во дворе, по вечерам играла в бейсбол с соседскими
мальчишками. В колледже я поняла, что хочу стать журналисткой, но тут моя
подруга попала в «Изобилие» и за меня словечко замолвила. Так я оказалась
причастна к индустрии красоты. Следующие два раза я стажировалась тоже в
глянцевых журналах. На красоту, знаете ли, подсаживаешься. Не всякий найдет в
себе силы отказаться от пары-тройки пробничков. Отступать всегда почему-то
бывает поздно. И всё же я, пожалуй, журналистка никудышная.
– Тем не менее, вы журналистка, – Мэдди потягивает
вино. Позади нее, у барной стойки, изгаляется в развратном танце Хейди, собрала
уже с десяток поддатых зрителей. – Насколько я поняла, – продолжает Мэдди, –
главная прелесть вашей работы – в бесплатных образцах продукции.
– Да, образцов мне присылают немеряно, просто голова
кругом идет. И дом вверх дном. Я постоянно думаю о новых стрижках, о
мелировании, о массаже и так далее. Не поймите меня неправильно: моя работа
заключается в том, чтобы пробовать на себе различные товары и услуги и затем
писать о них. Если бы всё это не предоставлялось бесплатно, нам, журналистам из
«глянца», никаких денег бы не хватило!
– Разумеется. Кстати, давайте поподробнее остановимся
на вашем наряде. Вы такая стильная!
Щеки вспыхивают.
– Просто захотелось пофантазировать, может, чуть
похулиганить, – небрежничаю я. – Помиксовать. – «Или скрыть тот факт, что
голова моя теперь под цвет спецовки железнодорожника». Спокойно, Белла,
соберись.
– А шарфик-то как подходит! Прелесть! Это тоже
подарок?
– Да, от одной пиар-компании. Кажется, от «Кью». Хотя
не поручусь. Их много, всех не упомнишь.
– Как я вас понимаю. Однако вернемся к бесплатным
образцам – у вас их не перечесть, верно?
– Не перечесть – не то слово. У меня их горы. Залежи.
– Я фыркаю, пригубливаю красное вино. Ммммм, какой букет! Мэдди заказала
бутылку «Оленьего прыжка», мое любимое, по крайней мере из тех, что фигурируют
в меню. – Заглянуть в мою спальню – так подумаете, будто я «Барниз» ограбила.
Мэдди смеется.
– Что вам обычно присылают?
– Да всё подряд. Сумочки, ваучеры на авиабилеты,
подарочные сертификаты в «Эппл» и «Сакс», дизайнерскую одежду чуть ли не на
вес. А уж в Рождество просто не продохнуть. – Внезапно до меня доходит, что
тему лучше бы не открывать. Про бесплатные образцы всякий знает и только
ленивый не пишет, некоторые журналы даже запрещают сотрудникам принимать
подарки; а вот говорить о них – моветон. Черт. Еще ведь и не пила толком, а уже
разболталась.
– Окей. А вам не кажется, что получать такое
количество подарков – неэтично?
Я хмурюсь, пытаюсь вернуться на старт и выдать
приемлемый, во всех отношениях санкционированный ответ.
– Полагаю, с чисто технической точки зрения дарить
журналистке подарки и одновременно посылать ей образцы косметики неэтично,
однако ни одна уважающая себя журналистка не станет расхваливать плохой продукт
только потому, что получила взятку в виде сумочки. Подарки – отдельно, критика
продуктов – отдельно, если в двух словах.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Я знаю, что говорю.
– А по-моему, – пожимает плечами Мэдди, – ваше
заявление странно звучит. Будь я читательницей, которой известны закулисные
дела, я бы журнальной рекламе особо не доверяла. – Пауза. – Как вы думаете,
читатели знают об отношениях между рекламодателями и издателями?
– Мы рекомендуем нашим читателям качественные
продукты, продукты, от которых реальная польза, так почему бы им не доверять нашему
журналу? Если за кулисами что подозрительное и происходит, по-моему, читателям
до этого особого дела нет.
– Опишите, пожалуйста, обычный день автора колонки в
модном журнале. Полагаю, ваша жизнь – сплошной гламур?
– Правильно полагаете. Гламур и есть, особенно по
сравнению с другими профессиями. Но гламур – это еще не значит безделье или
веселье. Обычный день… Дайте подумать. Несколько интервью с представителями
косметических фирм или с рекламодателями – они презентуют свои последние
достижения и пытаются вынудить меня расхвалить тот или иной продукт. Потом обед
или ужин, с ними же, и долгое сидение за компьютером с очередной новинкой на
лице или волосах.
– А разве пресс-трипы вам не полагаются?
– Увы, не каждый день! – Я смеюсь. – Не поверите –
пресс-трипы бывают не чаще одного раза в квартал.
– А как вы решаете, о чем писать? Я имею в виду, если
вам фирма взятку в виде сумочки не дала, – подмигивает Мэдди. «Напористая, но
простоватая, – решаю я. – В целом славная».
– Мы – в смысле я, редактор и зам. редактора или его
помощник – встречаемся с рекламодателями на каком-нибудь мероприятии, а оттуда
приносим новинки. Приносим, значит, в наш офис, складываем в специальное
хранилище…
– Оооо! – перебивает Мэдди. – Об этих хранилищах
легенды ходят! Говорят, это такие волшебные комнаты, от пола до потолка набитые
«Шанелью», и у вас, у журналистов, туда постоянный доступ, без ограничений.
– Ерунда! – усмехаюсь я. – Раз в месяц мы
пересматриваем все пробники, выявляем тренд или какое-никакое открытие, ну и
пишем о нем. Что касается моей колонки, моя шефиня, Лариса, либо сама выбирает
тему, либо отправляет меня к Кэтрин, нашему главному редактору.
Звонит мой сотовый. Это Лариса. Я дарю Мэдди
извиняющийся взгляд.
– О черте речь – и он навстречь… Моя начальница.
Наверное, что-то срочное.
– Говорите, конечно, я подожду.
– Лариса, добрый день. – Я прикрываю рот ладонью,
понижаю голос.
– Привет, куколка! Как оно? Что делаешь? Уже на
интервью? Главное, не ляпни про меня чего нелицеприятного. И не забудь сказать,
что я не босс, а сама доброта. И красота. Доброта и красота, – мурлычет в
трубку Лариса, голос низкий, с хрипотцой. Дают о себе знать бесконечные ночные
тусовки.
– Да, я уже в «Памплоне». Вот Мэдди не даст соврать –
минуту назад сказала, что ты не босс, а мечта.
– Хорошая девочка. В «Памплоне», значит? Вероятно, представители
высшего общества уже собрались?
Лариса встречается с англичанином по имени Дэниел, от
него (и для него) и нахваталась британского акцента вкупе с пафосным
лексиконом. Только у нее и первое, и второе звучит пародийно. Ну, типа Лариса
Мадонну пародирует. Я ей много раз говорила: не позорься, а она: вырабатываю
свой индивидуальный среднеатлантический диалект.
– Да, народу – плюнуть некуда. Тут и Хейди с Мэнди, и
Адриенн, и Кортни…
– Сучка, – шипит Лариса. Поди пойми, что она имеет в
виду. О Ларисином непостоянстве в привязанностях легенды ходят.
– Ну да, она. Здесь вообще все наши, глянцевые.
– Передай им, что я их всех нежно целую. Кстати, один
маленький вопросец. Представляешь, за-па-мя-то-ва-ла («привет бабушке
Дэниела!») фамилию этой пафосной представительницы косметики «Фаберже».
– Ты о Джессике Биль? – Ей-богу, уже перед Мэдди
неудобно. Я делаю страшные глаза: мол, две секунды, сейчас освобожусь.
– Точно Джессика Биль? Я голову была готова дать на
отсечение, что это – либо Кира Найтли, либо Скарлетт Йохансон.
– Нет. Сначала действительно предложили Скарлетт, но
она отказалась. Потом стали обрабатывать Киру, но у нее были другие планы. Так
что пришлось им ограничиться Джессикой. Контракт на два года, ей полагается
четыре миллиона. Не кисло, да?
– Куколка, ты незаменима. Что бы я без тебя делала?
– Увидимся в понедельник. – Я со смехом нажимаю
«отбой», вслух извиняюсь перед Мэдди.
– Это была ваша начальница? Вы с ней ладите? Вообще
представители вашего бизнеса ладят друг с другом? Или живут как пауки в банке?
– Не без того. В смысле, попадаются всякие экземпляры,
но редко. То есть почти никогда. Никаких пауков. – «Белла, контролируй себя». –
Определенно никаких пауков, тем более в банке.
– Данное заявление в статью не пойдет, – поспешно
заверяет Мэдди. – Это я так, просто сама интересуюсь.
Ой ли. Чем больше Мэдди выяснит о моем мирке, тем
больше сможет написать, а мне не хочется стать жертвой выборочного цитирования.
– Все мы живые люди. Некоторые издатели недолюбливают
друг друга, но большинство друг другу симпатизируют, – твердо говорю я.
Словно слова мои – сигнал, дверь в «Памплону»
открывается, и входит Делайла Виндзор, представительница категории
недолюбливаемых лично мной.
Делайла – моя бывшая протеже. Несколько лет назад
работала секретаршей в «Enchante». Я тогда еще числилась помощником младшего
редактора. Лариса-то Делайлу сразу раскусила. Еще и мне в уши пела: слишком уж
девушка льстивая, наверняка махровая карьеристка. А я, ворона этакая, отъезжала
от Делайлиных длинных огненно-рыжих волос и безупречного в любое время суток
макияжа (конечно, наши глянцевые всегда хорошо выглядят – положение обязывает –
но Делайла, наверно, и спала в тональном креме). Еще у нее были (и есть)
розовые губы, загадочные густо-синие глаза и прелестный южный выговор.
Продолжать? Пожалуйста. Я – глянцевая девушка, я жизнь положила, чтобы
производить впечатление красотки. Мы с Делайлой подружились (она на пару лет
младше). Казалось, у нас столько общего: нам и рок-группы одни и те же
нравились, и прогрессирующая невоспитанность отдельных представителей глянца
одинаково раздражала, и юмор у нас черноватый, и скрывали мы сей факт одинаково
успешно. Я упросила Ларису взять Делайлу на работу, и сама взяла ее под
крылышко. До сих пор не понимаю, как она могла приветствовать меня оживленным
щебетом, по первому зову тащить мне кофе, цитировать меня в режиме нон-стоп – и
испоганить мне двадцатичетырехлетие посредством сплетен. Конечно, коллеги потом
разобрались и снова стали со мной общаться, но кому я должна была верить – кучке
злючек, как в туалет бегающих в пресловутое хранилище, или лучшей подруге?
Непосредственно на вечеринке по поводу дня рождения, на неприметной лестнице на
задворках бара, Делайла подловила Оливера, моего бойфренда еще со времен
колледжа. Ее ладонь у него на заднице, его руки у нее на сиськах – вот в каком
положении я эту пару обнаружила. Я не практикую всепрощение по отношению к
парню и ненависть по отношению к девице – танго танцуют двое. Вычеркнула обоих
из своей жизни. Разом. Больше же всего меня вот какой момент задел: Делайла
хотела, чтобы я их с Оливером застукала. Хотела! Скинула мне смску «Ты где?
Найди меня!», когда же я нашла, Делайла с томной улыбкой потянулась к Оливеру
за поцелуем. Лариса, несмотря на возражения Кэтрин, тут же Делайлу с треском
уволила и с тех пор вообще игнорировала. Через два месяца Делайла устроилась в
«Бархат». Теперь изображает жертву, хлопает ресницами, когда ее спрашивают,
почему она больше с Беллой Хантер не общается. Впрочем, утечка информации всё
равно произошла (Лариса кому надо из «желтых» заплатила, наша история обошла
энное количество газет).
Мэдди бросает взгляд на мое лицо (вид у меня, должно
быть, будто я тухлятины нюхнула) и оборачивается на дверь. Я одним глотком
приканчиваю вино и наливаю еще.
– Белла, вы знакомы вон с той девушкой?
– Да. Она тоже работает в глянцевом журнале.
– Вы с ней дружите?
Я молчу. Ни малейшего желания выкладывать Мэдди
правду. Прошло уже почти пять лет, а я всё не научусь скрывать отвращение к
Делайле.
– Вообще-то нет, не дружим.
Так, вина глотнуть побольше – глядишь, поможет. На
Делайле белое мини-платье без бретелей, самодостаточные груди чуть ли не
ключицы подпирают. Делайла гребет на тепленькое, где прикормленные Хейди юноши
тусуются. Замечает меня, кроит довольную улыбку, шлет воздушный поцелуй, от
которого Хейди с Мэнди обмениваются встревоженными взглядами – наверно, решили,
что я сейчас метнусь и вцеплюсь Делайле в горло.
В глазах Мэдди материнская забота.
– Если хотите, Белла, мы попозже об этом поговорим.
Следующий вопрос. Что самое приятное в вашей профессии?
В течение следующих двух часов мы обсуждаем индустрию
красоты в целом и в деталях – и пьем. Уговариваем две бутылки. Потом меня
фотографируют. На тот момент я уже пьяная в кашу.
– Какая прелесть! – поет Мэдди, просматривая кадры. –
В этом наряде вы удивительно фотогеничны! Да, наверно, и не только в этом!
Снимки получатся прекрасные.
– Спасибо. – Я украдкой бросаю взгляд на платье – не
облилась ли вином. Не облилась. А ведь могла. Впрочем, боковое зрение у меня
сейчас затуманено, как на старых пленках, когда режиссер вазелином объектив
смазывал. Запоздало припоминаю детали интервью. Вроде ничего неприемлемого не
ляпнула. Или ляпнула? Половины того, о чем мы говорили, уже не помню. Всю
дорогу избегала смотреть в сторону барной стойки, теперь кошусь на нее. Слава Создателю,
Делайла ушла.
– Готово. По-моему, нужный кадр схвачен, – произносит
фотограф.
– Супер! – повизгивает Мэдди. – А у вас, Белла, какие
планы на вечер? Встречаетесь с кем-нибудь?
– На свидания времени нет. Мой друг Ник то и дело
пытается меня познакомить со своими приятелями, только они все противные. –
Интересно, у меня язык не заплетается? – А Ник – он не гей. Да, он стильный. Но
не гей. Наш человек. Визажист.
– Неужели? Забавно.
– Что забавно?
– Что ваш друг Ник – визажист и не гей. Так у вас с
ним как?
– Да никак! Лет сто назад мы поцеловались, но
настоящей химии не возникло. Ник – просто друг. Приятель. Понимаете? – талдычу
я, пробиваясь сквозь густую икоту. – Нику я звоню, когда у меня проблемы. Он
хороший друг – такими друзьями обычно бывают геи. Только Ник – натурал.
Визажист. Вот сегодня мне пришлось ему позвонить – я не знала, что делать с
оранжевыми волосами! – Кошмар доходит до меня не сразу. Еще какое-то время я
запихиваю телефон в сумочку, рассеянно шарю в ней, натыкаюсь на бальзам для губ
«Kiehl’s № 1»…
У Мэдди ошарашенный вид.
– С какими-какими волосами?
– О чем вы?
Мэдди смотрит на мою голову.
– Так вот почему вы шарфик завязали!
– Нет.
– Как нет? – смеется Мэдди. – А ну-ка, снимите!
– Я просто… пошутила… к слову пришлось…
– Видите ли, – уже серьезно говорит Мэдди, – с полчаса
назад я заметила оранжевую прядь, выбившуюся из-под шарфика. Я подумала, у меня
глюки. Может, всё-таки расскажете, как дело было?
– Ну…
Я в панике. И совершенно пьяна. А эта журналюга поймала
меня на слове. Теперь она знает, что волосы у меня морковного оттенка, причем
по моей, и только по моей вине. Вариантов два: спасаться бегством, что будет
по-детски, непрофессионально, а главное, погубит статью, или проглотить
собственную гордость и рассказать всё начистоту. Я игнорирую мощнейший позыв
смыться – выбираю второй вариант.
– Красилась в брюнетку – ну, мне для статьи нужно, – а
получился почему-то оранжевый цвет. – Я кошусь по сторонам – нет ли поблизости
кого из глянцевых девушек – и отворачиваю край шарфа.
Мэдди в ужасе.
– О нет! Как я вам сочувствую! И прямо перед интервью!
– Да я уж привыкла. Не в первый раз попадаю.
– С каждым случается. Не переживайте! – Мэдди кроит
улыбку, смотрит снисходительно, как на несмышленое дитя. – Перекраситесь,
ничего страшного. Клянусь, на фото не будет ничего оранжевого. Зато вид у вас в
шарфике такой загадочный. Вы вообще стильная. И не забывайте: вы – великая и
ужасная Белла Хантер; все решат, что вы просто задали новый тренд.
– Ваши бы слова да богу в уши, – мямлит, превозмогая
головокружение, великая и ужасная Белла Хантер.
Мэдди окунает палец в вино, подносит к губам, с
достойным лучшего применения усердием облизывает.
– Не статья будет, а сенсация. У меня на такие дела
нюх.
– Только, пожалуйста, не упоминайте об оранжевых
волосах, – молю я.
– Ваша тайна умрет вместе со мной, – подмигивает
Мэдди. – Статья выйдет в понедельник. Довольны останетесь.
Глава 2
В субботу нечеловеческим усилием воли я выбираюсь из
постели в 8:15. Зачем, ну зачем я вчера столько выпила? Снова закрепляю на
голове шарф, ловлю такси до Карлайла. Благотворительное общество «Американские
женщины за красоту», в котором я состою уже несколько лет, сегодня обсуждает
июньский матч по поло. Матч будет иметь место в Хэмптонс, спонсирует его «Enchante».
Во всё время собрания немилосердно зеваю, стараюсь не вникать. На самом деле
обсуждают вовсе не матч как таковой, а марку сумочек, которые пойдут на призы,
а также вопрос, удастся ли залучить Риз Уизерспун в качестве почетной гостьи.
Дискуссия растягивается на два часа. Консенсус: если Риз откажется, залучим
Кэтрин Хейгл, если и Кэтрин скажет «нет», – Хайден Пантер, а на крайний случай
есть еще Кристен Белл. Наконец я свободна. Бегу к Джорджу, личному стилисту. Он
приводит мою голову в божеский вид, сокрушенно покачивая своей. Теперь цвет
волос – нечто среднее между грязно-блондинистым и тускло-коричневым. Конечно,
не самый привлекательный оттенок, но я легко доведу его до ума с помощью
мелирования и оттеночной пены, припасенной в ванной.
В понедельник я сплю лишние десять минут, игнорирую
тренажерный зал и бегу на работу – я должна присутствовать на фотосессии.
Сегодня снимки делаются для обложки «Enchante». Хотя только февраль, мы готовим майский номер –
журналы всегда опережают реальное время на три месяца. Лариса придет ближе к
обеду – еще на прошлой неделе предупредила: деловая встреча за завтраком, но я
подозреваю, что она просто не хочет подрываться ни свет ни заря ради обложки.
Позволила Джули Помелини, секретарше, сопровождать меня в студию. Джули у нас
новенькая, ей фотосессии еще не наскучили.
Похоже, работники глянца в большинстве своем – «совы».
Я – не исключение. Правда, последние несколько лет встаю в 6:15, чтобы к без
пятнадцати семь поспевать в тренажерный зал. Дважды в неделю подвергаю себя
пытке на эллиптическом тренажере (всякий раз по часу), дважды, тоже по часу –
на беговой дорожке. И эллиптический тренажер, и беговая дорожка сопровождаются
гантелям и качанием пресса. В «U.S. Weekly» и «InStyle» то и дело какая-нибудь знаменитость распинается, будто
любит физические нагрузки, всплески эндорфина и чувство глубокого морального
удовлетворения. Мне таких звезд хочется задушить в их же собственных постелях. Разве
можно любить упражнения? Лично я звон будильника встречаю скрежетом зубовным,
чуть ли на за волосы вытаскиваю тушку из-под перинки и хожу в тренажерный зал
как на работу только для того, чтобы втискиваться в дизайнерские тряпки
пробного размера. Конечно, у меня неплохая зарплата, но, в отличие от Эмили,
Ларисы и большинства сослуживиц, я не могу позволить себе блузку за пять тысяч
долларов. Приходится довольствоваться одеждой с распродаж опытных партий, а она
вся полудетского размера. Или устраивать набеги на шкаф Эмили.
В «Джек-студиоз» в Челси меня поджидает Джули – в
руках стаканчик дымящегося латте, прическа и макияж во всех отношениях
безупречны. Джули повезло с рождения – ей в принципе не нужен тональный крем. У
нее гладкая оливковая кожа и черные глаза, оснащенные густыми ресницами и
тонкими бровями. И грива иссиня-черных волос – она каскадом сбегает по спине,
почти до пояса – стрижек Джули не признает. Вообще-то в глянцевой индустрии
волосы такой длины не приветствуются, разве только девушка косит под Миа
Ферроу. Джули утверждает, что грива – привет от бабушки-сицилийки; на обычной
голове она, грива, смотрелась бы как воронье гнездо, а на голове глянцевой
смотрится как шелковая волна.
– У тебя день кудряшек? – улыбается Джули.
Я обеими руками поправляю волосы. Дополнительные
десять минут сна означают, что я не успела как следует высушиться феном. Волосы
чуть провяли, потом я намазала их муссом и заплела полусухими в косу, а в такси
расплела. Теперь ощущение, будто я кошу под хиппи. Это симпатично, только на
работе привыкли к другому моему стилю.
– Говорят, этой осенью локоны опять будут на пике, –
вру я. – Я и распрямитель свой в дальний ящик спрятала.
– Так что, гладкие волосы уже моветон? – паникует
Джули.
– Ну, это только слухи. В любом случае, до осени время
есть. И всё же мы, как-никак, тоже к установке трендов причастны.
Джули с готовностью кивает, мне становится стыдно.
Готова спорить на деньги, завтра она тоже распрямителем не воспользуется.
Я осматриваюсь. Обстановка сюрреалистическая; впрочем,
как всегда. Ничего принципиально нового. Студия в форме куба,
ослепительно-белого до последнего дюйма, окна во всю стену, вид на Гудзон,
Челси и центр Манхэттена, по стенам стеллажи с незаконченными дизайнерскими
проектами. Кучкуются, приложившись к сотовым телефонам, ассистенты фотографа и
модельера, достают тряпки из черных пакетов, раскладывают на полках. Беглый
взгляд на одежду, аксессуары и ювелирку говорит о том, что добра этого в студии
минимум на миллион долларов. Именно здесь фотографируют для большей части
ньюйоркского глянца, причем фотографы любят эту студию не только за хорошее
освещение и виды, но также и за легкость, с какой ее можно трансформировать во
что душа пожелает. В частности, какое только дикое зверье сюда не притаскивали
– и пингвинов, и лам, и даже уссурийских тигров. И оно смотрелось органично,
разумеется, на соответствующем фоне. По другой стене, не оконной, идут зеркала
и туалетные столики. Знаменитая Минди Ганнерман, наш визажист, уже на месте.
Я киваю Джули, показываю на Минди. Мы направляемся к
ней. Минди достала косметичку и роется в ней в поисках «вечного» тонального
крема от Армани, по ходу дела выкладывает тени, румяна, тушь и т.п. –
собирается заняться нашей моделью.
– Привет, Минди, – осторожно начинаю я. По законам
индустрии мне нечего перед ней комплексовать. Я на добрых три дюйма выше,
минимум на двадцать фунтов меньше вешу и вообще объективно красивее, по всем
стандартам. В то время как в других сферах успех измеряется в других единицах –
например, в деньгах, степени одаренности или известности, в индустрии красоты –
да и в большинстве глянцевых печатных изданий – ценится смазливое личико или восхитительное
тело. Мы годами все силы употребляем на то, чтобы выглядеть как можно лучше (и
помогать читательницам достичь этой заведомо недостижимой цели) – так может ли
кого удивить наша подозрительность (и вкрадчивая льстивость) по отношению к
тем, кто добрался до земли обетованной немыслимого физического совершенства?
Уместно сравнить индустрию красоты с этакой гигантской подвижной сценой для
представления мистерий двадцать первого века, сценой, на которой каждая девушка
бессознательно – или сознательно – стремиться затмить остальных, не забывая
прикидываться милой. Минди не такая. Ей самой до модели далековато – глаза
тускло-карие, близко посаженные, выкрашена в платиновую блондинку, цвет лица
нездоровый (не повредил бы солярий, в идеале – Сан-Тропе). Тем более странно,
что Минди не впечатляется шикарным видом моделей и самоуверенностью глянцевых
журналистов и не комплексует по поводу собственных скромных данных. Наверно,
потому, что она на своем месте, и в своей сфере ого-го какую карьеру сделала.
Кажется, у Минди иммунитет к внешнему блеску – для визажиста нестандартная
ситуация, не правда ли? Вот поэтому-то у меня с ней разговоры и не клеятся – не
отпускает ощущение, что Минди знает некий секрет, который мне знать не положено
по рангу.
Минди смотрит как-то странно.
– Привет, Белла. Что новенького?
– Всё по-старому. Как у тебя дела? – Не дождавшись
ответа, я добавляю: – Ты знакома с Джули, нашей ассистенткой?
Минди и Джули неловко жмут друг другу руки, Минди
спрашивает:
– Наша модель уже пришла?
– Я видела ее по пути. Наверно, она в туалет
заскочила. Появится – сразу займемся ее лицом и волосами. Ты как хочешь –
сначала лицо ей сделать, потом к Хавьеру отправить?
– Не знаю. Обычно Хавьер начинает, потом уже я
макияжем занимаюсь. Хавьер! – выкрикивает Минди.
– Что? – доносится из дальнего угла. Над вешалкой
появляется Хавьерова черная курчавая голова. Хавьер коренаст и крепок, как
борец, и так мал ростом, что над грудами одежды посверкивают только его глаза.
– Поди-ка сюда! – зовет Минди.
Хавьер послушно топает к нам, по пути чмокает меня в
щеку.
– Как жизнь, крошка? Выглядишь сногсшибательно. Надо
бы всех моделей так одевать.
О чем это он? Я пожимаю плечами.
– Ты тоже выглядишь супер.
– Привычка, – ухмыляется Хавьер, хлопает ресницами в
мой адрес. Еще в прошлом году он был у Джорджа чуть ли не на побегушках, а
потом решил открыть собственный салон. Разрыв с Джорджем вылился во взаимную
ненависть – Джордж до сих пор даже имени Хавьерова не произносит. Я рада, что
Хавьер здесь – с ним напряжение между мной и Минди не такое гнетущее. Что-то у
меня в последнее время паранойя прогрессирует. Стресс, должно быть. Пора в
отпуск.
– Хавьер, ты хочешь первый Таней заняться, или мне ее
взять? – спрашивает Минди.
– Умом повредилась, женщина? Конечно, я первый. Я волшебник,
когда речь о волосах, – но даже волшебство требует времени.
– Как скажешь. – Минди закатывает глаза и возвращается
к раскопкам в косметичке.
– Хавьер, познакомься с Джули.
– Мы уже познакомились, – расплывается в улыбке Джули,
хлопает на Хавьера длиннющими ресницами. – Хавьер мне свои, хм, инструменты
показывал.
– Да уж, наверняка не преминул, – киваю я.
– А что было делать? – восклицает Хавьер, хлопает меня
по руке. – Тут некоторые опаздывают – видно, задницу свою ленивую никак из-под
одеяла вытащить не могут – а девушка одна, скучает. Надо же было кому-то ее
развлечь. – Хавьер подмигивает Джули.
– Ладно, с вами всё ясно. – Я грожу пальцем. – Но
теперь мамочка вернулась, время убирать игрушки. Хавьер, какую прическу ты
собрался делать Тане?
Таня – она просто Таня, без фамилии. Ее и так каждая
собака знает. Она, разумеется, русская. Входит наконец-то. В руках стаканчик
старбаковского кофе, на хвосте – две тощие, как жерди, приближающиеся к сорока
женщины, в черном с головы до пят. Таня сейчас на пике популярности. Каждый
глянцевый журнал стремится получить ее фото на обложку. С полгода назад Таня
красовалась одновременно на девяти обложках (беспрецедентный случай), а за
последний месяц была объявлена новым лицом «Секрета Виктории», «Луи Виттона», и
«Кальвина Кляйна». Фамилия ее Валенская, только по фамилии к ней никто не
обращается – она фигурирует как Таня (произносить придыхающим шепотом). «U.S. Weekly» написал, что Таня тайно встречается с Леонардо
ДиКаприо. Может, он позвонит ей во время фотосессии, а то и сам нарисуется.
Хотелось бы убедиться, что «U.S.Weekly» можно
верить.
– Иди сюда, – командует Хавьер.
Таня молча подчиняется, на нас, на остальных, и не
смотрит. Хоть я и пересекалась с ней уже трижды по разным поводам, решаю не
вмешиваться. В конце концов, кто я такая?
Хавьер запускает пальцы Тане в волосы, Таня как ни в
чем не бывало прихлебывает кофе. Хавьер в раздумьях – то поделит волосы на
пробор, то приподнимет над плечами, то перекинет на одно плечо, то начнет
перебирать пряди.
– Обрати внимание на густоту, – произносит он.
– Обратила.
– Невероятно густые волосы. Таких ни у кого нет. Все
эти страдающие анорексией модельки того гляди облысеют. От истощения,
разумеется. Только не Таня.
Таня тягуче улыбается на похвалу, позевывает, взгляд
уперся в стену – зацепился за невидимую простым смертным точку.
– Очень густые, – развивает мысль Хавьер, продолжая
ласкательные движения. – С этим что-то надо делать. Фото для июльского номера,
да? Не хочу никакой летней туфты – ни хвостов прилизанных, ни локонов в стиле
«Доширак». Должно быть сексуально! Таня сама такая сексуальная! Ей нужны волосы
от Тома Форда! От Сержа Норманта! А лучше – как у Джулии Робертс на обложке
«Метаморфоз». Да, именно так.
– Значит, волосы будут распущенные? – с тревогой
уточняет женщина в черном, не забыв упереть руки в боки. – Тане больше идет,
когда волосы рассыпаны по плечам. Хвост или узел не годятся. У нее лицо
длинновато.
– И не вздумайте стричь челку, – добавляет вторая
женщина в черном, для пущей убедительности тряся головой. – Ни при каких
обстоятельствах. Мы решительно против челок.
Хавьер вскидывает бровь. На лице отвращение.
– А вы кто же будете?
– Я – Гейл Кэш, менеджер.
– А я – Труди Стейн. Рекламный агент.
– Ну а я – Хавьер. Стилист. А Таню будут
фотографировать для «Enchante». И я сделаю с ее волосами что мне заблагорассудится.
Фотограф – Бартоломо. Он гений. Таня будет великолепно смотреться. Даже вы
оцените. Так что не мешайте мне работать, – рычит Хавьер.
– Да как вы сме…
– Да вы знаете, кто мы?
– Я знаю, кто сидит у меня в кресле! – Хавьер
перебивает двоих разом. – Уйдите. Пожалуйста.
Таня кошачьим жестом поднимает правую руку, будто
бабочку решила отогнать. Гейл с Труди нехотя идут к выходу, мимо туалетных
столиков, переговариваются вполголоса, наливают себе по чашке кофе.
– Итак, – восклицает Хавьер уже в мой адрес. – Волосы
под Сержа Норманта! Что скажешь, крошка? Да или нет?
– Конечно, да. Ты же профи – я тебе полностью доверяю.
– Вот за что я люблю Беллу! – чуть не взвизгивает Хавьер,
в экстазе выпускает из рук Танины волосы, подскакивает ко мне обниматься. Джули
вымучивает смешок, я беспомощно выглядываю из-за Хавьерова плеча, руки по швам.
– У тебя чутье! Ты не боишься рисковать! Говоришь
всегда то, что надо!
– Я вам не мешаю? – сквозь зевок тянет Таня.
Хавьер оборачивается, крутит кресло.
– Секунду. Сейчас я тобой займусь.
Таня усаживается, Хавьер мотает головой.
– Все модели одинаковы, Белла. Мнят себя бог знает
кем.
Следующий час проходит в трудах над Таниными волосами.
Одни пряди Хавьер начесывает, другие распрямляет, остальные завивает. В результате
Танина голова больше смахивает на голову Медузы Горгоны. Гейл и Труди лишились
дара речи, но сохранили способность посылать электронные письма, чем и
занимаются посредством своих блэкберри. Хавьер их вконец запугал – дистанцию
держат в три фута. Последние штрихи лаком для волос (довольно толстые штрихи, к
слову) – и Таня отправляется в кресло Минди.
– Вы с какой рекламной фирмой работаете? – без интереса
спрашивает Минди, накладывая Тане на щеки тональный крем от Армани.
Мы с Джули сидим по обе стороны от Минди, смотрим на
ее работу. Хоть я столько лет в глянце, а до сих пор при виде занятого делом
профессионального визажиста у меня от восторга мурашки по спине.
– В этом месяце, кажется, с «МАС» договор заключили.
Минди имеет в виду, что заявленный на внутренней
стороне обложки тональный крем – вовсе не тот тональный крем, который в
действительности использовал визажист для данной конкретной модели. В каждом
журнале вы найдете перечень всех косметических средств, видимых на всех фото.
Прикол в том, что лица моделей обработаны совершенно иной косметикой. Причем
это касается абсолютно всех женских журналов. Редколлегия заключает сделку с
производителями косметики и информирует редактора (в данном случае меня), какую
марку мы якобы намерены разрекламировать. Узнав об этом несколько лет назад,
когда пришла в глянцевую индустрию, я пришла заодно и в ужас – ведь в школе и
колледже я принимала мелкий шрифт на внутренней стороне обложки за чистую
монету. Теперь пишу что велят, и ни в одном глазу. В каждой сфере свои
маленькие секреты.
Вернемся к Тане. Выглядит она невероятно красивой и
невероятно скучающей. Листает «Пост». Внезапно я соображаю: сегодня должно было
выйти мое интервью.
– Эй! – На Танином лице внезапный проблеск интереса. –
Это вы, что ли?
Она протягивает мне газету, я ставлю кофе на первую
попавшуюся плоскость, делаю шаг вперед. «ЭКСКЛЮЗИВ! – гласит заголовок, –
ВЕДУЩАЯ ЖУРНАЛИСТКА ВЕДУЩЕГО ГЛЯНЦЕВОГО ЖУРНАЛА РАСКРЫВАЕТ КАРТЫ!». Подпись:
Мэдди Дэниелс. Я выхватываю у Тани газету.
– Не может быть!
– Может! – Ленивая улыбка. – Я прочитала статью, но
что речь о вас, сообразила полминуты назад. Что это на вас надето? Фото
однозначно неудачное.
– Мягко говоря, – кивает Гейл, как из-под земли
выросшая за Таниной спиной.
– Спасибо на добром слове. – Я читаю статью по
диагонали. Мелькают слова «дивы», «жадные», «развратные», «омерзительные».
Каждое – как удар скальпелем. Мне дурно, голова кружится, я почти падаю в
кресло.
«Белла Хантер ведет колонку «Проверено на себе» в «Enchante»,
самом шикарном, стильном и продвинутом глянцевом журнале в мире. Немало людей
считают Беллу самой влиятельной женщиной в индустрии красоты. «Одно слово в
Беллиной колонке гарантирует прекрасные продажи того или иного косметического
средства или услуги, а то и задаст нездешнее ускорение новому тренду, –
заявляет источник, и добавляет: – Звезды, светские львы и львицы, визажисты и
дизайнеры начинают чтение «Enchante» с Беллиной колонки, потому что сначала Белла задает
тренд, а уж затем этот тренд подхватывает вся модная индустрия». Однако, в
отличие от своих коллег и читателей, Белла родилась далеко не в сорочке. В
эксклюзивном интервью нашей газете Белла признается, что в свое время натерпелась
от разных снобов. «Все девушки в «Enchante» – самовлюбленные эгоистки, – говорит Белла. – У них
что-то вроде частного клуба, куда не берут людей с улицы».
Немногие знают, что Белла практически не получила
воспитания, поскольку росла на Среднем Западе и кочевала с отцом-военным по
гарнизонам. Правда, на три года кочевья прервались – Белла с родителями жила в
Германии на военной базе. Всё детство и отрочество Беллы были отравлены
комплексами по поводу собственной внешности – девочка считала себя гадким
утенком. Читатели, которые ищут у нее совета относительно стиля, пожалуй,
сильно удивятся, если сказать им, что Белла на лето не уезжает в Сейнт-Бартс, а
на зиму – в Палм-Бич, представляя едва ли не единственное исключение в
индустрии красоты. Коллеги Беллы, как по «Enchante», так и по сфере деятельности в целом, все эти
глянцевые журналисты, привыкшие к подачкам от косметических фирм и домов моды и
не привыкшие задумываться о стоимости этих подачек, живут как под хрустальным
колпаком, ценят внешние данные и родословные; Белле же такая позиция глубоко
отвратительна, несмотря на то, что она давно уже не гадкий утенок из Огайо.
В своей колонке Белла пишет о прическах и средствах
для окрашивания и укладки волос, о тенденциях в макияже, об уходе за кожей, о знаменитостях.
Темы всегда животрепещущие. В мире моды и глянца, однако, происходит круговорот
рекламных долларов, материализованных в блестящие тюбики. Этими тюбиками (и не
только тюбиками) компании, причастные к индустрии красоты, заваливают издателей
в обмен на промоушн. «Мы таких подарков и не считаем! Чего только нам не
предлагают! Речь не только о продуктах – мы можем бесплатно посещать стилистов,
ходить на массаж. А еще у нас бывают пресс-трипы. Конечно, это неэтично. Но
большинству читателей до этики и дела нет. Они даже не задумываются, на какие
средства в действительности существует журнал. Если мы пишем, что тот или иной
крем или спа-процедура творят чудеса, читатель тотчас заглатывает наживку. Нам
привыкли верить», – признается Белла.
Что касается других журналистов «Enchante»,
Белла рада пройтись насчет их нелицеприятных качеств. «В нашем деле всегда
найдется пара-тройка человек, готовых превратить вашу жизнь в ад», – говорит
Белла. Впрочем, в подробности не вдается, из уважения к своим коллегам. Она
делает вид, будто не поняла вопроса о воровстве из хранилища красоты, и в то же
время признается: «В индустрии моды существует практика заимствований, – Белла жестом закавычивает слово «заимствования». –
Тут настоящие драмы разыгрываются».
Если вы решили, что плохо себя ведут исключительно
издатели и журналисты, подумайте еще раз. «С писателями-фрилансерами тоже
проблем не оберешься. Особенно как дорвутся до хранилища красоты. Каждая
авторша почему-то думает, что никто не заметит пропажи туфель от Джимми Чу или
ремешка «Прада». Вещи просто прилипают к жадным ручонкам. А на орехи достается
бедным помощникам визажистов и стилистов, гардеробщицам и иже с ними». Белла
утверждает, что подчиненных часто винят в проступках, совершенных начальством.
В частности, намекает на случай, когда дочка известного дизайнера нарочно
оставила в гардеробной непогашенный окурок, чтобы в пожаре обвинили (и уволили)
ассистентку гардеробщицы.
Белла также намекает на стервозность рекламных
агентов, в частности, агентов из «Моррисон», однако не раскрывает секретов.
«Моя лучшая подруга в индустрии красоты как раз работает в рекламе», – говорит
Белла. Но отказывается назвать имя. Впрочем, в ее записной книжке в первой
восьмерке имен обнаружилась некая Джойеслин Ривз. На вебсайте «Моррисона» также
фигурирует аудитор Джойслин Ривз. «Конечно, рекламщики порой невыносимы, но и
издатели с журналистами от них недалеко ушли. Они друг друга стоят. В конце
концов, постоянно писать о зубной пасте или гигиенических прокладках –
удовольствие ниже среднего. Поневоле начнешь изощряться». Белла признается, что
рекламщики пашут как лошади и часто вынуждены плясать под дудку издателей ради
пары-тройки тюбиков или шарфиков, которым можно будет ножки приделать».
Я сижу в кресле как громом пораженная. Приведенный
здесь отрывок – еще цветочки. Ягодки? Пожалуйста. Потасовки между неназванными
издателями и журналистами, экскурсы в личную жизнь Беллы Хантер, вопрос,
сколько еще Белла Хантер продержится на пике, цитата из анонимного издателя, в
которой Белла Хантер фигурирует как «высокомерная и претенциозная особа» и, на
сладкое, намеки на алкоголизм Беллы Хантер.
Пока я читаю, вокруг моего кресла группируются Хавьер
и Минди. Лица у них встревоженные. Таня, позевывая, проверяет электронку.
Поднимает взгляд, передергивает плечами.
– Да, попали вы. Шефиня ваша уж точно в восторг не
придет.