Владимир Игоревич Баканов в Википедии

О школе Конкурсы Форум Контакты Новости школы в ЖЖ мы вКонтакте Статьи В. Баканова
НОВОСТИ ШКОЛЫ
КАК К НАМ ПОСТУПИТЬ
НАЧИНАЮЩИМ
СТАТЬИ
ИНТЕРВЬЮ
ДОКЛАДЫ
АНОНСЫ
ИЗБРАННОЕ
БИБЛИОГРАФИЯ
ПЕРЕВОДЧИКИ
ФОТОГАЛЕРЕЯ
МЕДИАГАЛЕРЕЯ
 
Olmer.ru
 


Адам Холл "Меморандум Квиллера"



Перевод Юлии Фокиной

Адам Холл
Меморандум Квиллера

Глава 1. Пол

В стеклянных дверях появились две стюардессы в новенькой, хрустящей с виду форме авиакомпании «Люфтганза». Девушки бросили взгляд на пилотов, что околачивались возле бара с безалкогольными напитками, крутнулись на каблучках и стали прихорашиваться перед зеркалами. Пилоты, как на подбор рослые и белокурые, наблюдали с видимым интересом.
Вошла третья стюардесса, легким жестом исправила воображаемую погрешность в прическе, вытянула руку и принялась изучать наманикюренные ноготки; впрочем, один взгляд достался пилоту. Чуть наклонив головку, девушка смотрела на свои растопыренные пальчики, как иные смотрят на цветы.
Один пилот натянул улыбку, оглянулся на товарищей – не подойдут ли с ним к девушкам, – но не обнаружил в них такого желания. Свет от радиомаяка ритмично вспыхивал в окнах. Две первые стюардессы оторвались от зеркал, посмотрели на пилотов, заняли выжидательную позицию – пятки вместе, руки за спиной. Пилоты тоже словно чего-то ждали.
Молодой человек, не получивший поддержки от приятелей, сделал шаг в сторону прелестных стюардесс, другой пилот заступил ему дорогу, первый передернул плечами и сложил руки на груди. В тишине усиливался гул самолета, берущего разгон.
Этого-то и ждали. Пилоты со стюардессами образовали правильный, развернутый на зрителя полукруг, запрокинули головы и старательно улыбнулись.
Гул самолета был пока не настолько громкий, чтобы не услышать, как за моей спиной открывается дверь в ложу; по стене скользнула – и исчезла – полоска света.
Прекрасно видимые хвостовые огни замигали, моторы ревели теперь на одной ноте. Пилоты напряглись, стюардессы несколько продвинулись к двери, впрочем, не сводя глаз с пилотов.
Я понял: в ложу кто-то проник и стоит у меня за спиной.
Затем пилоты всей компанией переместились в центр, а самая хорошенькая из стюардесс взмахнула руками и с энтузиазмом спросила:

  • Кто отправится в полет?

На что самый рослый из пилотов ответил: «Я!». Дружное «Мы!» остальных по времени совпало с первыми аккордами.

  • Кто взлетит под облака? – пропели девушки. Пилоты и взлететь согласились.

Под покровом музыки вошедший в ложу уселся возле меня, причем развернул кресло так, чтобы видеть мое лицо в три четверти. Свет со сцены выхватил его профиль, блеснул на дужке очков.

  • Виндзор, – представился вошедший.

Для кого простор широкий голубого небосвода?
Для таких, как мы! Для нас – для крылатого народа!

  • Извините, что отвлекаю вас от просмотра. – На таком английском изъясняются адепты холодной войны. Акцент наличествует, но идентификации не поддается.
  • Не стоит извиняться, – ответил я. – Пресса явно преувеличила достоинства представления.

Я пришел сюда, потому что назавтра собирался домой; хотелось увезти впечатление, пусть самое пустячное, о хваленой «новой либеральной Германии». «Ноекомодитеатер» – новый театр комедии – называли «самым развлекательным из развлекательных центров» («Зуддойче цайтунг»), совершившим «прорыв к музыке принципиально нового типа» («Шпигель»). В общем, отзывы были сугубо хвалебные.

  • Какая жалость, что в последний вечер в Берлине вас постигло разочарование. – Мой гость бросил взгляд на сцену и осторожно отодвинулся вместе с креслом. – Возможно, мне удастся развлечь вас разговором.

Теперь его кресло помещалось под небольшим светильником, так что на лицо падала тень. Кто бы это мог быть, подумал я.

  • Мистер Квиллер, – продолжал гость полушепотом, подавшись ко мне, – не придвинете ли вы свое кресло поближе, чтобы спокойно поговорить? Меня зовут Пол.

Я не шелохнулся.

  • Кроме вашего имени, герр Пол, мне ничего о вас неизвестно. По-моему, вы ошиблись ложей. Моя ложа – номер 7, я ее зарезервировал. У вас, наверное, билет в ложу номер 1. Семерка с единицей очень похожи.

Юноши и девушки носились по сцене, раскинув руки, точно крылья, пикировали, ныряли в воображаемых облаках, непостижимым образом не сталкиваясь лбами (видимо, эту часть представления в прессе и называли воздушным балетом замысловатого рисунка, завораживающим взгляд). Огни были теперь приглушены, танцоров выхватывали из темноты только миниатюрные электрические лампочки, нацепленные на запястья; вероятно, они же помогали избежать аварий. Мне стало грустно. Выходит, даже новое поколение не может совершить «прорыв» без эпизода, вызывающего ассоциации с воздушным боем.

  • Я пришел именно сюда, потому что здесь удобно говорить, – полушепотом продолжал Пол. – Удобнее, чем в какой-нибудь забегаловке или в вашей гостинице. Если вас не затруднит несколько отодвинуть кресло, мы окажемся как бы в изоляции, при таком-то освещении.
  • Вы определенно обознались. Не вынуждайте меня звать швейцара и жаловаться.
  • Ваше настроение вполне объяснимо, поэтому замнем вашу нелюбезность.

Я вместе с креслом отодвинулся, как он и просил. Теперь мы сидели рядом.

  • Слушаю вас, герр Пол.

«Виндзор» – кодовое слово; у нас его называ.т в качестве фамилии, когда хотят пойти на контакт. С первого числа текущего месяца вступила в силу «З-группа», к которой относились «затруднит», «звать» и «замнем». Впрочем, я определил «Пола» еще по слову «забегаловка», он ведь знал обо мне три факта: что моя фамилия Квиллер, что я в ложе номер 7 и что завтра улетаю из Берлина. Однако я бросил ему «звать» – получив в ответ «замнем» – в надежде, что никакой он не связной, в мою ложу попал по рассеянности, а «затруднит» употребил случайно.
И связные, и сама работа мне опротивели. Я провел в Берлине полгода; от этого города меня тошнило, в Англию хотелось как никогда прежде.
Однако деваться было некуда. Пол действительно оказался связным.
Весьма невежливо я велел ему объяснить, как он узнал номер моей ложи.

  • Я проследил за вами.
  • Вранье. – Я знаю, когда за мной следят, а когда не следят.
  • Совершенно верно, – произнес Пол.

Значит, и он меня проверял – хотел выяснить, насколько хорошо я чувствую слежку. Подобная тактика меня взбесила.

  • Нам было известно, что вы зарезервировали ложу, – пояснил он.

Сверху казалось, что на сцене танцуют светлячки. Ненавязчиво журчала музыка. Мне потребовалось три, от силы четыре секунды. Билет я заказывал по телефону, просил ложу, потому что устал от всякого общества – три из шести месяцев в Берлине я просидел в зале суда, на людей развилась аллергия. Ложа была заказана на фамилию Шульц, следовательно, Пол не мог найти меня в списке. Оставалось только одно объяснение.
Мы расставили три ловушки и успешно их миновали.

  • У вас есть доступ к спискам билетной кассы?
  • Да.
  • Лжете. Я использовал фамилию Шульц.
  • Мы в курсе.
  • Прослушивали мой телефон?
  • Совершенно верно.

Оставалось выяснить, продолжает ли Пол меня проверять. Наверняка продолжает. Иначе бы ответил: «У нас нет доступа к спискам билетной кассы». Но нет – он сам попытался подловить меня единственным словом – «да». Я миновал капкан. И даже после моего «Шульца» он не спустил меня с крючка, ведь я проделал только полпути, дав ему понять, что своей «билетной кассой» он промазал. Нет, не через билетную кассу они на меня вышли; Пол хотел, чтобы я сам объяснил, как этот выход стал возможен. Ему требовалась вторая половина – как они узнали про Шульца? Вот я эту половину и бросил как кость, и Пол схватил ее, о чем свидетельствовало «совершенно верно».
Выражение «совершенно верно» мне не нравится – оно больше пристало какой-нибудь училке. А Пол дважды его употребил. Не люблю, когда меня проверяют. Я ему не выпускник разведшколы, в конце концов.
Внизу, на сцене, танцоры честно отработали первый акт «воздушного балета замысловатого рисунка, завораживающего взгляд». Зажглись огни.
Перекрывая аплодисменты, я сказал:

  • Не выношу, когда по завершении сложнейшего задания меня берет за жабры неизвестный мне связной. Еще не выношу, когда мой телефон прослушивают. И давно?
  • Вот сами мне и скажите, – примирительным тоном произнес Пол.

После полумрака ложи свет на сцене казался ярким. Я стал разглядывать связного. Круглое, как морем обкатанное лицо. Грязно-карие глазки за очками в роговой оправе – такие очки носят отличники. Стекла простые, ничего, конечно, не увеличивают, зато привлекают внимание. Волосы неопределенно-темные. Вот практически и все. Чтобы узнать этого человека в следующий раз, надо посмотреть, как он ходит. Впрочем, нет, не надо. Завтра я буду в Англии, а он пусть катится ко всем чертям.
Гораздо тише (аплодисменты шли на убыль) я произнес:

  • Телефон на прослушке недавно, иначе я бы уловил щелчки.

Пол заговорил торопливым шепотом, сложив руки в рупор и приставив к моему уху:

  • Сегодня утром я прилетел из Лондона с поручением срочно вступить с вами в контакт. Мне запрещалось идти к вам в гостиницу и вообще встречаться где бы то ни было на людях, потому что для вас имеется серьезное задание. Ваш телефон стали прослушивать только сегодня, ближе к полудню, в надежде узнать, где вы будете, и таким образом сориентировать меня. Что вы заказали ложу в «Ноекомодитеатер» – огромная удача.
  • Попался как дурак.

Должен заметить, обтекаемым лицам очень идет недовольство. Я играл бунтаря. Раз у меня завтра выпускной в разведшколе, отчего бы сегодня не подерзить тому, кто первый попадется? Вдобавок я его не знаю – не исключено, что он нашу организацию возглавляет, а мелкой сошкой только прикидывается. До раскрытия карт дерзость не возбраняется. Не такое уж скучное в итоге получилось шоу.

  • Дело не терпит отлагательств, мистер Квиллер.

А это уже сигнал посерьезнее. У нас выражение «не терпит отлагательств» перевешивает все прочие выражения – от «совершенно секретно» до «действовать без промедления» и «первостепенная важность».
Тем более приятно.

  • Найдите кого-нибудь другого. Я уезжаю домой.

Еще приятнее. Серьезные сигналы не для того дают, чтоб их игнорировать. А я проигнорировал.
Из импровизированного рупора очень тихо донеслось:

  • КЛД вчера вечером нашли мертвым.

Я словно хук в челюсть получил. Меня прошиб пот. В результате многолетнего тренинга ни глаза мои, ни губы, ни руки не реагируют даже на самые шокирующие известия, однако организму надо же как-то выбрасывать адреналин. Я сидел – глаза бесстрастные, руки на подлокотниках расслаблены – и чувствовал, что по спине положительно текут соленые ручьи.

  • Мы хотим, чтобы вы заняли его место, – сказал Пол.

Глава 2. Крючок

Я выразился в том смысле, что умываю руки.
Пол заявил, что это просьба, а не приказ.
Разговор выходил рваный – наши голоса перекрывались музыкальными пассажами, весьма удачно стилизованными под «Вестсайдскую историю», когда же удавалось перекричать оркестр, слово (как правило, ключевое) попадало точнехонько в паузу. Немало помогли два антракта; мы заперлись в ложе, сели на пол, покрытый ковром, лицом к двери, так что нас было не видно даже из верхнего яруса с противоположной стороны. Гул из фойе создавал отличный фон для наших голосов.
Информация прошила мой мозг подобно пуле.
КЛД мертв.
Я поинтересовался обстоятельствами смерти; Пол ответил: «Найден в Грюнвальдском озере». Выходит, вот оно, место упокоения Кеннета Линдси Джоунза. Свое место есть у каждого. Каждый знает, где родился, но не знает, где умрет – в собственной постели, в миле от дома, на перекрестке, а может, в другом полушарии; в сонном неведении, на скользком шоссе, а может, заметит свою смерть на дне пропасти еще из падающего самолета… Каждому уготовано место; для меня Грюнвальдское озеро отныне связано с Кеннетом Линдси Джоунзом.
На моей памяти Центр потеряло пятерых агентов; КЛД называли неуязвимым.
Пол добавил подробностей: выстрел из дальнобойного огнестрельного оружия того же калибра, что в случае с Чарингтоном, – 9.3, пуля прошила позвоночник.
Затем мы оставили КЛД, словно его никогда и не было. Пол начал меня окучивать, я не сопротивлялся. Я сидел, прислонившись к балконной перегородке, слушал тихий голос с продуманными модуляциями – и чувствовал нарастающую ненависть к этому голосу.

  • Ваша работа, связанная с поиском военных преступников, произвела на нас глубочайшее впечатление. Дело позволяло известную степень открытости, поскольку не противоречило условиям Лондонского соглашения*, однако вам удалось так засекретиться, что даже глава комиссии «Зет» не догадывался, на ком лежит ответственность за аресты. Очевидно, у вас имелись свои причины.
  • ----сноска-----------------------------------------------------------------------------------------------
  • Лондонское соглашение о судебном преследовании и наказании военных преступников было заключено 8 августа 1945 г. между СССР, США, Великобританией и Францией. Предусматривало, что Нюрнбергский трибунал учреждается для суда над главными военными преступниками, преступления которых не связаны с географически определенным местом, и не умаляло компетенции и не ограничивало прав национальных или оккупационных судов, которые уже созданы или будут созданы на любой союзной территории или в Германии для суда над военными преступниками. – Здесь и далее примечания переводчика.
  • --------конец сноски----------------------------------------------------------------------------------

Он ждал подтверждения. Я наслаждался его ожиданием.

  • На данный момент никто не располагает более подробной информацией о берлинской ячейке экс-нацистов и неонацистов, чем вы.

Пол оставил надежду на мое участие в разговоре. Увы, опасность данного обстоятельства открылась мне слишком поздно. Отказом реагировать, пусть даже хмыканьем, на его заявления, ваш покорный слуга позволил Полу продолжать монолог, а тон голоса, предсказуемость интонаций и отсутствие пауз сделали этот монолог гипнотическим.

  • Из пятнадцати военных преступников, к аресту которых вы имеете прямое отношение, пятеро, как вам известно, оказались крупными чинами. Мы полагаем также, что недавние самоубийства генерала Фоглера, генерала Мунца и барона фон Таубе явились скорее следствием давления со стороны их же группировки, нежели были продиктованы угрызениями совести.

Пол имел в виду троих свидетелей обвинения, найденных со смертельными пулевыми ранениями и изуродованными лицами.

  • Их убрали не для того, чтобы сократить количество свидетелей по Ганноверскому трибуналу, ведь, как вам известно, таких свидетелей около тысячи, а улик столько, что, застрели хоть каждого девятого, оставшихся хватит с лихвой. Этих троих убили, чтоб остальным неповадно было, и мы полагаем, на очереди еще двенадцать, – если, конечно, Федеральная полиция их не защитит. В общей сложности – пятнадцать. По одному на каждого из пятнадцати осужденных. Цель – запугать потенциальных свидетелей, не допустить их участия в Нюрнбергском процессе. Посредством серии убийств неонацисты намерены добиться, чтобы Ганноверский трибунал стал последним трибуналом.

Наконец, по «юрн» в «Нюрнберге», я понял, что у него за акцент. Пол родом с Рейна.
Он заговорил о семидесяти тысячах нацистских эмигрантов и добровольных изгнанников, живущих в Аргентине, в немецкой колонии под Сан-Катариной. Среди этих эмигрантов затерялся и Борман, помощник Гитлера.

  • Как вам известно, неонацистская организация «Такуара» после похищения Айхмана мстит еврейскому населению.

Лучше бы перестал повторять «как вам известно» и сообщил уже что-нибудь мне неизвестное.

  • Зато Цоссен – здесь, в Берлине.

Он замолчал. Я понял почему. Потому что я наконец попался.

  • Генрих Цоссен?
  • Да.

Худощавый, можно сказать, хрупкий. Лицом бледен, под глазами мешки, рот тоже мешком. Сутулый, под стать своему фюреру. Глазки голубенькие, льдистые. Голос шуршит, как солома на крыше в ветреную зимнюю ночь.
С нашей последней встречи минул двадцать один год. Тем августовским утром триста человек были выстроены на краю рва. Чтобы выкопать этот ров, им долго пришлось ворочать жирную брюкнервальдскую землю. Даже птичий щебет смолк, когда ко рву подкатила машина с эсэсовцами, и обергруппенфюрер Генрих Цоссен выбрался на свежий воздух. Я видел, как он прохаживается перед тремя сотнями обнаженных узников, словно совершает медосмотр. Затем, все также на моих глазах, Генрих Цоссен вернулся к машине. Тогда это был молодой для своего чина человек, крайне гордый черной униформой. О нет, не убийца. Убийца взял бы у надсмотрщика хлыст и единственно для удовольствия пустил бы кровушку даже из этих бескровных спин и ягодиц; убийца зажимал бы себе нос платком, памятуя, что эти триста проделали путь в сто тридцать миль, ночью, в вагонах для скота, по девяносто душ на вагон; убийца вытащил бы револьвер и сам произвел первый выстрел, этакий сигнал начинать представление. Генрих Цоссен ничего подобного не сделал. Он был не убийца. Он был офицер.
Он сделал кое-что похуже, все также на моих глазах.
Надсмотрщик завопил: «Назад!», когда один из трехсот нарушил строй и заковылял к обергруппенфюреру. Его не застрелили на месте только потому, что Цоссен вскинул руку в перчатке – любопытствовал. Нарушивший строй в свое время был куда крупнее Цоссена, о чем свидетельствовала мощная грудная клетка, обтянутая кожей. Теперь он казался меньше ростом и уже в плечах, ибо плоть его растворил концлагерь. Он словно был сделан из бумаги. Я знал, что эта партия заключенных несколько месяцев жила на желудях, древесной коре и стоячей воде.
Обнаженный еврей приблизился к одетому в черное арийцу и остановился, пошатываясь. После десяти преодоленных им ярдов он задыхался, грудная клетка ходила ходуном. Кожа свисала с костей, как слабо натянутый желтый шелк. Еврей просил дозволения прочесть кадиш, поминальную молитву. Вопреки моим ожиданиям, обергруппенфюрер Генрих Цоссен не ударил наглеца. Генрих Цоссен был офицер. Он взглянул на часы, что-то прикинул в уме и покачал головой. «Времени недостаточно. Дороги скверные, а через час мне нужно быть в Брюкнервальде – к обеду ждут». Он махнул штурмбанфюреру*, и заработали пулеметы.

  • -----сноска---------------------------------------------------------------------------------------------
  • Sturmbannfuhrer (нем.) – соответствует чину майора.
  • ----------конец сноски--------------------------------------------------------------------------------

Генрих Цоссен. Я хорошо его запомнил.
Обычно подобные воспоминания из соображений благопристойности не афишируют, однако я, в качестве главного свидетеля обвинения на трибунале 1945 года, был вынужден дать отчет об этом событии, равно как и о многих других, не менее отвратительных событиях. Впрочем, после отмечалось, что на протяжении всего процесса, занявшего пятнадцать недель, я сохранял спокойствие и объективность, если не считать одного срыва. Срыв как раз и случился, когда я давал показания о Генрихе Цоссене. Даже теперь, двадцать один год спустя, в новом Берлине, осененном пением из синагог, я не имел сил открыть в ресторане меню на странице «Mittagessen», что переводится как «обед».
Пол продолжал молчать, зная, что выложил главный козырь. Цоссен в Берлине.

  • Раз так, надеюсь, вы на него выйдете, – предположил я.

Молчание. Мы с Полом поменялись ролями. Я продолжал:

  • Только, по-моему, вы ошибаетесь. По слухам, Цоссен в Аргентине.

Теперь мы говорили оба. Я знал, что Пол знает: он выиграл.

  • Цоссена видели в Берлине всего неделю назад.
  • Кто видел?
  • Один свидетель.
  • Тогда я бы с ним поговорил.
  • Он выпал из окна десятого этажа гостиницы «Витценхаузен» на следующий день после того, как рассказал о Цоссене.
  • Его звали Олбрихт?
  • Да.
  • Он мог обознаться.
  • Он – не мог. И вам это отлично известно.
  • Значит, моя задача – Цоссен?
  • Отчасти.
  • Иными словами, вы меня на Цоссена поймали?
  • Да.
  • Потому что знаете: я хочу отдать его под суд… У вас ничего не выйдет – их уже не вешают. – Неожиданно для себя я сказал ужасную вещь – вообразил, будто Пол со мной искренен, и расслабился. – Просто дайте мне удавку и не лезьте с расспросами.

Молчание Пола дышало неодобрением.

  • Я выдохся.
  • Еще бы. Целых шесть месяцев работы…
  • И нечего надо мной квохтать. Вы мне не сиделка.

Гул голосов под куполообразной крышей усиливался, публика спешила из буфета на свои места.

  • Чего же вы ждете, Пол? Немного осталось. Валяйте, добивайте.

Последней фразой я словно волну переключил.

  • В Германии до сих пор живут тысячи нацистов. У них фальшивые документы, их даже Федеральная разведывательная служба вычислить не может. Американская Организация Гелена* тайно выпустила несколько сотен немецких офицеров, в том числе эсэсовцев, из лагерей для интернированных, когда генерал Хойзингер** навязал свои условия НАТО. С тех пор немецкую армию реорганизовали, и теперь она – крупнейшая и лучше всех оснащенная в Европе. Воздушные силы Германии на сегодняшний день по огневой мощи превосходят британские ВВС. Генеральный штаб Германии заключает секретные антинатовские сделки с Испанией, Португалией, Египтом и другими африканскими государствами, а свои позиции укрепляет ракетами типа «земля-земля». Многие гитлеровские офицеры снова при власти и влиянии на видных гражданских и военных постах, выдвинутые лицами, прекрасно осведомленными об их прошлых «заслугах». В самом Генеральном штабе существует группа убежденных нацистов, этакое ядро, готовое к экспансии, едва представится случай. Если…
  • ----------сноска----------------------------------------------------------------------------------------
  • Гелен, Рейнхард (Gehlen, Reinhard, 1902–1979) – немецкий военный деятель, в период II мировой войны – генерал-майор Вермахта, один из руководителей разведки на Восточном фронте. После капитуляции Германии, как специалист по СССР, был привлечен к работе американскими спецслужбами, на деньги которых создал новую разведывательную службу – «Организацию Гелена». В апреле 1953 г. началась передача этой организации под юрисдикцию правительства ФРГ (переход завершился к 1 апреля 1956 г.). После этого организация стала называться Федеральной разведывательной службой, официальной задачей являлась разведка за пределами ФРГ.
  • * Хойзингер, Патрик (Heusinger, Patrick, 1897–1964) – генерал-лейтенант германской армии. Не был сторонником нацистской идеологии и антисемитизма. Знал о заговоре против Гитлера, но степень его участия не ясна. С 1952 г. играл важную роль в военных делах ФРГ. В 1957–1961 гг. служил главным инспектором Бундесвера, а с апреля 1961 г. по февраль 1964 г. был представителем вооруженных сил НАТО в Вашингтоне.
  • ---------конец сноски----------------------------------------------------------------------------------------
  • Пол, это вас Центр информацией снабдил?
  • Я, как и вы, простой исполнитель.
  • Они, вероятно, полагали, что их аргументы убедят меня взяться за новое задание. Как видите, не убедили. По-моему, в смысле развязывания войны Генеральный штаб Германии не опаснее ку-клукс-клана.
  • Позвольте напомнить пассаж из речи обвинителя со стороны Соединенных Штатов на Нюрнбергском процессе: «Германский милитаризм готов ухватиться за любой новый тезис, лишь бы восстановить силы для войны». А в Египте, в Китае, на Кубе, да мало ли еще где, сейчас как раз и формируются новые тезисы. Более того, эти страны вполне сознают потенциал генштаба Германии в качестве союзника. Мир держится на волоске, Квиллер.
  • Какая война без народа?
  • Народы войн не развязывают. Войны развязывают политики да генералы. Лет десять назад – то есть, всего десять лет после окончания кровопролития – бывшие фашистские солдаты устроили ралли в честь Кессельринга. Народ был против, а толку? Полиция всех выстроила, ралли прошло чин чином.
  • Народ все равно протестует, хотя бы посредством судебных процессов.
  • Теперь уже и процесс так просто не проведешь. Осужденных за военные преступления больше не вешают. Зато в свидетелей стреляют. Тенденция не в нашу пользу, а скоро ситуация переменится кардинально.

Я закрыл глаза. В зале выключили свет. Играла музыка. Пела девушка.
Пол молчал. Ему было хорошо известно: в процессе убеждения необходимо делать паузы, дать убеждаемому поразмыслить.

  • Приберегите свои политические страшилки для кого-нибудь другого, – досадливо сказал я.

Опять неодобрительное молчание.

  • Я, Пол, отнюдь не льщу себя надеждой, будто держу руку на пульсе политических настроений или провижу будущее человечества – если, конечно, у человечества вообще есть будущее. Вдобавок силы мои на исходе. Вы ошиблись с выбором, я с самого начала пытаюсь донести до вас эту мысль.

Пол зашевелился, и я открыл глаза. Бог знает откуда он извлек пластиковую папку. Наверно, под пиджаком держал. Иначе я бы ее заметил раньше. Пол положил папку мне на колени.

  • Вот, велено вам оставить.

Я не касался папки, но и не сбрасывал с колен.

  • Черт вас побери, Пол.
  • Мы для вас уже и прикрытие подобрали. Двустороннее.
  • Прикрытие мне не нужно.
  • А если вас загонят в угол?
  • Загонят – выберусь. Сам.
  • Квиллер, вы ведь знаете, сколь велик риск.
  • А у КЛД было прикрытие?
  • Было. Но прикрыть от выстрела из дальнобойного оружия практически невозможно.
  • И я о том же. Без прикрытия обойдусь. И не вздумайте, Пол, прикрывать меня тайком. Я буду действовать в одиночку.

Ногу свела судорога. Я дернулся, папка соскользнула с колен. Я не стал ее поднимать. Музыка смолкла, и Пол тихо произнес:

  • Этим двоим можете полностью доверять.
  • Я никому не доверяю.
  • Один из них – американец, Фрэнк Бренд. Второй – молодой немец, Ланц Генгель. Они…
  • Избавьте меня от контактов с ними.
  • Также у вас будет связной…
  • А заодно и от связного.
  • Это я. Я – ваш связной.
  • В таком случае избавьте меня от своего общества.

Они не имели права ожидать моего согласия. Зачем подсылать ко мне этого Пола и ловить меня, точно карася? Ублюдки. Чарингтон мертв – найдите замену. КЛД мертв – найдите замену. Мне тоже замену найдут? Полгода работал как проклятый, и пожалуйста, извольте радоваться. А все почему? Потому что я уже на месте, далеко ходить не надо. И наживка как раз для меня. Небось в Лондоне толпились вокруг стола (пахло полиролью и перметрином), бубнили: «Уломать его можно только одним способом. Скажем, что в Берлине замечен Цоссен». Закурили и послали за Полом.
Мне было плевать, какое отношение к истине имеет монолог о ренессансе нацизма. Я заглотил наживку и в других аргументах не нуждался.
Судорога усиливалась; я на четвереньках подполз к креслу и уселся, словно выходил из ложи освежиться. Пол тоже сел в кресло, отряхнул брюки. Я сидел с закрытыми глазами. Размышлял.
Теперь, поборов злость на Пола и приняв решение, оставалось признать: сам виноват. Многие годы я был совершенно засекречен; неудивительно, что, когда меня обязали поддержать Федеральную комиссию «Зет» и содействовать поставке обвиняемых Ганноверскому трибуналу, я не видел смысла в рассекречивании. Иначе мое лицо за эти полгода стало бы самым узнаваемым объектом из всех, что когда-либо попадали в объектив. Впрочем, я бы курсировал между Берлином и Ганновером под прикрытием из шести человек, точно карманный президент. За полгода я изучил Берлин как собственное лицо, каковое лицо оставалось в Берлине неизвестным.
Ничего удивительного, что вышли именно на меня.
Некоторое время Пол, должно быть, думал, что я откажусь. Поняв, что я принимаю предложение, он положил папку мне на колени. В папке, наверное, собрана вся имеющаяся у них информация – фамилии, подозреваемые, досье, наводки и гипотезы. Ко мне обратились, потому что я знаю еще больше.

  • Пол.

Он сидел, сцепив руки на груди, склонив голову набок, не отрывая взгляда от сцены. При слове «Пол» сменил угол наклона на противоположный – в мою сторону.

  • Скажите им, чтоб мой телефон больше не прослушивали. Хочу быть уверен: если в трубке щелчки, значит, работает противник.
  • Обязательно скажу.
  • И чтоб никакого прикрытия.
  • Заметано.
  • Связь через почту и Парижскую фондовую биржу.
  • Разумеется.

Сцена заполнялась народом, музыка зазвучала громче. Молния на папке была тоже пластиковая, бесшумная. Внутри оказались фотография и скоросшиватель в черной обложке. Между машинописных строк я разглядел собственное будущее. Меморандум. Который давал подробный отчет об образе моей жизни – и ни намека на образ моей возможной смерти. Я держал в руках сугубо личный документ с единственной буквой на обложке. Буквой «К».
Я положил фото в скоросшиватель и застегнул молнию.

Глава 3. Снег

Снегопад прекратился. На шоссе снег был утрамбован в ледяную корку, редкие машины еле ползли. Не доезжая до Кюрфюрстенштрассе, я увидел поваленную тумбу, от которой буксировали помятый автомобиль. Из радиатора сочилась ржавая жидкость.
Черное небо над крышами густо испещряли звезды. В такие вечера особенно очевидно, что Земля – тоже звезда, заброшенная в космический вакуум; воротник, хотя бы и меховой, от подобных мыслей неважно защищает.
Я вышел из ложи минутой раньше Пола, поэтому он, спустившись по главной лестнице, уже не застал меня в людном фойе. Я же задержался в тени галереи, чтобы как следует рассмотреть его лицо, отраженное в зеркале над лестницей. Я сравнил это лицо с фотографией, в билетной кассе попросил конверт без марки, на улице вложил в него снимаок, адресовал радиостанции «Евросаунд» и все так же, без марки, опустил в ближайший почтовый ящик.
По чистому тротуару я добирался до гостиницы за пятнадцать минут. Сегодня прогулка заняла добрых полчаса. Под каблуками хрустел лед. В поле зрения были только четверо, засекли меня возле театра и следовали на подобающем расстоянии. Хорошие исполнители, но толку от них никакого, потому что вся система несуразная. Прошли времена, когда театр был безопасным местом; Пол запросто мог оказаться вражеским агентом и всадить нож мне в сердце. И прикрытие бы не помешало. Несуразная система, я же говорю.
На Бюловштрассе появились свежие объявления. Мелькнула фамилия Петерс; я купил газету. Эвальд Петерс, начальник личной охраны канцлера Эрхарда. Всего месяц назад был в Лондоне, отслеживал, чтобы в канцлера не метнули помидор. Арестован. Обвиняется в массовом убийстве евреев. Один из высших чинов Федеральной криминальной полиции, ответственный за безопасность канцлера, президента республики и официальных лиц, прибывающих с визитами в Бонн, – палач. Много ли было известно Эрхарду? Ровно ничего. Недавно на конгрессе партии он настаивал на продолжении судебных процессов, отказался принять прошение об амнистии, в результате которой из тюрьмы вышли бы два десятка нацистских преступников. Если бы он только заподозрил, что его главный телохранитель – один из них, лично бы за решетку отправил.
Арестовала Петерса комиссия «Зет». Молодцы ребята – уж если вцепятся, то мертвой хваткой. Свойство британского характера. Понятно, почему немцы на Петерса не вышли. У них в департаменте переполох, задача ведь – выслеживать исключительно бывших нацистов, а поскольку таковые имеются среди руководства, с каждым арестом у бедняг убывают шансы на продвижение по службе.
Вчера арестован Ганс Крюгер, западногерманский министр по делам эмигрантов. Обвиняется в том, что был судьей в «особом» нацистском суде в Польше. Не пройдет и нескольких дней, как на афишных тумбах появится новое имя – полиция «Зет» как раз приводит информацию к общему знаменателю. Франц Ром, секретарь Комитета безопасности на дорогах. Я на него три недели потратил, причем с удовольствием – у меня свое отношение к самоубийству, а про Франца Рома я знал: он в любой момент может повеситься. Высшую меру в Западной Германии отменили в 1949 году, что в целом правильно; только эти субъекты – заразны; лучше им умереть, чем заразу разносить.
Под каблуками поскрипывал снег.
Я шел к северной оконечности Кройцберг-гартен; миновал фонтан, замерзший и похожий на глазированный торт, растворился в прозрачной тени кустарников и стал ждать. Приблизился первый, я шагнул в круг света, очерченный фонарем, и сказал по-немецки:

  • Для местного отделения Центра, пожалуйста. Я встретился с Полом. П-О-Л. Прикрытие отменяется. Дело не терпит отлагательств. Меня можно найти через почту и биржу.

Он поднес зажигалку к сигарете, которую я держал во рту.

  • Удостоверюсь, прежде чем уходить.
  • Чем скорей, тем лучше, – сказал я. – Прочие пусть ждут, пока вы не удостоверитесь. Потом отзовите их. Начиная с полуночи я должен остаться один.

Я прикурил и пошел дальше. Сигарету выбросил при первой возможности. Уже возле гостиницы, на Шонерлиндештрассе, где тротуар успели очистить от снега, я услышал гул самолета, взлетающего с аэродрома Темпельхоф менее чем в миле отсюда, и обернулся поглядеть на огни.
Утром надо будет отменить бронь на рейс 174 компании «Люфтганза» – это распоряжение я прочел между строк трижды проклятого меморандума.
Науман – баран. Зикерт – выперт. Кальт – асфальт. Гельдорф – ель да торф. Кильман – киллер. Гансних – жених. Эдзель – вексель. Шуффле – туфли.
Науман. Зикерт. Гельдорф. Эдзель. Шуффле. Кильман. Кальт. Гансних.
Соберем их в кучку.
Был баран из хлева выперт, шел болотом – ель да торф. Вексель в туфлю спрятал киллер. На асфальт упал жених.
И еще сорок с лишним фамилий только на одном листе меморандума; за каждой фамилией – вероятный знакомец Генриха Цоссена. Через полчаса все они были заперты в моей памяти, а лист присовокуплен к стопке бумаг, предназначенных для кремации, – не люблю громоздкий багаж.
Nota bene: ключевое слово – «кит». Сообщить в Центр: пусть переключат внимание с крупной рыбы, пока я нахожусь в зоне досягаемости.
Пока в мои сети попалась рыба не столь крупная. Они отправили КЛД за крупняком, и вот КЛД мертв. Крупняк – это субъекты вроде Бормана, Мюллера или генерала фон Риттмайстера. Эти выбирались из Берлина под огнем советской артиллерии в сорок пятом году; толпой бежали к убежищу Оберзальцберг и дальше, в то время как к их низкорослому сутулому фюреру, прикрытому пропитанными бензином тряпками, подносили зажигалку. Некоторые, попавшие в четырехмоторный самолет Гипплера, улетали с аэродрома в миле отсюда, и в иллюминаторы видели рассветное небо в черном дыму. Вот и в мое окно светят взлетно-посадочные огни.
Я приблизился к окну. Ночь была тихая, город впал в анабиоз. Настоящее и прошлое лежали погребенные под снегом. Двадцать лет прошло – зачем же мы бродим с граблями, зачем ворошим давно остывший адский пепел? Считается, это помогает нации встать на ноги. Новую Германию еще до рождения пичкали всевозможными россказнями о войне; Германия появилась на свет и захотела услышать правду, принять правду – и забыть правду. Вот вам и причина.
Впрочем, если и причина, то не моя.
«Не позволите ли помолиться напоследок?» – «Времени недостаточно».
Стекло запотело от моего дыхания. В гостинице топили на совесть, я отключил батареи еще час назад. Полмеморандума было впечатано в мою память посредством дурацких рифм и затем предано огню; я вышел проветрить легкие на сон грядущий. Передо мной лежала пустынная заснеженная улица.
Даже сознавая, что задание переходит ко мне от убитого КЛД, я видел все поле деятельности – так шахматисту перед гамбитом порой открываются все возможные ходы. Поэтому я и сказал Полу: «Буду работать в одиночку». Операцию необходимо провести быстро – или вовсе за нее не браться. Этакий блицкриг, развивающийся по собственным законам. Еще месяц я Берлин потерплю – но не дольше. Через месяц я выйду либо на Цоссена, либо из игры.
Способов – два: один медленный, другой быстрый. Медленный состоит в том, чтобы вспугивать их по одному – Гельдорфа, Зикерта, Кальта и прочих, всего сорок с лишним человек – в надежде, что они выведут меня на Цоссена. Пол слукавил, назвав Цоссена моей задачей лишь «отчасти». Одного беглого просмотра меморандума хватило, чтобы понять: моя задача – Цоссен и только Цоссен. Надо прищучить Цоссена, дальше все пойдет как по маслу. Начни шерстить предложенных Центром субъектов на предмет Цоссена – разворошишь все осиное гнездо. Именно этого хочет Центр.
Быстрый способ увенчается тем же результатом. Проигнорировать субъектов, выйти непосредственно на Цоссена – и нанести удар.
Быстрый способ предполагает кардинальное изменение порядка вещей. Чтобы обнаружить одного человека среди трех с половиной миллионов человек, надо позволить ему обнаружить меня. Дать ему понять: я снова здесь, я охочусь на него. Спровоцировать его открыть огонь – и свое местонахождение. Постараться расправиться с ним, прежде чем он расправится со мной. Надеяться на цепную реакцию.
Единственный приемлемый способ – быстрый способ; не хочу, чтоб под ногами путались связные; не хочу никем жертвовать ради смерти Цоссена.
Снег искрился в свете фонарей. Пока я заучивал меморандум, снегу еще подсыпало, освежило тротуары. Стояла глухая ночь, улицы были пусты. Полгода я жил под прикрытием; теперь меня предоставили самому себе. Ни в дверном проеме, ни в окне не мелькала ни одна тень. Центр получил мой сигнал, агенты отозваны.
Я побрел обратно в гостиницу – по собственным следам, не нарушенным чужими следами.

Глава 4. Стена

  • Герр Штроблинг, назовите род ваших занятий.
  • Я флорист.

Он высморкался – явно для того, чтобы похвалиться белым шелковым носовым платком. В петлице темного пиджака действительно торчал цветок. Он небрежно закинул ногу на ногу: брюки в тонкую полоску, туфли начищены до блеска.

  • Флорист, говорите?
  • У меня сеть магазинов.
  • И поэтому у вас цветок в петлице?
  • Я всегда ношу цветок в петлице.

Кто-то усмехнулся.
Высокие промерзшие окна едва пропускали свет. Батареи отопления были горячие, но присутствовавшие не спешили снимать пальто, словно отгораживались драпом от чужих.
Очередное «Ваша честь, я протестую»: комментарий по поводу внешнего вида обвиняемого. Протест отклонен: не принято являться в зал суда расфуфыренным, точно на праздник.
Я смотрел исключительно на зрителей. Что за люди обвиняемые, мне было известно, а что за люди зрители – нет. Некоторые обвиняемые, выпущенные на поруки (таких было большинство), пришли с женами, и с женами же уйдут по окончании заседания. Однако на галерее присутствовали и другие, те, что явились в одиночку и горбились теперь в теплых пальто. Среди них я заметил несколько женщин.
Например, одну молодую женщину я заметил потому, что она немного опоздала. Она, вдобавок, была хороша собой, но привлекла мое внимание по иной причине.

  • Швейцар!

Некто пытался выскользнуть в дверь, председатель крикнул швейцара.

  • Куда это вы собрались, господин адвокат?
  • Я жду сообщения, герр Рихтер.
  • Зал суда покидать нельзя. Я вас еще перед началом предупредил.
  • Информация касается моих клиентов…
  • Потрудитесь занять свое место.

Оба явно досадовали на протокольные фразы. Тактика была известная, рассчитанная на то, чтобы взять суд измором: адвокат пытается выскользнуть из зала незамеченным, следующим номером обвиняемые подают апелляцию в Федеральный суд на том основании, что формально не имели представителя на определенном временном отрезке слушания дела, поскольку их адвокат отсутствовал.
Процедурные протесты также раздаются весьма часто. В то время как таблоиды очерняют данный судебный процесс и все процессы, связанные с военными преступлениями, в зале суда то и дело предпринимаются попытки превратить заседание в фарс. Все как одна безуспешные. Судья терпелив, точно кот, что караулит у мышиного лаза, присяжные вымуштрованы.
Я смотрел на зрителей, допрос слушал вполуха.

  • Герр Штроблинг, будьте любезны сообщить суду, в чем состояли ваши обязанности в лагере.

Обвиняемый задумался. Аккуратный, подтянутый, седой, толстые очки в черной оправе, глаза бесстрастные. Так в представлении обывателя выглядит опытный хирург.

  • Я отвечал за тишину, порядок и, разумеется, чистоту.
  • Каковы были ваши особые обязанности?
  • У меня не было особых обязанностей.
  • Мы располагаем сведениями, что в ваши особые обязанности входил отбор мужчин, женщин и детей, прибывших в вагонах для скота, для помещения их в газовые камеры. – Теперь говорил обвинитель, молодой человек, изможденный многомесячным изучением свидетельских показаний, каждая страница которых открывала неслыханные доселе формы жестокости. Двое обвинителей были назначены именно по причине молодости, новая Германия как бы требовала отчета от Германии старой. – Очевидец заявляет, что во время отсева слабых и больных узников вы отняли костыль у инвалида и этим костылем забили его до смерти, потому что он не мог идти в газовую камеру достаточно быстро.
  • Ничего об этом не знаю.
  • Вы не имеете права заявлять, что ничего не знаете. Вы должны сказать, делали вы это или не делали. Напрягите память.

Интересно, у него в петлице камелия или гардения? Жаль, далековато – не разглядеть.

  • С тех пор прошло двадцать лет.
  • Для очевидца тоже прошло двадцать лет. Однако он все помнит.

Я смотрел на зрителей. Слушал гул их голосов.

  • Вы утверждаете, что узники охотно шли в газовые камеры?
  • Да. Мы говорили им, что собираемся дезинфицировать помещения.
  • То есть узники оставляли одежду в раздевалке и спокойно, один за другим, входили в газовую камеру?
  • Да. Безо всяких дополнительных убеждений.
  • А вот очевидец утверждает, что некоторые узники знали, что идут на смерть. Несколько женщин спрятали своих детей в куче одежды, надеясь, что дети спасутся. Очевидец свидетельствует, что вы лично, герр Штроблинг, возглавили поиски этих малышей и, когда они были обнаружены, закололи их штыком.

Слишком жарко в этом зале; слишком жарко, чтобы лгать.

  • Я уже говорил: они были всего-навсего евреи.

Один из зрителей, по виду чиновник, в фуражке, не выдержал – зарыдал. Остальные заерзали, швейцар вывел рыдающего из зала. К подобным эксцессам давно привыкли.
Красивая молодая женщина в черной меховой шапке, какие носят в России, проводила его взглядом. В мою сторону она ни разу не посмотрела, я не мог уловить выражение ее лица. Взгляд был прикован к обвиняемым, лицо – бледно.
В зале загудели.

  • Я был уполномочен официальной властью! Я имел право обращаться с узниками, как сочту нужным!
  • И вы сочли нужным надругаться над телом десятилетнего мальчика посредством всех известных орудий пыток единственно для забавы ваших приятелей?
  • Не для забавы! Я проводил инструктаж! И они были мне не приятели, а подчиненные, младшие офицеры, выпускники военного училища! Им требовалась закалка, а я получил четкие инструкции, как их закалять!

На скамье какая-то женщина раскачивалась взад-вперед и стонала от ярости, раскачивалась и стонала; зубы выбивали дробь, взгляд был устремлен на обвиняемого. Судья жестом велел ее вывести, швейцар бросился выполнять. За полгода присутствия на судебных процессах я не видел ни одной плачущей женщины. Плакали всегда мужчины. Женщины выли, стонали или выкрикивали проклятия.

  • Приказ я получил от штандартенфюрера Гетца!
  • Штандартенфюрера Гетца здесь нет – некому подтвердить ваши слова.

Конечно, нет. Штандартенфюрер Гетц до сих пор в Аргентине, несмотря на просьбы боннского министра юстиции выдать его германским властям. Еще штандартенфюрер Гетц зафиксирован в моей памяти – он фигурировал в сожженном меморандуме. Гетц – трындец.

  • Вы утверждаете, герр Штроблинг, что за все время отправления вами «административных функций» вы не слышали о смерти ваших узников?

Обвиняемый куснул ноготь.

  • Я знал, что несколько узников скончались.
  • Несколько? Из трех миллионов убийств пятьсот тысяч были совершены в вашем лагере. По-вашему, пятьсот тысяч – это «несколько»?

Молодой обвинитель налил себе воды. Уже в третий раз. Он делал огромные глотки, дышал тяжело, как после марафона. И не отрывал взгляда от обвиняемого, даже пока пил.
В зале знакомых лиц не было. Иногда эти субъекты, совсем как человеческие существа, возвращаются на место преступления, воспроизводимое в суде свидетелем и кинохроникой. Благодаря этому их свойству я поймал пятерых.
Однако теперь мне нужен был только один, один из целого города. Цоссен. Моя память хранит сотни лиц; лишь двенадцать ассоциируются с Цоссеном. Из этих двенадцати в зале не было никого.
Заседание суда закончилось. В дверях образовалась пробка. Я ждал своей очереди. Глаза у всех были застывшие, словно люди очнулись от ночного кошмара, словно вышли из-под наркоза. Я знал, что трое присяжных находятся под постоянным наблюдением врачей во избежание нервного срыва.
Люди гуськом проследовали под высокие своды главного фойе. Девушка в меховой шапке шла как раз передо мной. Массивные двери распахнулись, обрамив радугу витринных огней на заснеженной улице. От холодного воздуха на языке был металлический привкус. Я зашагал по снегу. Почти все повернули в противоположную сторону – к автобусной остановке. Только трое находились в относительной близости от меня – один ловил такси, другой открывал дверь аптечного киоска, предусмотрительно расположенного рядом со зданием суда. Еще осталась девушка в меховой шапке.
Ноештадтхалле выходит непосредственно на переулок, образуя литеру «Т» вместе с Виттенауштрассе, по которой я и двинулся. Фонарных столбов здесь нет – улицу освещают мелкие лампочки, висящие на проводах.
Они промахнулись.
Из переулка вырвался автомобиль, сделал вираж и проехался задним крылом по стене рядом со мной. Я почти вдохнул облако кирпичной пыли, прежде чем упасть и откатиться под колеса, – вдруг люди в автомобиле сочтут, что стоит подстраховаться. Однако выстрела не последовало. Я услышал удаляющийся шум мотора и женский крик. Вскочил. Под стеной скорчилась дрожащая девушка, глядя вслед стремительно удаляющемуся автомобилю. Номер запоминать я не стал – наверняка фальшивый.
Спросил по-немецки:

  • Вы ранены?

Я не понял, что она ответила, – похоже на тихое проклятие. На ее пальто не было снега – значит, удержалась, не упала. От стены отвалился кусок штукатурки, кирпичная пыль окрасила снег.
Никто не спешил справиться о нашем состоянии. В такую погоду автомобили только и делают, что теряют сцепление с дорогой. Этот тоже едва избежал аварии. Или метил в меня, хотел впечатать в стену, протащить точно кисть, обмакнутую в красное. Инцидент не мешало бы проанализировать; хотя на самом деле все просто. В разведшколе мы тренировались на мешках с песком – на случай, если придется быть в роли мишени. Схема нападения следующая: скорость набираешь с максимально возможного расстояния, ставишь на нейтралку и движешься по инерции почти бесшумно, пока не окажешься под углом десять-пятнадцать градусов по отношению к стене, чтобы от задних колес до жертвы было несколько ярдов. Тогда врубаешь передачу и зажимаешь жертву между задним крылом и стеной. Газуешь и уходишь с места преступления.
Я в свое время давил четыре мешка из пяти. Сейчас меня спасла не плохая подготовка убийцы, а снег.
Девушка пробормотала что-то сравнительно вразумительное.

  • Что-что? – переспросил я.
  • Меня хотели убить. – Берлинский выговор. В обычных обстоятельствах у нее не такой резкий голос, прикинул я.
  • Вы уверены?

Она поднялась и почти побежала по тротуару, явно раскаиваясь, что вступила в разговор. Я догнал ее. Она круто развернулась, словно белокурый тигренок, и застыла на месте.
Подбежал прохожий.

  • Фройляйн, позвольте вам помочь.

Девушка проигнорировала его, взгляд был устремлен на меня.

  • Не надо.

Незнакомец пошел прочь. Девушка смотрела по-кошачьи пристально.

  • Фройляйн Виндзор, я – не один из них.

Мы оба не шевелились.

  • Кто вы?
  • Я – не один из них.
  • Отстаньте от меня. – За расширенными от гнева зрачками почти не видно было синей радужки.
  • Меня нисколько не затруднит вызвать вам такси. Вы совсем замерзли.

Она не ухватилась за «Виндзор», однако я учитывал ее шок и потому упорствовал.

  • Я пойду пешком.

Так, на «З-группу» она тоже не реагирует; выходит, не из наших. Комиссия «Зет» принимает на службу женщин; возможно, она оттуда.
Девушка уже разворачивалась, не вынимая рук из карманов пальто, больше похожего на шинель. Прежде чем она ускользнула, я предпринял последнюю попытку.

  • Им и в этот раз не повезло, не так ли?

Она застыла, глаза сузились.

  • Кто вы такой?

Подействовало. Значит, попытка не первая. Первую попытку обычно принимают за несчастный случай, особенно если она обставлена как несчастный случай. После второй попытки появляется особое чувство. Вот и у девушки в меховой шапке оно появилось.

  • Пойдемте чего-нибудь выпьем, – предложил я. – А то от кирпичной пыли в горле першит.

Я специально не стал демонстрировать прекрасное знание немецкого языка, сделал ставку на свой сильный английский акцент. Девушка полагает, что в деле замешаны нацисты, поскольку уверена, что задавить пытались ее. Немного найдется нацистов с таким, как у меня, естественным английским акцентом.

  • Как вас зовут? – спросила она.
  • Мое имя вам ничего не скажет. Тут неподалеку есть пивная.

Выдержки ей не занимать. Даже глазом не моргнула. Еще с минуту изучала меня, наконец произнесла:

  • Разговаривать будем в безопасном месте. То есть в моей квартире.

Пока мы шли к ней домой, она дважды вжималась в дверные проемы, едва заслышав шум приближающегося авто. Оба раза я продолжал путь – если они предпримут сегодня вторую попытку, пусть девушка будет от меня подальше. Оба раза я смотрел вслед автомобилю – чтобы успеть помешать им, если охотятся все-таки на нее.
До ее дома оказалось около мили. Всю дорогу я задавался вопросом: как им удалось так быстро на меня выйти? Ответы, все до единого, были неудовлетворительные. Возможно, меня заподозрили из-за моего прикрытия – знаю я этих субъектов, всегда больше озабочены тем, как бы не потерять меня из виду да отследить, с кем я контактирую, нежели тем, как бы потеряться из виду самим. Пожалуй, им было известно, что я сегодня собирался лететь в Лондон; тогда, выходит, они решили не дать мне остаться, по крайней мере, в живых. Одно точно: за мной не следили. Я всегда чувствую, когда за мной следят.
Интересно, если только этот автомобиль – не обычный патруль-убийца на задании, значит, приказ уничтожить меня поступил с самого верху. И, стало быть, не нужно высовываться, чтобы вызвать огонь на себя, – огонь уже открыт. Цоссен сам на меня вышел.

 

Возврат | 

Сайт создан в марте 2006. Перепечатка материалов только с разрешения владельца ©