Джоан Д. Виндж «47 ронинов»
на основе сценария Криса Моргана и Уолтера Хамады под редакцией Хуссейна Амини
Посвящения:
С глубочайшим уважением посвящаю эту книгу
50 фукусимцам,
Джорджу Такеи
и Стэну Сакаи,
чьи отвага, мужество и неравнодушие показали мне, что есть вечные, общечеловеческие ценности и каждая из них – ступенька на пути к мудрости. Эти качества души никогда не исчезнут – как и память о сорока семи ронинах, сохранивших верность своему сюзерену.
Каждый из нас должен прокладывать собственный истинный путь, и тогда путь этот будет выражением всеобщего пути. Это таинство.
Сюнрю Судзуки
----------сноска------------
Цит. по: С. Судзуки. Сознание дзен, сознание начинающего. Пер. Г. Богданов, Е. Кирко. – М.: Альпина Паблишер, 2013.
-------------------------------
Семь принципов кодекса Бусидо
Ги (справедливость)
Ю (отвага и мужество)
Дзин (участие)
Рэй (учтивость и уважение)
Макото (искренность)
Мэё (честь)
Тюги (верность)
Благодарности
Поскольку правда иногда необычнее вымысла…
Благодарю Стивена Тернбулла, консультанта фильма «47 ронинов», за множество замечательных книг по военной истории Японии, особенно за «Мщение 47 ронинов в Эдо, 1703 год» (серия «Рейд», издательство «Оспри паблишинг»). Также мне очень помогли «Даймё 1867 года: полководцы-самураи Японии времен сёгуната» Тадаси Эхары, «Традиционная Япония. Быт, религия, культура» Чарльза Дж. Данна, «Наставление демона в боевых искусствах» Иссаи Тёдзанси и «Сэппуку: история ритуального самоубийства самураев» Эндрю Рэнкина.
За слова, облеченные в образы, благодарю книгу Мицуо Курэ «Самураи. Иллюстрированная история» с подробными фотографиями, демонстрирующими историческую реконструкцию различных аспектов военного искусства самураев, а также «Самурайский замок» Фионы Макдональд с иллюстрациями Джона Джеймса и Дэвида Энтрама.
Благодарю также сайты Google.com, Wikipedia.com и SamuraiWiki.com – эти «божественные путеводители»; они, даже если и не дадут вам искомое, всегда подскажут, в каком направлении двигаться.
Поскольку вымысел иногда «реальнее» фактов…
Благодарю Стэна Сакаи за мастерское переложение легенд о самураях в комиксы «Усаги Ёдзимбо»; Лору Джо Роулэнд за яркую, увлекательную серию детективов о Сано Исиро, события которой разворачиваются в эпоху 47 ронинов; Нобухиро Вацуки за мангу и аниме «Рурони Кэнсин»; Хаяо Миядзаки за аниме «Принцесса Мононокэ» и другие. Также хочу поблагодарить создателей многих других аниме и манги, особенно Хироаки Самуру («Клинок бессмертного») и Такехико Иноэ («Бродяга»), за произведения, действие которых происходит во времена сёгуна Токугавы.
Поскольку иногда изображение стоит тысячи слов…
Спасибо художникам гравюр укиё-э, запечатлевшим свое время и отобразившим легенды прошлого с почти осязаемой красотой. Ёситоси, Куниоси, Кунисада, Хиросигэ, Хокусай – всех и не перечислить. Их работы не только оказали значительное влияние на европейских импрессионистов, но и продолжают вдохновлять современных последователей жанра, создателей комиксов, аниме и манги, а также других художников и любителей искусства по всему миру.
Также я хотела бы поблагодарить моего редактора из «Тор букс» Джеймса Френкела; Синди Ченг и Дженнифер Эппер из «Эн-би-си/Юниверсал студиос»; и Александра Бешера и его брата Эрсени за информацию о клане Асано, его истории, символах и регалиях, которую несчастной писательнице, живущей в США и не знающей японского, больше получить было просто неоткуда.
Опасно быть правым, когда неправы те, кто у власти.
Вольтер
Мы встанем и будем действовать смело –
Должен же кто-то подняться за правое дело.
Джуэл, «Руки»
Ты избран. Ступай и пройди верным путем.
Миюки Миябэ, «Отважное сердце»
Пролог
Япония, около 1680 года
Если бы было кому, он рассказал бы, как боролся и убегал всю свою жизнь – спасая эту жизнь. Даже когда его истерзанное тело не могло оторваться от пола, сердцем и душой он продолжал сопротивляться, мечтая унестись подальше от Моря деревьев, от всей той лжи, которую ему преподносили, – настолько не желал он становиться тем, во что его хотели превратить.
Но рассказывать было некому – ни на минуту рядом с ним не появлялся хоть кто-нибудь его, человеческой, породы. Так что оставалось лишь ждать, терпеливо ждать удобного момента… пока тот наконец не настал.
И вот теперь он бежал, бежал несколько дней, мчался сквозь темноту первобытного леса, куда едва проникал солнечный свет, и с трудом можно было сказать, когда заканчивался день, и наступала ночь. Он далеко огибал маячившие вдалеке огни или пустые пространства. Дорога, деревня – все могло стать уловкой, обманом, чтобы заманить его в западню. Нельзя рисковать – нужно отыскать истинную цель, какой бы она ни была.
Уже начинало казаться, что горные леса никогда не кончатся, как ему и говорили, и что он так и будет напрасно кружить, пока не вернется туда, к ним, где его место. Но они лгали, он знал это, знал, что мир не ограничивается Морем деревьев, и рано или поздно ему удастся как-нибудь добраться до настоящего моря, Моря-Океана, которое действительно бесконечно. Ибо Море деревьев существовало на острове под названием «Япония», окруженном водами, простирающимися дальше, чем можно себе вообразить. Где-то у края этих вод его ждала земля, наполненная солнечным светом, который он так редко видел, белизной цветущих деревьев и яркой зеленью рисовых полей. И ждали люди – такие же, как он.
Доказательством их существования служили трофеи, похищенные его хозяевами и принесенные в тайный, затерянный мир, где он рос; обноски, которые кидали ему, говоря, что прежде их носили существа одной с ним породы.
Он видел свое отражение в стоячей воде лесных озер и знал, что это правда – он другой, не такой, как они. Он – человек. Других людей он тоже видел – на картинках в свитках и книгах или издали, слышал даже их голоса, доносившиеся из горных долин. Но хозяева говорили ему, что людям он не нужен, что они бросили его на смерть, на растерзание злым духам и не захотят принять обратно.
Он отказывался верить в это, отказывался слушать их, поклявшись себе, что однажды отыщет дорогу к дому и вернется туда, где ему место, где его ждут – пусть даже прошло столько лет.
Однажды… Возможно, именно сегодня.
Лес редел, и самый свет менялся, становился ярче. Деревья впереди расступались, между ними проглядывали голубая вода, в которой отражалось небо, и зелень обширных полей. Никогда еще ему не приходилось видеть таких живых, сияющих цветов.
У него перехватило дыхание, когда деревья вдруг остались позади, и перед глазами раскинулся целый мир. Он замер на месте, заслонившись ладонью от ослепительного солнечного света. И это не морок – даже хозяевам не под силу заставить его видеть нечто столь огромное, если оно не существует на самом деле.
Однако стоило ему, наконец решившись, шагнуть вперед, как тело отказалось его слушаться. Вокруг было слишком пусто, он чувствовал себя беззащитным, словно кролик на открытом месте, над которым кружат ястребы. Он вдруг почувствовал, что едва стоит на ногах, что живот у него сводит от голода, а в глаза словно песку насыпали, и все вокруг как в тумане, – будто только достигнув мира грез, он в полной мере ощутил, что существует. По-прежнему держа ладонь возле лба, он заставил себя двинуться дальше – только вперед, не оборачиваясь, не глядя никуда больше.
Из-за этого он ничего и не увидел, пока земля вдруг не ушла из-под ног. Потеряв равновесие, он с криком плюхнулся в ручей. Упав, он остался лежать на твердых камнях в полном изнеможении, не в силах пошевелиться, словно сам превратился в камень. Прохладная вода обтекала тело, успокаивая боль от ушибов и царапин, на которые он прежде не обращал внимания и которые теперь прочувствовал в полную силу. Собственное хриплое дыхание и шум крови в ушах – вот все, что было слышно.
Когда высоко в небе раздался крик ястреба, заметившего добычу, он попытался подняться – стремление убежать, скрыться вновь заговорило в нем. Но его хватило только на то, чтобы повернуться набок; потом дрожащие руки подогнулись, и он снова упал, не в силах ни выбраться из ручья, ни даже встать, хотя бы на четвереньки. Самая страшная угроза не смогла бы сейчас заставить его тело двигаться.
Он лежал с закрытыми глазами, ощущая непривычное тепло солнечных лучей на своей бледной, как у призрака, коже; свет проникал сквозь сомкнутые веки, как сквозь стенки бумажного фонарика. Что дальше – ястребиные когти, вонзающиеся в тело?
Послышался стук копыт о камень и шелест травы, раздвигаемой ногами каких-то животных. Лошади? И затем – людские голоса…
Он лежал неподвижно, вслушиваясь, как они приближаются, и изо всех сил надеясь, что, кем бы они не были, его примут за мертвеца – просто труп в канаве – и проедут мимо.
Но тени уже нависли над ним – всадники остановились у берега ручья. Слышен был скрип кожаных седел, шорох ткани, позвякивание металла. Чуть приподняв веки, он сквозь ресницы пытался разглядеть, что за люди – и люди ли – его обнаружили.
Двое ближайших всадников смотрели прямо на него, как ему показалось, с какой-то невероятной высоты. Их одежда выглядела необычнее и в то же время прекраснее всего, что он когда-либо видел. Оба носили по паре мечей – это значило, что перед ним самураи, искуснейшие воины страны, лежавшей за краем Моря деревьев.
К этим двум подъехали другие; он, почти физически ощущал их взгляды на себе, однако лежал неподвижно, стараясь не дышать, прислушиваясь к звуку голосов. Они так отличались от тех, к которым он привык, что ему едва удавалось разобрать в общем гуле осмысленные слова.
– …мертв, на самом деле?
– Он не из этих мест. Но кто?..
– Нет… посмотрите! Он не похож…
– Господин Асано?..
Мужчина постарше, сидевший в седле с достоинством человека, привыкшего повелевать, кивнул одному из воинов рядом с собой и указал на лежавшего в ручье мальчика.
– Оиси, посмотри, что с ним.
Самурай, спешившись, принялся спускаться вниз по склону, и мальчик затрепетал.
Князь Асано тоже сошел с коня, не обращая внимания на предостерегающие голоса. Передав кому-то из своей свиты ястреба, сидевшего на его защищенной перчаткой кисти, он пристально наблюдал, как посланный переворачивает тело на спину.
Задержав дыхание, мальчик по-прежнему старался не шевелиться. Сквозь щелочки век он следил за князем, в чьем взгляде читалось только удивление и любопытство, ничего даже отдаленно похожего на угрозу.
– Он не из Ако, – уверенно заявил самурай, все еще не отпускавший плечо мальчишки. – Как ему удалось сюда пробраться? Он не миновал бы застав на дорогах.
Князь сделал шаг вперед, к осыпающемуся под ногами склону, но Оиси предостерегающе поднял руку и вновь склонился над телом, подозрительно вглядываясь в лицо мальчика. Теперь тот видел, что самурай ненамного старше его самого.
Протянув ладонь в перчатке, Оиси с опаской коснулся шрамов, испещрявших обритую голову мальчика надо лбом, – так, словно это были слова заклинаний на неведомом языке. Потом, грубо ухватив за подбородок, повернул его лицо к свету… Нахмурившись, молодой самурай покачал головой.
– Это не человек, данна, – произнес он наконец, поднимая глаза на господина. – Оборотень… перевертыш. Должно быть, из Леса тэнгу или откуда-то с гор.
– Человек, человек, по крайней мере, наполовину, – произнес с отвращением еще чей-то голос – остальные всадники тоже спешились и подошли к краю обрыва. – Посмотрите на его лицо – он точно ублюдок какого-нибудь желтоволосого варвара с Голландского острова. Для последней шлюхи позор – растить плод чужеродного семени…
Князь Асано обернулся к говорившему, и тот осекся под его взглядом. Оиси снова повернул лицо мальчика, чтобы взглянуть сбоку, нахмурился еще сильнее… и застыл, словно обратившись в камень.
Кинжал, вытащенный из потайных ножен, оказался прямо у его горла. Теперь уже самурай не смел вздохнуть, а широко открытые глаза мальчика смотрели на него, горя яростью. Рука дрогнула, и тоненькая струйка крови сбежала по коже.
В следующий момент Оиси с кошачьим проворством поймал запястье мальчишки и резко заломил. Вскрикнув, тот выпустил кинжал, даже не пытаясь сопротивляться, и вновь безвольно обвис в руках самурая. С хладнокровной жестокостью тот перевернул его лицом вниз и надавил на голову, погружая в воду.
– Оиси!
В голосе князя Асано звучал гнев, и самурай поспешно отдернул руку, будто обжегшись.
– Мой господин, – запротестовал он, – это же демон!
– Это всего лишь дитя, – проговорил князь строго и в то же время с непонятным сочувствием. – Мы возьмем его с собой.
Он сам помог Оиси вытащить мальчика наверх. Даже в промокшей насквозь одежде бесчувственное тело почти ничего не весило: кожа да кости – и те, казалось, были легче птичьих.
Остальная свита князя, убедившись в твердости намерений своего господина, тоже присоединилась к ним. Мальчика, так и не пришедшего в себя, отнесли подальше от ручья и перекинули через круп лошади. Неожиданная добыча заставила всех забыть об охоте.
***
Когда мальчик вновь открыл глаза, была уже ночь. И пробуждение не походило ни на одно, испытанное им прежде – почему-то он висел поперек лошадиной спины. В таком неудобном положении он с трудом мог дышать и едва соображал что-либо. Последнее, что он помнил – глаза молодого самурая и сильная рука, не дающая высунуться из воды.
И вот теперь это… Он приподнял голову, пытаясь понять, что к чему, – лошадь как раз остановилась. Вверху на темном небе тускло поблескивали звезды, а прямо под ними за каменной оградой высились черепичные крыши поверх гладких стен. В неверном свете факелов он увидел и всадников, что захватили его, и других людей – эти были пешие, и они окружили прибывших. Лица походили одно на другое и, что само главное, на его собственное – куда больше, чем те, которые ему приходилось видеть до сих пор.
Выворачивая шею, мальчик вглядывался в эти лица, наполовину скрытые шлемами. Все люди вокруг оказались куда выше и шире в плечах, чем ему представлялось, и смотрели на него так же, как и Оиси, который пытался его утопить. Холодное презрение, недоверие, гадливость читались в их глазах – словно перед ними был зверь или злой дух, а не человек, не один из них.
Сердце мальчика затрепетало, руки сжались в кулаки. Кинжал? Он даже не попытался его нащупать, зная, что это бесполезно – как бесполезно вырываться из кольца каменных стен и из рук стольких вооруженных врагов. «Что им от меня нужно?! Зачем они привезли меня сюда?!»
– …что он ублюдок какого-нибудь желтоволосого варвара с Голландского острова.
– Или с Английского.
– Это демон!..
– Он опасен, от него нужно избавиться!
Вслушиваясь в приглушенные голоса, мальчик вдруг понял, что люди готовы… готовы… Какой-то миг, и один из этих сверкающих мечей отрубит ему голову, либо крепкие руки переломят шею, словно сухой прутик.
Как он ни пытался, спрятать страх ему не удалось. Старейший не лгал – во внешнем мире не ждало ничего хорошего.
Мальчик забился в охватывавшей его веревке, будто муха в паутине. Панический ужас, нарастая, заполнял мысли, словно вода – легкие. Еще немного – и утонешь.
И вдруг среди других перед мальчиком возникло еще одно лицо – словно сияющая луна спустилась с неба. Девочка, совсем юная, моложе его самого, с шелковым водопадом черных волос и со светильником в руках. Ее свободное, летящее одеяние вобрало в себя все краски молодого месяца и ранней весны с узорами из текучей воды и цветов.
Самураи расступались, склоняя головы, словно перед богиней. Пройдя между ними спокойно и с достоинством, она остановилась рядом с пленником и подняла светильник. Окутанный теплым сиянием, будто отделившим их двоих от враждебного окружения, мальчик поднял голову и встретил ясный взгляд ее глаз. Страх сменился изумлением, стоило ему увидеть, что в глазах девочки нет ни испуга, ни отвращения, только спокойный, безмятежный интерес и участие, сменившиеся тут же состраданием – будто, не перемолвившись ни единым словом ни с ним, ни с кем-либо еще, она в одно мгновение узнала все его мысли и чувства.
В свете фонаря мальчик различил позади князя, все еще сидевшего на лошади. Посмотрев на девочку, на них обоих, тот неожиданно чему-то улыбнулся с гордостью и одобрением.
Взяв лошадь под уздцы, девочка вместе с остальными охотниками двинулась вперед, во внутренний двор замка. Невероятное облегчение, испытанное пленником, отняло у него последние силы, глаза закрывались, но он все цеплялся за ее неземной взгляд, то и дело обращавшийся к нему, взгляд, в котором мягкая приязнь смешивалась с чем-то, походившим почти на благоговейное восхищение. Мальчику казалось, что рядом с ним находится высшее существо, держащее в руках не только уздечку лошади, но и самую его судьбу. И неважно, куда они направляются, – под защитой этого существа никакое зло не сможет коснуться его.
Впервые в жизни почувствовав себя в безопасности, мальчик наконец закрыл глаза.
***
– Так вас не пугает наша сегодняшняя добыча, госпожа Мика?
Мика подняла глаза на осторожно поравнявшегося с ней Оиси Ёсио, отец которого был каро – главным советником ее отца. Удивленная, она качнула головой.
– Чего же мне бояться? – спросила она, невольно поднимая подбородок – ей показалось, что в голосе юноши промелькнула нотка восхищенного удивления. – Это ведь всего лишь мальчик. Бедняжка… – Она оглянулась на тщедушное тельце, безвольно висевшее поперек лошадиной спины.
Оиси предстояло однажды занять место своего отца, однако пока он и сам был почти мальчишкой и не привык к своему новому положению воина-самурая.
– Люди говорят, что это не человек, а зверь, демонское отродье. – Оиси пожал плечами, показывая, что нисколько не боится. – Только вы да ваш отец видят в нем всего лишь мальчика…
Мика встряхнула головой, откинув назад струящиеся волосы.
– Разве я не дочь своего отца, юный Оиси? – проговорила она с улыбкой.
Тот поперхнулся, словно проглотив изрядное количество острого васаби.
– Слуги вашего отца озабочены… простите, моя госпожа, все сходятся в том, что опасно впускать столь странное создание в замок. Одним своим присутствием оно может навлечь несчастье на Ако.
– Чушь собачья! – отчетливо выговорила девочка, наслаждаясь всеобщим замешательством – пока не увидела лицо отца. Тот, бросив через плечо укоризненный взгляд, осмотрелся вокруг, словно ища ее нянек.
– Это просто мальчик. – Сейчас она говорила чистую правду, однако люди вокруг продолжали смотреть недоверчиво или со снисхождением. – Он такой же, как мы. – Мика слегка повысила голос, ища поддержки.
Взгляды, которые она ловила на себе, были скорее сочувствующими, чем неодобрительными, но задевали ее не меньше. Девочка знала, что они думают: она, хоть и дочь их господина, всего лишь глупый ребенок, раз не понимает, как коварно зло и какие формы оно способно принимать. А ей хотелось, чтобы ее услышали и поняли.
– Бедняжка, как и мы, боится незнакомых мест и незнакомых людей. – Она посмотрела на мальчика, вспоминая ужас в темно-карих глазах – ужас того, кто остался совсем один, в руках врагов, – и как выражение этих глаз вдруг изменилось, стоило им встретить ее взгляд. В голосе Мики зазвучала мягкая грусть: – И больше всего на свете хочет сейчас найти себе дом, оказаться среди близких ему людей… как и все мы.
Оиси смотрел на нее мгновением дольше других, почти задумчиво. Но и он в конце концов только глубоко вздохнул и, тронув коня, двинулся вперед, вслед за ее отцом.
***
Когда мальчик пришел в себя, все вокруг снова изменилось – настолько, что он не знал, верить ли своим глазам. Не сон ли это? Или он умер, и загробная жизнь оказалась даже удивительней, чем он мог себе представить?
Он лежал на футоне, набитом чем-то очень мягким. Под стеганым покрывалом, застеленным сверху расшитым шелком, было тепло, но не душно; прикосновение ткани приятно успокаивало истерзанное, расцарапанное тело, будто прикосновение любящих рук. В тусклом сиянии свечи постепенно вырисовывалась остальная обстановка. Из двора, окруженного угрюмыми каменными стенами, мальчик перенесся в комнату, пол которой покрывали искусно сплетенные циновки-татами. Стены-перегородки из полированного дерева разделялись сдвижными бумажными экранами, на которых цвели деревья и летали необычайные птицы. Внешний мир представал на этих картинах еще чудеснее и притягательнее, чем мальчик воображал.
Он был здесь один – самураи с суровыми лицами, с мечами или копьями в руках, больше не окружали его. Исчезла и девочка, что появилась так внезапно и заставила их отступиться. Мальчик вспомнил, как она взглянула ему прямо в глаза и улыбнулась – впервые в жизни кто-то улыбнулся ему открыто и приветливо.
Куда же она пропала? Уж не тэнньё ли то была – небесная дева, посланная, чтобы привести его сюда? Если бы только она еще задержалась хоть ненадолго, чтобы объяснить, куда же он попал и что ему теперь делать… Неужели и в этой загробной жизни, более прекрасной, чем его сны, он, как и в прежней, обречен оставаться один? Вновь почувствовав резь в усталых глазах, мальчик закрыл их и скользнул в забытье.
***
– Сакура, сакура, яёи но сора ва… – услышал он, проснувшись, чье-то пение, – …расцветает в апреле сакура…
Прекрасный девичий голос лился чуть слышно, его звуки словно были растворены в самом воздухе.
– Изая… мы пойдем… поглядим на весенний ее цвет.
Слух мальчика, привыкший различать лесные шорохи, подсказал ему, с какой стороны доносится пение, и он повернул голову к чуть сдвинутой в сторону полупрозрачной панели из рисовой бумаги, прямо у его ложа. За ней угадывались очертания чьей-то коленопреклоненной фигурки,– силуэт поющей.
С губ мальчика сорвался неясный звук, и он протянул руку к щели между стеной и сдвижной панелью.
Песня прервалась, и он испугался, что с ней исчезнет и видение, однако силуэт подался вперед, и в щелку робко заглянула та самая девочка.
Их глаза встретились; в ее улыбке читалась искренняя радость от новой встречи. Девочка коснулась его напряженно вытянутой руки. Прикосновение ее пальчиков оказалось мягким и теплым, и еще – таким настоящим! Ладонь раскрылась, и на циновку упал сверток, завязанный в вышитый шелковый платочек. Рука тут же убралась, и только теперь мальчик заметил другие силуэты, более слабые и размытые, которые двигались в глубине комнаты. Служанки терпеливо ждали вместе со своей хозяйкой, пока он проснется.
Теперь женские голоса ворчливо поторапливали тэнньё, уводя ее из соседней комнаты. Девочка больше не успела сказать ему ни слова, а сквозь шелест одеяний он различил упреки служанок: «Мика-химэ, вам давно пора ложиться!». Та в последний раз оглянулась на него через плечо и исчезла из виду. Не слышно стало и голосов.
Следом за девочкой и служанками вышел молодой самурай по имени Оиси, который все это время безмолвно охранял их. Задержавшись на пороге, он посмотрел вслед Мике-химэ, потом бросил непонимающий взгляд на мальчика, будто не в силах взять в толк, из-за чего господин и его дочь так обеспокоены судьбой существа, в котором остальные видят только угрозу. Наконец и Оиси, убрав ладонь с рукояти меча, скрылся за панелью и сдвинул ее за собой.
Медленно и осторожно мальчик приподнялся на локте и протянул руку к свертку, оставленному Микой-химэ. «Мика-химэ, вам давно пора ложиться!» Значит, она все-таки человек – госпожа Мика, дочь князя, защитившего мальчика от Оиси и других своих вассалов. Они называли своего сюзерена «господин Асано» – значит, он даймё этого сказочного замка, владетель окрестных земель и людей, живущих на них. Станет ли он господином и для маленького бродяги, не имеющего даже имени, более чужого для всех здешних обитателей, чем они сами могут себе представить? Может ли такое случиться?..
Глядя на тончайшую шелестящую ткань, бледно-переливчатую, с искусной вышивкой, мальчик чувствовал благоговейный трепет. Даже самая заурядная вещь – кусок материи – здесь, в этом месте, словно преобразилась по волшебству.
Однако нос подсказал ему, что достоинства платка не исчерпываются одними узорами и нежными оттенками цветов. От свертка пахло съестным, и мальчик вдруг ощутил зверский голод. Кое-как судорожно размотав ткань, он принялся за еду.
Из всего, что нашлось в завязанном платке, он узнал только рис, и даже тот по вкусу ничем не напоминал привычный. Как ни был мальчик голоден и как ни боялся, что и рис, и вообще все окружающее вдруг исчезнет в мгновение ока, развеявшись, словно наваждение, – он все же не мог не почувствовать, насколько изысканна принесенная пища. Впервые в жизни он не заглатывал куски целиком, лишь бы насытиться, а каждый смаковал, стараясь распробовать новый, необыкновенный вкус. Раньше его кормили так, чтобы он только не умер с голоду.
И все же удовольствие от пищи быстро прошло. Ему казалось, он мог бы съесть столько, сколько весит сам, даже той дряни, которой через силу давился все эти годы, – дали бы ему ее только вдоволь. Но голод, как и страх, имеет свои пределы, и скоро усталость пересилила. Глаза незачем больше держать открытыми, опасности ждать неоткуда. С ним случилось чудо – хоть мальчик и не верил в чудеса. Он не знал, жив он или мертв, знал только, что попал в страну грез, где постель мягка, а шелковое покрывало убаюкивает не хуже колыбельной Мики-химэ. Мальчик прикрыл веки и погрузился в сон…
***
Мальчика назвали Кай – «море». Так решила Мика-химэ. Он пришел к ним безымянным, но его первые слова, когда он попытался заговорить, повествовали о «Море деревьев». Это место было известно только по легендам и сказкам – никто в замке не видел его своими глазами, и ни на одной из карт сёгуната искать его тоже не стоило. Люди разумные сомневались, что оно вообще существует – по крайней мере, в земной юдоли, – хотя при взгляде на Кая вполне верилось, что только из подобного места он и мог появиться.
Что мальчик всю жизнь прожил в лесу, поверил бы всякий; в том, что он рано лишился родителей, не возникало даже сомнений. Можно подумать, его воспитали волки: самый темный и забитый крестьянин больше знал о том, как держаться среди людей. Речь Кая звучала с такой нелепой старомодной напыщенностью, что рассмешила бы даже иноземца, хотя понемногу и становилась лучше.
Чудо, что найденыш вообще разговаривает, подумал Оиси, дожидаясь в прихожей с главной из нянек Мики-химэ, пока их призовут к князю Асано. И все равно хлопот мальчишка причинял не меньше, чем рой диких ос.
Князь пытался найти ему подходящее место среди замковой челяди – посыльным либо партнером в учебных боях для молодых самураев: если что парень и умел, так это бегать как ветер и драться как одержимый. Оиси поспешно отвернулся, чтобы нянька не заметила, как он скривился от одной только мысли. Господин был для него олицетворением истинного даймё – равно искушенным в делах управления и боевом искусстве, образованным, словно ученик самого Конфуция. Видно, по прихоти провидения, великие умы всегда находятся в плену идей, на воплощение которых не хватило бы терпения и у бодхисатвы…
Пусть даже Кай на самом деле не демон, а лишь презренный полукровка, ему все равно никогда не освоить строгих правил службы в замке и не заслужить доверия, которое требуется, чтобы отправиться гонцом за его стены.
Наконец и сам господин Асано убедился, что мальчишка ни на что не годен, когда тот, в нарушение всех приличий, полез вперед молодого Ясуно и, пытаясь выполнить его обязанности, коснулся князя и Мики-химэ. Только приказ господина удержал униженного и оскорбленного самурая от того, чтобы убить невежу на месте, хотя Оиси сомневался, что он когда-нибудь простит или забудет такое оскорбление.
К удивлению Оиси, Кай был явно пристыжен своим промахом. Однако куда больше поражало то, что князь Асано так и не утратил веры в мальчишку. Ведь каждый рожденный в этом мире имел в нем свое место и знал его – каждый, кроме Кая. Он не мог даже находиться внутри замковых стен – среди обширного пустого пространства двора он терялся и переставал соображать. Только жалость господина спасла мальчишке жизнь – и лучшей благодарностью с его стороны было бы вновь исчезнуть в лесу, из которого он появился.
Но Кай, похоже, все-таки приобрел одно положительное качество, причем самое неожиданное. Он оказался столь же предан господину, насколько безнадежен во всем остальном, а ведь именно это дает человеку (во всяком случае, цивилизованному человеку) право так называться.
Тем не менее, ужиться найденыш мог, пожалуй, лишь со зверями – что натолкнуло Оиси на мысль, которую он, собравшись с духом, решился наконец высказать господину. Так мальчишка получил назначение уборщиком на псарню. Эта работа оказалась ему по силам, и Оиси заслужил еще один одобрительный кивок от князя, чьим постоянным советником ему предстояло однажды стать.
Со своими новыми обязанностями Кай справлялся прекрасно, без малейшего слова жалобы и с таким рвением, будто обихаживал собственную родню. Может, его и впрямь воспитали волки? Или лисы-оборотни, кицунэ? Он умел обращаться с собаками и отлично ладил с ними. Огромные и свирепые акита-ину – охотничьи собаки, способные удержать медведя или отхватить руку чем-то не понравившемуся им человеку, виляли хвостами и лизали мальчишку в лицо, послушные как щенята, стоило ему только войти к ним в загон.
Оиси вздохнул, переступив с ноги на ногу. Кай-то со своими обязанностями уже давно покончил и бродит где-то за стенами замка, по полям и лесам. Сам же он встал с рассветом и, одевшись, убрав футон и позавтракав с родителями, принялся за работу. Готовясь принять должность отца, он помогал ему с бумагами, обходил замок и упражнялся в боевых искусствах. Времени едва оставалось на омовение, молитву и ужин. О том, чтобы поболтать и посмеяться с парой друзей за чашкой-другой сакэ, и речи не было. До постели получалось добраться хорошо если к полуночи – и прежде чем благословенный сон смежит глаза, полагалось еще поразмыслить над тем, с толком ли прожит день.
Непроницаемая маска на мгновение соскользнула с лица Оиси: он почувствовал возмущение. У него есть и другие обязанности, куда более важные! Почему он торчит здесь, сопровождая главную из нянек Мики-химэ? Опять выслушивать ее жалобы господину на злокозненного мальчишку-демона… Оиси невольно прикрыл пальцами уставшие глаза.
Конечно, на самом деле почтенную Хару заботит не Кай, а сама Мика-химэ, которая вновь удрала с ним бегать по полям. Что просто в грязи, что в собачьем дерьме – неразумную девчонку к чужаку по-прежнему так и тянуло…
Оиси вдруг встрепенулся – из-за дверей наконец прозвучало его имя.
***
– Кай!.. – со смехом, но в то же время с мольбой окликнула Мика. – Подожди!
Длинноногий, в свободной простой одежде он вечно убегал далеко вперед и, казалось, не знал усталости. Даже в новых сандалиях ей было за ним не угнаться. Только на вершине холма мальчик наконец остановился и обернулся назад, дожидаясь.
Неудобные деревянные гэта Мика скинула тут же, как только ускользнула из-под бдительного надзора надоевших нянек. Подобрав кимоно до колен, она, босая, бросилась туда, где в это время дня всегда можно было отыскать Кая.
Он сидел на берегу ручья. Длинные, почти до плеч волосы обрамляли его лицо, вылинявшая одежда выглядела еще влажной после купания – Кай содержал себя в чистоте не хуже иного самурая, тем более что работал на псарне. Что же он станет делать, когда наступят холода? Проламывать лед в ручье и все равно окунаться со стойкостью монаха-отшельника? А потом? Догадается развести костер, чтобы обсохнуть, или так и будет сидеть, дрожа, на берегу, пока не примерзнет к земле?
Он сидит здесь, на этом месте, каждый день – только потому, что ждет их встречи?.. Потому что сюда может прийти Мика?
При ее появлении он перестал хмуриться, в глазах появилось теплое выражение, а уголки губ тронула улыбка, полностью – Мика уже не раз это видела – преображавшая его лицо.
Когда мальчик только появился в замке, он лишь едва улыбался при встрече – и не поймешь, есть улыбка или нет. Потом Мика поняла, что найденыш, должно быть, просто робеет… или ему никогда прежде и не приходилось улыбаться?.. Это не давало ей покоя, и когда наконец при встрече с ней у него на лице появилась настоящая, чистая и открытая, улыбка, а глаза вспыхнули радостью, девочка испытала то, что один из людей ее отца – Басё, бывший буддистский монах – называл сякабуку. «Как удар по голове, – говорил он, – после которого все перед глазами проясняется, и приходит озарение».
Теперь она, кажется, понимала, что он в виду Басё. Ей чудилось – отец привел в замок тэннина, одного из тех неземных существ, о которых повествуют сутры. Там говорится, что иногда тэннин может потеряться, забыть путь назад, в небеса и бродить по земле, стремясь к вершинам гор, откуда скорее услышишь призыв к возвращению.
Сегодня Кай улыбнулся ей особенно открыто и уверенно. Мика поняла, что он ждал ее, хотя когда она в ответ просияла улыбкой, мальчик отвел глаза, словно та была слишком яркой для его глаз – как солнце, неожиданно проглянувшее из-за туч.
Однако он тут же сделал вид, что отвернулся не поэтому, и, протянув руку, подал Мике пару варадзи – плетеных пеньковых сандалий вроде тех, что носил он сам, почти все другие мужчины и простые крестьянки.
– Вот, – пробормотал мальчик, по-прежнему не поднимая глаз, хотя улыбка, как он ни прятал ее, снова тронула его губы. – В них будет удобнее, и мне не придется все время тебя дожидаться.
Мика вспыхнула, одновременно от возмущения и удовольствия, принимая подарок, и попыталась дотянуться до ноги. В ее наряде, да еще с длинными, похожими на крылья бабочки, рукавами, это было не так-то просто, и девочка в раздражении закусила губу.
– Я не виновата, что двигаюсь так медленно. Отец не позволяет мне одеваться как мальчику, даже во время тренировок с луком или нагинатой… – пожаловалась она.
Нащупав наконец ступню, Мика подняла глаза и увидела, что лицо Кая приняло то же озабоченное выражение, что и у нее.
– В них, думаю, и правда будет лучше, – улыбнулась Мика, указывая на сандалии. По крайней мере, теперь она не поранит ноги о колючки и не собьет их о камни.
Она чуть не потеряла равновесия и все же в последний момент чудом не полетела в грязь, а грациозно опустилась на теплый сухой камень и вытянула ногу вперед.
Секунду Кай в недоумении смотрел на нее, потом наконец догадался, чего ждет госпожа – хотя по-настоящему дочь даймё, конечно, не должна была позволять какому-то мальчишке, тем более простолюдину, дотрагиваться до себя. Мика улыбнулась, представляя себе ужас на лицах нянек – и в то же время молясь про себя, чтобы они не увидели.
Кай приподнял ее ступню и надел сандалию с такой осторожностью, какой сложно было от него ожидать – ведь столько бесценных вещей он вдребезги расколотил в замке. Варадзи была сделана как по мерке. Кай надел вторую, поднявшись с колен, поклонился и протянул руку с достойной самурая учтивостью.
Мика, моргнув от неожиданности, приняла ее и встала. Откуда он мог этому научиться? Все в замке говорили, что он непроходимо глуп и толку из него ни в чем не будет, и только Мика видела, как много он примечает и понимает, хоть и провел всю жизнь в лесу, один. Другие бормотали себе под нос: это, мол, лишний раз доказывает, что он демон, – но она знала, что они ошибаются.
Он просто видел и запоминал только то, что было ему по-настоящему важно, а на все остальное не обращал внимания. Он – тэннин, и ничьи слова или поступки не могли этого изменить.
Очнувшись от своих мыслей, Мика взглянула вниз, на ноги в подаренных варадзи.
– Да, в них и правда гораздо удобнее! Как ты узнал размер?
Кай пожал плечами.
– По твоим следам. – В его глазах промелькнула затаенная гордость – нечасто ее можно было там увидеть. – А сандалии сплел по образцу своих.
– Правда?! – Мика пораженно рассмеялась. – А я так, по образцу, могу только свитки переписывать. Я два раза переписала все изречения Конфуция – представляешь, он говорил: «Женщины нужны для того, чтобы на них смотреть, а не для того, чтобы их слушать»? Да что он понимает! Я ничем не хуже любого самурая!.. – Она запнулась – настоящий самурай никогда не стал бы жаловаться. – А моя няня всегда говорит: «Дела благородной госпожи – в словах». И кому мне верить?..
Взглянув на лицо Кая, Мика вновь оборвала себя. Да, когда болтаешь, не думая, можно и вправду натворить дел. Вреда слова могут причинить не меньше, чем пощечина или удар мечом в доверчиво раскрытое сердце.
– Благодарю, Кай-сама, – с поклоном произнесла она, словно обращаясь к какому-нибудь важному гостю отца. – Никто еще не дарил мне того, что сделал сам, своими руками. Это самый чудесный подарок, который я получала.
На лице Кая вновь появилась улыбка, а бледная кожа вдруг порозовела, как цветы вишни. Мика спрятала руки в рукава и обхватила ладонями локти, подавляя внезапное желание обнять его – он не очень любил, когда к нему притрагивались.
– Так что, – проговорила она тоном, достойным дочери даймё, – куда мы пойдем сегодня? Может, покажешь мне свой дом?
– Нет. – Кай отчего-то поморщился. Он отказался поселиться даже в крошечной заброшенной хижине на самом краю деревни у замка, и кое-кто пошучивал, что его место – рядом с собаками на псарне. Однако отец уверил Мику, что Кай устроил себе жилище сам, на опушке леса, и ей ужасно хотелось узнать, на что может быть похож дом тэннина. – Лучше даже не проси.
– Но почему?
– Просто… тебе не… – Кай выдавил неестественную улыбку. – Есть тысяча других вещей, гораздо интереснее.
– Но…
– Пошли. – Он мотнул головой и, не сказав больше ни слова, зашагал вдоль берега ручья.
Мика, вновь подобрав кимоно, последовала за ним.
***
Оиси и старшая нянька госпожи Мики вошли в покои князя Асано и опустились на колени, склонившись в глубоком поклоне. Когда они вновь подняли головы, в глазах господина мелькнуло легкое удивление. Он явно не ожидал увидеть перед собой их вдвоем, да еще с такими кислыми лицами. Действительно, пару они собой представляют странную, подумал Оиси, по жесту князя вместе с нянькой усаживаясь на пятки перед низким письменным столиком.
Господин вдруг нахмурился, вероятно, осознав единственную причину, которая могла свести вместе столь разных людей.
– Что-то с моей дочерью?
– Нет, нет, господин! – поспешно и громче чем нужно выпалил Оиси. Глубоко вдохнув, он вновь склонился в поклоне. – Простите меня, данна; с ней все в порядке. Но… почтенная, э-э, Хару хотела предстать перед вами, чтобы высказать опасения служительниц Мики-химэ относительно, э-э… – Он оглянулся на няньку за помощью.
– Мой господин, – проговорила та – куда более смиренная, чем в разговоре с самим Оиси, но настроенная все же решительно, – ваша дочь в последнее время ведет себя весьма неподобающе. Она то и дело предпринимает долгие прогулки за стенами замка…
Князь Асано поднял бровь.
– Весна в разгаре, а девочка сама в весенней поре своей жизни. Почему же ей не наслаждаться ликованием всего живого? Или ее прислужницы стали слишком стары, чтобы всюду поспевать за ней?
Он насмешливо улыбнулся.
Хару, вспыхнув, склонила голову.
– Нет, мой господин, дело вовсе не в этом! Поверьте, мы готовы на все, лишь бы доставить удовольствие Мике-химэ! Однако прежде с ней такого не бывало. Только… только после того, как… – она вновь запнулась, вспомнив, видимо, что, как бы она сама ни относилась к мальчишке, хозяин ему благоволит, – …как появился Кай. Теперь госпожа Мика при первой возможности бросает нас во время прогулок и не отзывается, когда мы ищем ее. И… и бегает где-то босиком, сбросив обувь! – Запустив руку в объемистый рукав, Хару достала в доказательство маленький гэта, который мог принадлежать только ее воспитаннице.
– После того, как появился Кай?.. – переспросил князь. Оиси не мог припомнить, чтобы господин прежде выказывал замешательство дважды за день, тем более в одном разговоре.
– Каждый раз, сбежав от нас, она отправляется к этому мальчишке! – Почтенная Хару поджала губы. – После мы всегда находим их вместе.
– И что же они делают? – поинтересовался князь, вновь принимая озабоченный вид.
– Ну, как-то мы застали их, когда они брели прямо по ручью – кимоно госпожи Мики промокло насквозь, она могла заболеть! В другой раз они забавлялись, перекидывая друг другу грязный варадзи. А однажды они и вовсе сидели вдвоем на краю скалы, у старой сторожевой башни, свесив ноги вниз! Как сказала Мика-химэ, «любовались красивым видом».
– Там и впрямь очень красиво, – заметил господин Асано. Он взял со стола веер и, развернув его, сосредоточенно уставился на что-то, там изображенное. Затем поднял глаза. – Они не держались за руки?
Лицо няньки исказила гримаса – будто она проглотила неспелую хурму.
– О нет! Будь это так, если бы я только заподозрила, я бы немедленно прибежала к вам!..
– Мы с моей женой часто сидели там, держась за руки, когда были детьми… – На мгновение его отрешенный взгляд вновь упал на веер, но через секунду князь захлопнул его и перевел глаза на почтенную Хару. – Твои слова значат лишь, что моя дочь ведет себя как непослушный ребенок. По-моему, тебе известно, как с этим справляться. Она – дочь даймё, но не небесное божество.
– Я не… то есть да, мой господин, мы всегда старались вырастить вашу дочь такой, какой вы желали бы ее видеть…
– И, насколько я могу судить, это вам удавалось, – с улыбкой одобрения заметил князь.
– До недавних пор. – Хару стиснула лежавшие на коленях ладони. – Она никогда не вела себя так прежде, и чем дальше, тем… – Нянька опустила глаза.
– Ты хочешь сказать, что мальчишка – ёкай, и что он околдовал ее? – осведомился князь. Обеспокоенное выражение на миг мелькнуло на его лице и тут же сменилось усталым.
– Нет, мой господин, – поколебавшись, ответила Хару и подняла голову. – Но даже если Кай не демон и не замышляет ничего дурного… он все равно остается хинином.
Оиси вздрогнул, услышав слово, которым никто не осмеливался называть найденыша в присутствии господина Асано, как бы ни смущало их сомнительное происхождение мальчишки. Хинин означало «нечеловек» – пусть даже не в буквальном смысле, однако по сути ничем не лучше. Это имя носили подонки общества: бывшие заключенные, бродяги, полукровки, изгои всех видов – те, кого словно не было, кто влачил жалкое существование вне каст и сословий, принадлежность к которым определяла в Японии личность каждого человека и его судьбу. Даже нищие в Эдо имели свою организацию с назначаемым главой и подчинялись определенным законам. Хинины не имели ничего.
– Возможно, сам Кай и не понимает этого, но не Мика-химэ. И если она продолжает видеться с ним, тем более без своих прислужниц… это все равно как если бы он и вправду был демоном. – Нянька покачала головой, закрыв глаза, словно сама мысль о встречах ее воспитанницы с кем-то подобным была невыносимой. – Прошу вас, господин, – мы все перепробовали, чтобы убедить ее. Если бы вы сами поговорили с ней – только раз… я уверена, слово отца для нее свято.
Князь Асано нахмурился.
– Хорошо, – произнес он мрачно. – Я услышал вас, почтенная Хару. Я поговорю со своей дочерью. И с Каем тоже.
– Данна, послушает ли он? – осмелился возразить Оиси. – Разве он сможет понять, как это может повредить госпоже Мике? Не лучше ли отослать его прочь, чтобы наверняка…
– Кай все поймет. И, думаю, он скорее умрет, чем причинит Мике какой-либо вред. – Князь сдвинул брови. – Он знает свое место – куда лучше моей дочери, как оказалось, – однако у него есть задатки, которые позволят ему со временем высоко подняться. Не забывай, Оиси, хининами становятся не по рождению, это не отдельная каста. Судьба может низвергнуть человека так глубоко, что для остальных он становится будто невидим, но, если его воля достаточно сильна, он может переломить ход своей жизни и изменить свой жребий. Я знаю – Кай способен на это. Надеюсь, однажды ты сам увидишь подтверждение моих слов.
Оиси снова склонил голову, скрывая покрасневшее от смущения лицо. Однако в голове у него промелькнула мятежная мысль: уж чего он точно не увидит, так это чтобы уборщик-полукровка с замковой псарни женился на дочери даймё. Что бы Кай ни делал, как бы ни старался выбиться в люди, самураем ему не стать.
Аудиенция была окончена. Оиси поднялся на ноги, стараясь скрыть унижение от выговора, и протянул руку почтенной Хару.
– Благодарю вас, господин, – кротко проговорила та, бросив взгляд на князя. – Прошу простить мою назойливость. Я признательна вам за помощь.
Они поклонились в последний раз, и господин Асано, кивнув в ответ, отпустил их коротким взмахом закрытого веера.
***
Мика взобралась на вершину холма с разрушенной сторожевой башней, и перед ней раскинулся долгожданный простор.
Кай, неподвижно застыв у одинокого дерева, которое только и несло здесь стражу последнюю сотню лет, сосредоточенно смотрел перед собой, словно настоящий дозорный. Будь на его месте любой другой мальчишка, Мика решила бы, что он изображает самурая времен междоусобных войн. Но Кай был непохож на прочих, и она знала, что, обозревая землю сверху, мальчик видит то, чего остальные и вообразить себе не могут.
Под ними лежал замок Ако и деревня с тем же названием. До самого леса на горизонте простирались возделанные поля, долины перемежались холмами с террасами по склонам или поросшими лесом. Речка, огибавшая замок, несла свои воды дальше, за горизонт, к морю и селению у гавани.
От этой красоты у Мики стиснуло сердце. Ей захотелось перенести ее на стены своей комнаты, чтобы спать словно посреди поля, в густой летней траве. А на потолке пусть будут звезды из золотой фольги…
Она помотала головой, отгоняя глупые мысли. Ни один художник не смог бы передать такого великолепия, хоть бы даже и на тончайшем шелке стенных панелей; да и как не стыдно желать, чтобы оно принадлежало ей одной! Отец всегда говорил, что красота их края – благословение богов, ее нельзя продать или купить, как мешок риса. И она принадлежит всем, кто здесь живет.
Нет, нужно просто довольствоваться тем, что можешь ее видеть, – как Кай. Мика обвела взглядом картину, так преобразившуюся с течением дней, которые, складываясь в месяцы, раскручивали бесконечную спираль сменяющих друг друга времен года. В прошлый раз делянки для посадки риса еще были залиты водой; в воде отражались голубое небо и плывущие по нему белые облака, и сам замок, казалось, плыл среди них. Теперь же на полях густо высыпали всходы, и земля внизу напоминала лоскутное одеяло, окрашенное во все оттенки молодой летней зелени.
Мика вдруг вспомнила слова, сказанные ей отцом после смерти матери: «Люди всегда плачут, теряя своих любимых, – это разрывает ткань их бытия и заставляет страдать. Однако не стоит горевать об участи умершего: конец – это всегда и начало, возвращение бессмертной души в круговорот перерождений».
Когда-нибудь, пообещал он ей, душа их возлюбленной жены и матери вновь вернется в этот мир вместе с их собственными душами, и они обязательно встретятся. Их облик изменится – как меняется облик природы год от года, – но души, словно сама земля, остаются все теми же, возрождаясь после мирного зимнего сна к новой весне еще более прекрасными, чем прежде.
Мика, моргнув, встряхнула головой. Тогда она не понимала, о чем говорит отец, а теперь вдруг словно воочию увидела подтверждение его слов. Как странно – с Каем все предстает перед ней в новом свете.
Она шагнула к нему, однако мальчик, будто не заметив ее присутствия, вдруг повернул голову и двинулся куда-то в сторону. У ближайшего куста он склонился, рассматривая одну из веток.
Мика хотела окликнуть его и даже открыла рот, но Кай неожиданно вскинул руку:
– Тихо… – прошептал он.
Вздрогнув и едва не прикусив язык, девочка осторожно подобралась ближе и опустилась рядом. Он показал ветку, придержав ее рукой:
– Ш-ш! Посмотри-ка – что это?
Мика, как ни старалась, ничего не могла разглядеть.
– Просто ветка, – разочарованно пожала она плечами.
– Нет, не просто, – покачал головой Кай, показывая ей место слома. – Здесь прошел олень – вон туда. – Он махнул ладонью вдоль гребня холма и вскинул голову, напряженно высматривая что-то, недоступное ее зрению. – Там… в тех кустах.
Из подлеска, словно ощутив на себе взгляд, в самом деле выпрыгнул олень и унесся дальше в чащу.
Мика проводила его улыбкой, радуясь изяществу и легкости движений животного. Она всегда чувствовала, что между Каем и лесными созданиями есть необъяснимая духовная связь, нечто вроде ки, сверхъестественной энергии, пронизывающей все вокруг и соединяющей все сущее, от камешка под ногами до небесной обители богов.
С младенчества Мика изучала священные начала буддизма и религии синто, но они оставались для нее лишь бесконечными и бессмысленными рядами иероглифов кандзи в свитках и манускриптах, требовавших утомительного переписывания, – не более того. В лице Кая, таком обычном и все же неуловимо отличающемся от других, она разглядела то прекрасное, чего не видела прежде; его глаза светились магическим знанием, которого нельзя было увидеть ни у кого больше.
Иные в замке все еще шептались, что Кай не человек, – но если это они могли понять, то как не видели, что среди них ходит не демон, а тэннин? Все взрослые вечно обсуждали просветление, да как его достичь, вели бесконечные разговоры за чаем или сакэ… однако когда им явился посланник с небес, они отправили его убирать за собаками.
Кай покорно принял свое назначение. И, оказавшись среди своры полудиких, рычащих зверей, которых сама Мика – не без оснований – побаивалась, обратил их в послушных собачек, которые каждый раз встречали его, радостно лая и помахивая хвостами.
Мика вдруг почувствовала, как ее глаза наполняют слезы, а кулаки сжимаются. Так нельзя, это неправильно, неправильно! Опустив голову, она ожесточенно заморгала, пытаясь взять себя в руки.
Когда это ей удалось, она подняла глаза на Кая, который тоже как-то странно смотрел на нее. Он не отвел взгляда, как делал обычно, и в черной глубине его зрачков отразилось ее благоговейное изумление перед тем, что она в нем разглядела.
Мгновение спустя он все же потупился. Мика от обиды прикусила губу, но тут же заметила, что он нащупывает что-то в траве. Он протянул руку: на ней лежала заколка-кандзаси, выпавшая из волос девочки, – ее любимая, из слоновой кости, в форме стрелы с настоящими ястребиными перьями.
Пальцы Мики коснулись его ладони – и обхватили ее, сжимая…
И в тот же момент снизу послышались голоса служанок, отчаянно выкрикивавших имя госпожи. Мгновение растаяло, как и ее отражение в глазах Кая. Вне себя от досады, она схватила заколку и поскорее воткнула в свою прическу.
Оба поспешно вскочили на ноги, отряхивая одежду. Мика повернулась – надо было бежать навстречу, пока кого-нибудь из переполошившихся нянек не хватил удар от беспокойства.
Краем глаза она заметила на лице Кая то же разочарование… и печаль глубокого одиночества, всегда таившуюся в его глазах.
Она порывисто вернулась, поцеловала его и тут же, не дав себе времени взглянуть ему в лицо, а ему – увидеть ее, умчалась прочь, такая же легконогая, как встреченный ими олень.
1
Япония, 1701
Кай нагнулся, ощупью исследуя лесную подстилку под зелеными всходами, что знаменовали приход новой весны. Его мозолистые, с несходящим загаром, как у обычного крестьянина, руки зачерпнули рыхлую землю – какое-то животное, пробегая здесь, вывернуло ее из-под мшистых камней и палых листьев.
Втянув носом запах, Кай нахмурился. Что-то не так. Он перевел взгляд на широкую вмятину в нескольких шагах от себя. Однажды ему уже доводилось видеть подобный след – давно, не на этой охоте… очень давно.
Сзади чуть слышно треснула веточка, и он порывисто обернулся, обводя глазами лес. Облегченно выдохнул – никакое не чудовище, всего лишь лиса.
Но не простая. Снежно-белая, она неотрывно и без страха смотрела на него, не двигаясь с места и подняв одну лапу, – смотрела, словно на равного, словно оценивая. Внезапно, будто испугавшись окрика, она метнулась прочь и исчезла в зеленой дымке между деревьев.
Лисица, да еще и белая…
Мгновением позже со склона донесся стук копыт – подъезжали остальные участники охоты. Возможно, лиса просто услышала их раньше?
Кай смотрел, как поднимаются на холм, возникая из утреннего тумана, князь Асано и его спутники. Верхом на конях, в полных боевых доспехах, они походили на видение из прошлого, на отряд, прорвавшийся сюда из прежних, воинственных времен, когда самураями становились, доказав свою отвагу на поле битвы, а не по праву рождения.
Теперь та эпоха уже забывалась. Почти вековой мир, установленный сёгунами Токугава, принес на смену бесконечным кровопролитным войнам жесткий порядок, ограничивающий все и вся. Новая власть закона устанавливала строгую иерархию, которая четко определяла принадлежность человека к благородному сословию воинов-самураев кровью предков, поддерживая его привилегированное положение в обществе. Прочим полагалось знать свое место и не питать бесплодных надежд занять иное – незримые перегородки между сословиями были так же несокрушимы, как стены замка Эдо, твердыни сёгунов.
Большинство из тех, кто поднимался сейчас по склону, нечасто надевали доспехи – только ради того, чтобы попрактиковаться в боевых навыках, которые могли им никогда и не понадобиться. Но эта охота не была заурядной – когда добычу наконец настигнут, вся броня на них и все взятое с собой оружие не покажутся лишними.
Увидев Кая, верховые придержали коней и остановились на подъеме. Только тут он заметил, что перестал дышать, и медленно выдохнул. Потом уселся на пятки и стал дожидаться, пока всадники и князь Асано его признают.
Сам он легко выделил господина по богато украшенному шлему со знаком рода; остальных с такого расстояния он мог только угадывать. Минуло почти двадцать лет, но на мгновение, представ перед охотниками, Кай вдруг вновь почувствовал себя тем напуганным мальчишкой, на которого когда-то, давным-давно, наткнулся такой же отряд.
Он давно уже был не жалким хинином, убиравшим на псарне, а главным ловчим князя Асано, однако в остальном по сути мало что изменилось – настолько, что немудрено на миг и забыть.
Каштановые волосы Кая со временем потемнели, так что он мог сойти и за настоящего японца, а чтобы не волнились, он смазывал их тем же мятным маслом, которое использовали для своих волос самураи. От них самих шел такой мятный дух – впрочем, довольно приятный, – что они ничего не замечали.
И все же, как ни старался Кай быть принятым – хотя бы в качестве слуги, – для господ он всегда оставался прежде всего презренным полукровкой. Его присутствие здесь, само его существование самураи из замка воспринимали так, как если бы он и впрямь был демоном.
Дождавшись карабкавшихся по склону пеших носильщиков и крестьян-загонщиков, охотники вновь двинулись вперед.
Редкое чувство теплоты и приязни коснулось Кая, когда его взгляд встретился со взглядом князя Асано, тяжелым от усталости, но решительным. Даймё вопросительно посмотрел на своего главного ловчего, и Кай поднял руку, давая понять, что обнаружил не просто следы, но нечто более существенное. Он был рад, что может хоть чем-то отплатить человеку, который спас ему жизнь и всегда продолжал верить в него – в отличие от прочих.
Рядом с господином, как обычно, ехал Оиси Ёсио – он стал главным советником князя несколько лет назад, заняв место ушедшего на покой отца. У Оиси были теперь жена, гора скучных обязанностей и сын, только недавно достигший совершеннолетия – то есть чуть младше его самого на момент их первой встречи с Каем. Однако в полном боевом облачении Оиси по-прежнему казался Каю грозным, словно ощетинившийся копьями отряд.
К князю и советнику подскакал еще один самурай – Ясуно, такой же надменный и заносчивый, как прежде. Лет ему было почти столько же, сколько Оиси, но жизнь его ничуть не изменила – во всяком случае, в лучшую сторону. Поклонившись, Ясуно указал вверх по склону, как обычно, словно не замечая Кая.
– Мой господин, думаю, зверь ушел выше.
Ветер отчетливо донес слова до главного ловчего, и его губы сжались в тонкую линию.
Князь, посмотрев на гору, туда, где чаща с разросшимся подлеском становилась еще более непроходимой, только покачал головой.
– Спроси Кая, что он думает.
Хотя поза Ясуно стала напряженной, он почтительно поклонился и направил лошадь к Каю.
– Оиси, ступай за ним, – добавил князь.
Тот, кивнув, поскакал следом. Как ни привык он беспрекословно повиноваться господину, видно было, что приказ доставил ему не больше удовольствия, чем Ясуно.
Кай уставился в землю, собирая волю в кулак. Когда всадники подъехали, и он поднялся с колен, его лицо уже ничего не выражало. Под взглядами всадников, вздымавшихся над ним, словно два надменных божества, со своими копьями, луками и мечами, Кай и так чувствовал себя весьма неуютно, но все же выдержал долгую паузу, прежде чем покорно опустить глаза.
Он протянул на ладони клочок окровавленной шерсти зверя.
Всадники, взглянув, вновь перевели глаза на Кая с таким видом, будто в руке у него ничего не было.
– С этим зверем что-то нечисто, – проговорил он наконец и кивнул в направлении зеленой стены деревьев вверх по склону, куда даже его взгляд не мог проникнуть. – Зверь там, на вершине – но спустится снова, чтобы поохотиться. Безопаснее будет расставить сети и ждать его здесь.
Ясуно в ответ только презрительно фыркнул, разом отвергнув слова Кая, его годами оттачиваемый опыт охотника и безошибочные инстинкты, да и само его существование.
– Мы гоняемся за этой тварью уже несколько дней, – бросил он, будто не Кай возглавлял отряд все это время, притом пешим, а не на лошади. – Нужно убить ее сейчас, пока она не наделала новых бед!
Кай оглянулся на Оиси. Тот смотрел на него все с тем же подозрением, как и много лет назад, когда они впервые увидели друг друга. Пауза затягивалась, и Кай уже решил, что надежды на понимание нет – да, наверное, никогда и не было.
Однако Оиси, еще раз с хмурым видом осмотрев окровавленный клочок шерсти, кажется, все-таки понял, что что-то не так. Поймав его взгляд, Кай предостерегающе качнул головой. Оиси молча развернул лошадь и вместе с Ясуно поскакал обратно, к ожидавшему их господину.
Оставалось покорно наблюдать, как они докладывают князю, намеренно понижая голос, чтобы Кай их не услышал. Что скажет Ясуно было понятно и так, но и Оиси, вопреки всем своим познаниям в тактике и военном ремесле, вопреки охотничьему опыту и личной ответственности за безопасность сюзерена, держался того же мнения. Предупреждение Кая он отверг из чистой неприязни к нему – либо, хуже того, из жажды испытать себя в настоящем бою, стремления поставить все на остроту своего клинка.
– Зверь там, наверху, господин. Нужно настичь его, пока у нас есть такая возможность.
«Бака! Глупцы!». Кай сжал зубы, чтобы не выкрикнуть это вслух. Его-то жизнь всегда зависела от стали – в чужих руках… Попытайся он предупредить их, на что они нарываются и во что втягивают своего господина, Ясуно просто вытащил бы из ножен катану, никогда прежде не ведавшую вкуса человеческой крови, и убил бы на месте наглеца, осмелившегося подвергнуть сомнению его совет князю.
По закону, самурай вправе зарубить чем-либо оскорбившего его простолюдина – будь оскорбление действительным или мнимым. Если бы не личное покровительство князя, кто-то из его свиты уже давно опробовал бы меч на мальчишке-полукровке с псарни, отхватив ему руку, ногу, а то и голову.
Пытаться протестовать значило только зря погибнуть. Его истинные слова никогда не дойдут до князя – хоть это может стоить жизни всем охотникам.
Господин, кивнув, направил лошадь вверх по круче. Главного ловчего он одарил признательной улыбкой. Кай низко поклонился в ответ. Когда он выпрямился, мимо уже проезжали остальные. Никто из них даже не взглянул в его сторону.
Дождавшись, пока все проскачут, Кай с отвращением отбросил клочок шерсти, который все еще держал в руках, и через силу заставил себя прочитать охранительную молитву – только ради господина, – хотя на язык так и просились проклятья на головы его слуг. Их жажда крови уже привела даймё на грань опасности – возможно, смертельной.
Все это время они преследовали не обычного зверя, а кирина. В сравнении с ним ни медведь, ни стая голодных волков не внушали такого страха. Даже Кай никогда не видел подобного чудовища, а он повидал немало существ, которые и не снились обитателям замка Ако.
Рисунки в книгах, сделанные якобы со слов очевидцев, ясно показывали, что те лгут, – изображения были нелепыми до смехотворности. Кай знал истину – он слышал ее от тех, кто встречал кирина на самом деле. Их рассказы внушали ужас и повергали в трепет – именно потому, что были правдой.
Кирины нечасто попадались на глаза человеку или животным даже в своем обычном прибежище – горных долинах, – при том, что обладали гигантскими размерами. Пугливые, осторожные существа, питавшиеся только растительной пищей, они медленно, в одиночестве, бродили по горным склонам, предаваясь глубоким, недоступным человеку размышлениям. Оплетенные лианами, укрытые ветками и листвой, кирины были почти невидимы для глаз людей.
Как и многие создания, обитавшие в гуще первозданных лесов и на склонах затерявшихся в облаках гор, кирины обладали странной, мерцающей сущностью, проявлявшейся частично в этом мире, а частично – в мире духов. Те, кого люди называли ёкай, «демонами», на самом деле просто лучше них самих умели управляться с ки, всеобъемлющей энергией, что наполняла мироздание и струилась сквозь все сущее в нем, живое и неживое.
«Зачем ки камням?..» – вспомнил вдруг Кай вопрос, на который когда-то, мальчиком, не смог ответить. Это стоило ему нескольких шрамов, до сих пор оставшихся на его теле. Однако потом год за годом лишь терпение и стойкость помогали ему выжить – а кому, как не камням, они нужны больше всего? Теперь-то он видел, что без ки не обходится ничто вокруг – лишь с ее помощью тела людей, известно им о том или нет, могут двигаться, и она же позволяет камням сохранять неподвижность.
В жизни Кая бывали минуты – особенно в те редкие дни, когда ему удавалось мельком увидеть Мику и поймать ответный взгляд, по-прежнему полный тоски от разлуки, – когда он чувствовал, будто сам мало-помалу превращается в камень.
Испытав, однако, на себе все недостатки человеческого существования, Кай остро осознал, насколько неглубоко чувствует течение ки большинство людей. Не то, что ёкаи, которые могли сознательно притягивать эту энергию к себе и с ее помощью творить то, что люди считали невозможным и противоестественным. В их понимании все ёкаи были демонами, злыми духами, хотя на деле за этим словом скрывались проявления как истинного зла, так и просто чего-то непонятного, непостижимого.
Редкий человек мог ощутить присутствие ки. Немногие смогли бы поверить, что такое вообще возможно, – и подавляющее большинство продолжало испытывать страх перед любым из созданий, подлинная сущность которых оставалась им недоступной.
Однако кирины обычно были миролюбивейшими из земных обитателей. И только когда хрупкое равновесие их существования оказывалось чем-то серьезно нарушено, проявлялась иная сторона их натуры – умевшие, как никто другой, управляться с энергией ки, в ярости они способны были причинить невообразимые разрушения.
Каю никогда не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь из них, спустившись с гор, заходил так далеко в земли, которые люди считали своими, как этот, преследуемый сейчас охотниками. Не говоря уже о том, что на своем пути этот кирин в бешенстве ломился через деревни и поля, сокрушая дома и уничтожая посевы, пожирая тела убитых им животных – и даже человеческие.
И почему, во имя всех богов, это чудовище объявилось именно во владениях господина Асано – далеко не худшего человека из живущих на земле, а по мнению Кая и вовсе одного из лучших?
Оставленный позади вместе с носильщиками и крестьянами, Кай опустился на колени, склонил голову и закрыл глаза. Вслушиваясь в шум ветра, вдыхая его запах, ощущая кожей, он пытался другими чувствами воспринять то, что было недоступно зрению.
Ни меча, ни лошади ему не полагалось, и Кай был столь же бессилен остановить грозящую беду, как и любой из сгрудившихся вокруг него простолюдинов. Никому из них не доводилось раньше принимать участие в подобной охоте – впрочем, как и самураям. С другой стороны, и личную заинтересованность в поимке добычи они тоже испытывали нечасто. Но место и для них, и для Кая было определено раз и навсегда, совсем как в жизни, и покинуть его они не могли – а в общем-то и не стремились.
***
Охотники приближались к зазубренной вершине холма в густом утреннем тумане, по-прежнему стелившемся между стволами деревьев и торчащими тут и там серыми каменными выступами. Пробираться приходилось по чаще, без дороги. Самураи то и дело натягивали поводья, сдерживая коней: те, обычно спокойные, рвались и храпели.
Горло Оиси стиснуло – он вспомнил невысказанное предупреждение Кая. А вдруг стоило все-таки принять его во внимание? Лошади беспокоились не просто из-за сложного подъема или чувствуя напряжение всадников. «Если животные напуганы, значит, близко противник» – чьи это слова? Сунь Цзы? Враг необязательно человек. Если господин Асано попадет в беду из-за гордыни своего главного советника…
Среди покрытых мхом камней, разросшихся кустов и свисающих вниз ветвей ничего нельзя было различить – все сливалось в сплошное зеленое марево, туман делал очертания предметов зыбкими и неверными. Внезапно лошадь Оиси сама, без команды, остановилась и вскинула голову, навострив уши.
И тут он тоже услышал. Звуки, донесшиеся откуда-то спереди, не походили ни на что знакомое – словно утробный рык невообразимых размеров зверя, перемежаемый сухим хрустом и треском. Будто ломались ветки… Нет, не ветки – кости. Чудовище пожирало что-то – или кого-то.
Оиси обернулся к князю и, стараясь скрыть тревогу в голосе, проговорил:
– С вашего разрешения, я отправлю нескольких людей вперед на разведку, мой господин.
Почувствовав его озабоченность, тот успокаивающе улыбнулся.
– Ты чересчур осторожен.
Оиси заметил зажегшийся на миг в глазах господина боевой огонек. Даймё жаждал схватки с равным противником – в последний, может быть, раз.
– Два отряда, – взмахом руки указал он. – Пусть гонят его на нас.
Оиси повторил команду, и охотники мгновенно разделились. Часть осторожно двинулась вперед, огибая непроходимые заросли. Лучники готовили стрелы, остальные поудобнее перехватывали рукояти прямых копий и изогнутых нагинат.
Когда все заняли места и изготовились, Оиси кивнул Хадзаме, своему помощнику. Тот поднес к губам старинный, инкрустированный серебром рог и подул. Рог испустил жалобный, почти одушевленный вой, от которого кровь стыла в жилах и сжимались зубы. Когда звук и эхо от него растаяли в воздухе, лес окутала странная, противоестественная тишина – ни жуткого рыка, который мог производить только кирин, ни птичьих голосов. Это длилось какие-то секунды, хотя Оиси показалось – вечность.
Потом весь покрытый растительностью склон с оглушительным треском словно ожил, и чудовищный зверь, выскочив из укрытия, ринулся в атаку.
Высотой вдвое превосходя всадников, он несся на них с неумолимой мощью камнепада. Огромную голову венчали две пары рогов – одни, на лбу, торчали вперед костяными копьями, грозя проткнуть нападающих, другие, похожие на оленьи, изгибались отростками по сторонам, как ветви расщепленного молнией дерева, готовые подцепить любого, кто зайдет с боку. Удар каждого копыта мог повергнуть наземь и искалечить наездника вместе с лошадью; таким же смертоносным выглядел и похожий на бич хвост, длиной больше самого туловища.
«Что-то с этой тварью не так», – мелькнуло в голове у Оиси, который, затаив дыхание, следил за приближением чудовища.
Три пары глаз чудища заволокло багровой пеленой, оскаленные клыки торчали подобно огромным ножам; грубая кожа на жуткой, лишенной шерсти морде пестрела мшисто-зелеными и пепельно-серыми, как от проказы, пятнами, словно покрытый лишайниками валун; свалявшиеся сосульки волос по ее сторонам походили на щупальца. Косматую гриву покрывала грязь и ржавые потеки разных оттенков – то ли кровь, то ли гной. Туловище усеивала чешуя, ярко-оранжевая и изумрудно-зеленая, напоминавшая какой-то нездоровый светящийся налет. Больной, обезумевший дух леса, против которого бессильны стрелы и копья.
Круто развернувшись, так что стоявшему бок о бок князю невольно пришлось сделать то же самое, Оиси бросил коня вверх по склону, убираясь с пути кирина. Остальные тоже лихорадочно натягивали поводья, но никак не могли разъехаться; лошади оступались на предательски скользких камнях и крутом косогоре.
Лучники осыпали пронесшееся между ними чудовище градом стрел с обеих сторон, но с таким же успехом они могли пускать в него соломинки. Уколы только привели кирина в еще большее неистовство. Басё, размерами и силой не уступавший борцу сумо, ткнул в бок чудовища изогнутой нагинатой, однако клинок соскользнул с чешуи, не оставив даже царапины.
Ясуно недвижимо застыл прямо на пути твари. Оиси слишком поздно понял его самоубийственное намерение в одиночку расправиться с ней. Увы, боги благоволили – если так можно сказать – этому удальцу не более, чем остальным охотникам: кирин внезапно свернул и пронесся за спиной Ясуно, не оставив тому возможности нанести удар или хотя бы задержать чудовище.
Охотники атаковали зверя с разных сторон и чем могли, но кирин с ревом раскидывал их в стороны, как осенний ветер – листья. Оиси вдруг понял, что чудовище движется прямо на него… Нет, его цель – князь! Казалось, одержимость твари направлена именно на правителя Ако!
Видимо, тоже почувствовав это, скакун князя от испуга взвился на дыбы. Пытаясь удержаться, даймё схватился за поводья. Теперь он не мог даже защитить себя.
Осознав, какая опасность угрожает господину, Оиси с трудом направил собственного коня вперед и завопил во всю мощь легких, чтобы привлечь внимание зверя. В последний момент, оставив князя, кирин повернул к новому противнику.
А потом вдруг остановился – и бежал, ведомый безотчетным стремлением вырваться из приготовленной ему ловушки.
